Мара (усадьба)

Мара — усадьба Баратынских в Кирсановском уезде Тамбовской губернии (ныне Умётский район). Неразрывно связана с жизнью и творчеством поэта Евгения Баратынского. Уничтожена в советское время.

История

Усадьба была основана генерал-лейтенантом Абрамом Андреевичем Баратынским, отцом знаменитого поэта. С февраля 1799 до 1804 года А. А. Баратынский вместе с женой Александрой Фёдоровной жил в селе Вяжля (ныне Марьинка Кирсановского района), где у них родились Евгений (1800—1844), Софья (1801—1844) и Ираклий (1802—1859). После конфликта с братьями в 5 верстах от Вяжли он начал строительство дома — у оврага на северо-восточной окраине леса. Парадный фасад деревянного одноэтажного дома был оформлен мезонином с маленьким балкончиком над первым этажом, сплошной стеклянной стеной оранжереи и двухэтажной кирпичной башней, где располагался кабинет хозяина и отопительная установка для оранжереи. В августе 1833 года состоялся раздел имения А. А. Баратынского (узаконенный только в 1848 году), по которому хозяином Мары стал Сергей Абрамович Баратынский, который перенёс дом и служебные постройки в рощу на пригорок, ближе к деревне Мары (ныне — Софьинка Умётского района). При этом архитектура и планировка дома были сохранены. В это время его женой была вдова барона А. А. Дельвига — Софья Михайловна (урождённая Салтыкова).

Главным помещением в доме являлась столовая (одна стена её была стеклянная и выходила в зимний сад):

Посредине большой овальный обеденный стол с блестящей полированной поверхностью, покрытый светло‑коричневым сукном. В углу у стены, примыкавшей к оранжерее, концертный рояль, шкафчик с нотами; напротив, у другой стены - гарнитур мебели - диван, несколько кресел и круглый полированный стол, весь гарнитур крыт зеленым сукном. Над диваном копия с картины Рафаэля «Сикстинская Мадонна». У широкого тройного окна два столика - ломберных, а немного дальше у стены чайный шкафчик. <...> На этом шкафчике стояли бюсты А. А. Дельвига и Б. А. Боратынского. Меблировку столовой дополняли трюмо черного дерева, резное со столиком, на котором стояли красивые бронзовые часы под стеклянным колпаком, дальше — книжный шкаф. По сторонам трюмо висели две миниатюры — на одной из них красавица А. Д. Абамелек, жена Ираклия Абрамовича Боратынского, на другой — он сам в парадной военной форме. В углу низенький диван, тоже крытый зеленым сукном, — этот диван поступал в распоряжение детей <…> еще один шкафчик для повседневной посуды и большая кафельная белая печь

За столовой шла гостиная с камином, облицованным мрамором. Мебель в гостиной была скромной; у окна стояла фисгармония, изготовленная Сергеем Абрамовичем. Над камином, облицованным белым мрамором, рамещался указывавший направление ветра прибор (также сделанный Сергеем Абрамовичем), связанный с флюгером на крыше; на каминной полке размещались круглые золочёные бронзовые часы, — по преданию, подарок императрицы Александре Фёдоровне в день её свадьбы с молодым гене­ралом Абрамом Баратынским. В доме также стоял рояль карельской березы, на котором, по преданию, играл Михаил Иванович Глинка. В спальне своей жены Сергей Абрамович устроил «возле её кровати так, что она могла нажать кнопку и на окнах опускались сетки, чтобы её не беспокоили комары, если нажать другую — опускались темные занавески».

На въезде в усадьбу стояли два столба в виде обелисков с изображением герба рода Боратынских. В западной части усадьбы была расположена Покровская церковь с семейным кладбищем. В начале 1810‑х годов церковь сгорела и к 1818 году была построена каменная Вознесенская церковь в классическом стиле. На кладбище были похоронены мать поэта Александра Фёдоровна Баратынская, её родная сестра Екатерина Фёдоровна Черепанова, второй владелец усадьбы Сергей Абрамович с женой Софьей Михайловной и их дети: сын Михаил Сергеевич и дочери Елизавета (Дельвиг), Анас­тасия, Александра, мраморные надгробия которых сохранились до сих пор. Справа от входа, в углу кладбища, было выделено место для погребения иноверцев, где похоронили гувернёра, итальянца Жьячинто Боргезе

В парке на краю оврага был сооружен грот — здание, фасад которого напоминал старинный полуготический замок. Оно состояло из нескольких частей, каждая из которых имела самостоятельный выход. Центральная часть, с овальными, слегка заостренными кверху окнами с цветными стёклами, представляла собой большую квадратную залу с люстрой, — которую и называли гротом. Здесь, по воспоминаниям композитора Ю. К. Арнольда, жившего в 1839 году по соседству с Баратынскими, были поставлены два акта оперы «Анна Болейн» Г. Доницетти; партии исполняли члены семьи Баратынских. На другой стороне оврага — для симметрии — была выстроена из красного кирпича башня с воротами готического вида.

Гостями имения Боратынских были Н. И. Кривцов, Э. А. Дмитриев-Мамонов, барон А. И. Дельвиг, Н. Ф. Павлов, А. Д. Баратынская (урождённая княжна Абамелек-Лазарева), А. М. Жемчужников, В. Н. Чичерин и его брат Б. Н. Чичерин, Ц. А. Кюи и другие.

В 1820—1830 годах в Мару приезжал и подолгу жил здесь Евгений Баратынский. Уже в 1837 году и особенно в последний приезд в Мару осенью 1840 — зимой 1841 годов он с горечью отмечал, что усадьба приходит в упадок. Здесь была написана знаменитейшая элегия на русском языке, так и названная, — «Запустение».

После смерти Сергея Абрамовича Баратынского хозяйкой имения стала его жена, Софья Михайловна. После её смерти имением управляла жившая здесь с двумя незамужними дочерями Сергея Абрамовича дочь Дельвига — Елизавета Антоновна. Она была инициатором создания в усадьбе сценическо-музыкального общества; к постановкам привлекались родственники и соседи по имению; на вечерних концертах читались стихотворения Пушкина, Баратынского, Дельвига, исполнялись романсы. По воспоминаниям Е. Н. Шаховой «все сёстры Баратынские были замечательными музыкантшами, особенной одарённостью обладала Чичерина Софья Сергеевна, в молодости, посещая с мужем Италию, она выступала в Риме на любительских концертах в игре на рояле, арфе, виолончели и имела огромный успех».

Во время погромов помещичьих усадеб в 1905 году имение почти не пострадало. После революции 1917 года усадьбу национализировали. В апреле 1919 года, по сведениям журналиста Е. В. Кончина, Вяжлинским волостным советом и местным комитетом РКП(б) ставился вопрос об увековечении памяти Е. А. Боратынского, устройстве в бывшем усадебном доме музея и сельской библиотеки-читальни имени поэта. В письме от 12 мая 1919 года Е. П. Катин писал:

В моих скитаниях по Тамбовской губернии я забрел в село Вяжлю, при коем находится имение поэта Боратынского. Оно каким-то чудом уцелело от поголовного истребления.… Были имения, в которых в буквальном смысле не осталось камня на камне.… Среди этого нашествия вандалов каким-то чудом осталось нетронутым имение Боратынских. В нем устроен агрономический пункт, и в самом доме живет агроном Александр Викторович Соколов. Все материальные ценности украдены…, но духовные сокровища целы. Полное собрание рукописей Дельвига, предсмертное письмо Рылеева, письмо Пушкина, рескрипты Анны Иоанновны — вот приблизительно, что там есть.… Не говоря уже о том, что сам дом должен быть сохранен, все, что в нем еще пока есть, необходимо сберечь самым тщательным образом… Добейтесь во чтобы то ни стало через Анатолия Владимировича <вероятно, имеется в виду Анатолий Васильевич Луначарский> принятия экстренных мер к надлежащей охране…

В августе 1919 года здесь занимался систематизацией рукописного собрания сотрудник отдела научных библиотек Наркомпроса Кирилл Петрович Сперанский, который вывез архив в Тамбов, где на заседании Тамбовского общества изучения природы и культуры родного края сделал доклад. В 1920 году архив был перевезён в Москву, а затем часть в Петроград. В 1921 году копия картины «Сикстинская Мадонна», бюсты А. А. Дельвига и Б. А. Боратынского поступили в Кирсановский музей. Вскоре усадебный дом был передан Град-Уметскому волостному комитету; через некоторое время в здании произошёл пожар. Парк был отдан в аренду крестьянскому кооперативу «Товарищество Свободы». В церкви после закрытия хранилось зерно. В начале 1940-х годов было разрушено кладбище, а в 1954 году здание церкви было разобрано на кирпич.

Планы восстановления

Летом 1957 года, когда ар­хитектор и краевед В. М. Белоусов сделал зарисовки усадебной церкви с любительской фотографии, найденной у старожилов села, усадьбы уже практически не было: «не сохранились никакие постройки, а от фундаментов зданий остались… котлованы да траншеи». В справке, составленной 12 ноября 1976 года, указывалось:

На территории бывшего фамильного имения русского поэта Е. А. Боратынского в с. Софьинка Уметского района Тамбовской области сохранились очертания фундамента дома… Недалеко от фундамента обнаружена часть кладки. Вокруг можно увидеть очертания усадебных построек и вспомогательных помещений. На северо-западе от бывшего дома заметны следы ограды фамильного кладбища Боратынских площадью 60 х 60 метров, а также следы очертания церкви, построенной матерью поэта в 1818 г. Севернее церкви обнаружены следы захоронения и обрушившихся склепов близких поэта… В парке имения Мара, находящегося примерно в 500—800 метрах от дома, старых деревьев нет, однако, видны следы дорожек и аллей. Заметны следы лестниц в овраге и очертания фундамента… здания летнего дома „Грота“. Частично сохранилась выложенная камнем дорога к дому и роднику. Можно рассмотреть примерные очертания и направления подземного хода от дома…

В единственном сохранившемся здании находилась Софьинская восьмилетняя школа. В 1980-х годах институтом «Тамбовгражданпроект» был разработан проект восстановления главного усадебно­го дома в Маре. Однако к маю 1982 года на территории бывшей усадьбы колхозом «Советская Россия» уже были построены 5 щитовых домов и в 15 метрах от местоположения усадебного дома было заложено кирпичное здание общежития. Вскоре Тамбовский облисполком издал распоряжение «Об увековечении памяти поэта Боратынского» (№ 937-р от 14.12.1982), в котором была поставлена задача обеспечить сохранность мемориальной и охранной зоны усадьбы, разработать проект воссоздания прогулочных дорожек усадебного парка, активизировать исследовательскую работу по изучению архива Боратынского и сбору экспонатов для мемориала.

В 1995—1996 годах группе тамбовских энтузиастов возрождения усадьбы, которую возглавил филолог В. Е. Андреев, удалось: нанести на карту основные объекты имения Мара (храм с оградой, дом и др. постройки, сад, рощу, липовую аллею); вскрыть части фундаментов Вознесенского храма и усадебного дома, определить их размеры; опросить старожилов окрестных деревень об особенностях устройства усадьбы и этапах её разрушения. На месте колокольни разрушенного Вознесенского храма был установлен деревянный памятный крест. В августе 1999 года Инспекция охраны историко-культурного наследия Тамбовской области при участии студентов Тамбовского университета на месте заброшенного кладбища Боратынских в Маре провела археологические раскопки для определения мест захоронения под руководством археолога С. И. Андреева — было обнаружено 8 склепов. В 2000 году раскопки некрополя Боратынских продолжились, началось обследование остатков фундамента усадебного дома: были определены размеры и примерная планировка основного дома. Были также уточнены места расположения парковых построек и дорожек.

Литература

• Городнова Л. Е. [www.mosjour.ru/index.php?id=2003 Родовое гнездо Е. А. Боратынского: Об усадьбе Боратынских Мара на Тамбовщине] // Московский журнал. — 2014. — № 4. — С. 54—77. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0868-7110&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0868-7110].
• Митрополит Вениамин (Федченков). На рубеже двух эпох. — М.: Правило Веры, 2004. — 848 с. — ISBN 5-94759-027-1.
• Соболева А. А. Возрождение усадебной культуры // Мир библиографии. — 2006. — № 1.

Ссылки

• [www.tstu.ru/win/kultur/literary/borat/mara.htm Мара — имение Боратынских]
• [tambovodb.ru/oblast/data/us_cofinka.html Софьинка]
• [www.zapoved.net/index.php/News/Регионы/Центральный_округ/Тамбовская_область/Умётский_район/музей_Баратынского Село Мары — музей Е.А.Баратынского]

Отрывок, характеризующий Мара (усадьба)

Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.
– Да с чем он? – спрашивала Наташа.
– С книгами графскими.
– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.
В бричке все было полно людей; сомневались о том, куда сядет Петр Ильич.
– Он на козлы. Ведь ты на козлы, Петя? – кричала Наташа.
Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше.


Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.
– Это чья же коляска? – спросила Соня, высунувшись в окно кареты.
– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.