Лосакевич, Евгения Вячеславовна
Лосакевич Евгения Вячеславовна | |
Имя при рождении: |
Евгения Анчиц |
---|---|
Дата рождения: | |
Дата смерти: |
16 октября 1995 (91 год) |
Гражданство: | |
Профессия: | |
Карьера: | |
Направление: |
Евгения Вячеславовна Лосакевич (3 [16] октября 1904 — 16 октября 1995) — советская актриса театра и кино.
Биография
Евгения Вячеславовна Лосакевич родилась 3 (16) октября 1904 года.
Советская актриса киностудии «Ленфильм». Мастер дубляжа.
В 1930-х годах играла в Ленинградском передвижном драмтеатре.
В 1960-е годы — актриса Ленинградского Государственного театра имени Ленинского Комсомола.
К сожалению, нам мало что известно о творчестве Евгении Вячеславовны. Так мы совершенно не знаем её театральных работ. Но даже в уже имеющемся послужном списке киноролей Е. В. Лосакевич есть две эпизодические роли, которые можно смело отнести к вершинам актёрского мастерства. Первая из них в хорошо известном фильме Иосифа Хейфица Дело Румянцева (1955), где актриса сыграла роль тётки главной героини. Любому из нас, кто знаком с советским кинематографом не понаслышке, не составит труда припомнить хоть что-то из прозвучавшего: «Я удивляюсь на теперешнюю молодёжь! Не зная человека, кладёт ему голову на плечо! И кому — какому-то шофёру!..» или «Такие господа в огне не горят, и в воде не тонут. А ты его икрой кормишь, стипендию на него кидаешь...». Вторая — в менее известной картине Владимира Шределя Дела давно минувших дней… (1972), в которой актриса сыграла Марфу Кузьминичну Дёмину, бывшую фрейлину Локшину, близкую подругу Григория Распутина. Роль длится всего сорок семь секунд, а запоминается сразу и навсегда.
Евгения Вячеславовна Лосакевич ушла из жизни 16 октября 1995 года.
Фильмография
- 1955 — Дело Румянцева — тётка Клавдии
- 1956 — Они были первыми — тётя Катя
- 1957 — Тамбу-Ламбу (короткометражный) — женщина в халате (в титрах не указана)
- 1958 — В дни Октября — эсерка (в титрах не указана)
- 1958 — Шли солдаты… — классная дама (в титрах не указана)
- 1960—1960 — Балтийское небо — старшая медсестра (в титрах не указана)
- 1962 — Если позовёт товарищ
- 1963 — Это случилось в милиции — смотрительница в зоопарке (в титрах указана как — Е. Ласкевич)
- 1967 — Зелёная карета — воспитательница
- 1967 — Суд (короткометражный) — эпизод
- 1972 — Дела давно минувших дней… — Марфа Кузьминична Дёмина, бывшая фрейлина Локшина
- 1974 — Соломенная шляпка (ТВ) — тётушка невесты
- 1977 — Открытая книга (ТВ) — эпизод (2-я серия)
Озвучивание
- 1960 — Девушка Тянь-Шаня («Киргизфильм»)
- 1960 — Семья Мяннард — Лийсбет (дублировала роль — Хильды Соопер) («Таллинфильм»)
- 1965 — Никто не хотел умирать — Локене, мать (дублировала роль — Эугении Шулгайте) (Литовская киностудия)
- 1966 — Колокол Саята — мать Халиды (дублировала роль — Сары Ишантураевой) («Узбекфильм»)
- 1966 — Ночи без ночлега (дублировала роль — Регины Зданавичюте) (Литовская киностудия)
Признание и награды
Снялась в фильме, который был отмечен на международном кинофестивале:
- 1955 — Дело Румянцева — Приз борьбы за нового человека на IX МКФ в (ЧССР) в 1956 году.
Напишите отзыв о статье "Лосакевич, Евгения Вячеславовна"
Ссылки
- «Лосакевич Евгения Вячеславовна» (англ.) на сайте Internet Movie Database
Это заготовка статьи об актёре или актрисе. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
Отрывок, характеризующий Лосакевич, Евгения Вячеславовна
– Ах, напротив, очень интересно, – повторил Пьер не совсем правдиво.С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого
леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.
Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.
Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!
Отец тоже строил в Лысых Горах и думал, что это его место, его земля, его воздух, его мужики; а пришел Наполеон и, не зная об его существовании, как щепку с дороги, столкнул его, и развалились его Лысые Горы и вся его жизнь. А княжна Марья говорит, что это испытание, посланное свыше. Для чего же испытание, когда его уже нет и не будет? никогда больше не будет! Его нет! Так кому же это испытание? Отечество, погибель Москвы! А завтра меня убьет – и не француз даже, а свой, как вчера разрядил солдат ружье около моего уха, и придут французы, возьмут меня за ноги и за голову и швырнут в яму, чтоб я не вонял им под носом, и сложатся новые условия жизни, которые будут также привычны для других, и я не буду знать про них, и меня не будет».