Восстание мау-мау

Восстание мау-мау
Дата	1952-1960
Место	Британская Кения
Итог	Победа Британии
Противники
Британская империя Мау-мау
Командующие
Георг Эрскин (англ.) Дедан Кимати # †
Силы сторон
Регулярные войска 10000</br> полиция 21000 неизвестно
Потери
Британские войска:</br> Убито: 200</br> Ранено: 579 неизвестно

Восстание мау-мау — произошедшее в 1950-е годы восстание народов Кении (главным образом, кикуйю, а также эмбу и меру) против английской практики отъёма земли у африканцев.

Предыстория и этимология

Слухи о собственно «мау-мау» — движении «за землю и свободу», которое началось в середине 40-х, впервые появились в 1948.

Происхождение термина "мау-мау" является неопределенным. Бывшие участники движения мау-мау утверждали, что они никогда не называли себя так, вместо этого предпочитая название Кенийская армия земли и свободы (KLFA). Некоторые исследователи, такие, как Фред Маджалани, утверждают, что британцы просто использовали название для обозначения этноса кикуйу.

Также есть предположение, что с ростом движения было принято сокращения фразы на суахили: «MzunguAende Ulaya, Mwafrika Apate Uhuru», что означает «Пусть европейцы вернутся в Европу, Пусть африканцы восстановят независимость». JM Кариуки, член Мау-Мау, который был задержан во время конфликта, утверждает, что британцы предпочитали использовать термин Мау-Мау вместо KLFA, опасаясь, что восстание Мау-Мау получит международную легитимность.

Ход восстания

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

В октябре 1952 года английский губернатор объявил военное положение, и незадолго до полуночи 21 октября началась операция «Джок Скотт»; губернатор подписал 183 ордера на арест или задержание, и к утру было задержано около 100 «политически неблагонадежных».

Сперва деятельность британцев сводилась к случайным рейдам и т. н. «генеральным зачисткам». Однако в течение 1953 года никакого результата меры не дали, сказывалось отсутствие толковой разведки и агентуры в рядах повстанцев; мау-мау не удавалось отсечь от населения, несмотря на переселения, ночные набеги (за 11 рейдов 200 задержанных), досмотры (под мышкой у членов мау-мау полагались бритвенные насечки), обыски, депортации и т. д. В ходе двух акций против предполагаемых гнездовищ мау-мау два пригорода Найроби были стерты с лица земли, один на 7 другой на 8 тысяч жителей, но толку никакого добиться не удалось. Декреты об ограничении передвижений и коммерческой активности представителей племен кикуйю, эмбу и меру, подозреваемых в сочувствии к мау-мау, в Найроби тоже не повлекли положительных последствий.

Атаки на фермы продолжались в следующем году во множестве, совершались группами 5-15 человек, часто с помощью черных слуг на фермах; белые в ответ держали оружие под рукой.

В силу местных условий англичанам при подавлении восстания пришлось действовать «по площадям» — предполагаемые зоны обитания повстанцев, а именно леса около горы Кения, а также современные национальные парки Эбурру и Абердэр были объявлены запретными зонами, и всякий появившийся в них рассматривался как мау-мау с расстрелом на месте; в местах расселения кикуйю были учреждены «зоны безопасности», в которых тоже мало кому было дело до прав человека.

24 апреля 1954 года началась операция «Наковальня». До самого конца года Найроби был объявлен на осадном положении, обитатели тщательно проверялись на предмет связей с мау-мау, проводились последовательные проверки, дом за домом, с выставлением кордонов и тщательным изучением личных документов, вопроса о трудоустройстве и розысками спрятанного оружия, а подозрительных лиц и выявленных сторонников движения отправляли «в Лангату» (пять миль к северо-западу от города). Армия параллельно перешла в последовательное по-районное наступление, инженеры создавали сеть путей для облегчения доступа (только 1 полк построил 300 км дорог в Абердэре, 400 около горы Кения), авиация плотно поддерживала военных. Большие усилия прикладывались к лишению противника источников продовольствия. Вдоль леса в Абердэре была сооружена пятидесятимильная канава, к которой прилагались полицейские посты на расстоянии полумили друг от друга, с ловушками, колючей проволокой и т. п., изданы строгие указания держать скот по ночам взаперти и ни в коем случае не заводить посевов в радиусе трех миль от леса. Введена была в действие и программа по переселению отдаленных деревень, которая вызвала возмущение кикуйю, культура которых основывалась в том числе и на прочной связи с предками, кости которых закопаны под порогами домов.

С 1955 года основным оружием против партизан были банды амнистированных бывших повстанцев, сперва под руководством европейцев, потом под руководством местных, занимавшиеся точечным уничтожением убежищ повстанцев, а также группы местных жителей, которые с ножами в руках прочесывали леса плечом к плечу, и часто оставляли от пойманных «очень мелкие кусочки». Надо сказать, что повстанцы давали повод для такой жестокости. Например, в ночь с 25-26 марта 1953 года в поселке Лари Мау-Мау согнали 120 лояльных властям кикуйю в хижины, включая женщин и детей, и сожгли их заживо, убивая любого, кто пытался бежать.

Все эти меры дали положительный результат — мау-мау перестали существовать огромными толпами, а превратились в относительно легко истребляемые малые группы.

Последний вылет авиации состоялся в июне 1956, а конец инсургенции, как принято считать, положил захват в плен в октябре 1956 лидера повстанцев Кимати. 17 октября его ранили в районе Ньери, но он сумел спастись бегством через лес, провел в пути 28 часов беспрерывно и покрыл за это время 80 миль, пока не упал от слабости; потом он охотился по ночам на что придется, пока 21 числа его не нашел местный полицейский. Лидер инсургентов был казнен англичанами вскоре после захвата в плен.

В январе 1960 года чрезвычайное положение отменено. В декабре 1963 года Кения стала независимым государством.

Пропаганда колонизаторов достаточно преуспела в создании крайне негативного образа движения. Например, до сих пор можно встретить утверждения, что название пошло от термина, который священник в кенийской глубинке использовал, дабы заклеймить это явление. По другой версии, название происходит от звука, которая издает гиена, пожирающая падаль.

До сих пор о мау-мау бытует представление, основанное на диких слухах, которые распространяли противники движения много лет назад. Например говорят, что вступавший в секту должен был поклясться под страхом смертной казни не выдавать секрета существования секты, не предавать укравших у европейца, платить взносы; клятву он должен был повторить семь раз, каждый перемежая пробой жертвенного мяса и крови, в процессе были задействованы магические компоненты. Говорят, что со временем мау-мау начали силой заставлять соотечественников приносить клятву, мол, в обществе, где все верят в колдовство, нарушить её немыслимо.

Черные мифы о мау-мау на удивление живучи. Утверждают, что участники движения уничтожали колонизаторов с особой жестокостью, пожирали их трупы, а между боевыми вылазками устраивали разнообразные культовые мероприятия, в которых важную роль играли каннибализм и скотоложество. Якобы образ партизан был настолько омерзителен, что даже первый премьер и президент страны Джомо Кениата, которого британцы в своё время обвиняли в том, что он был духовным вождем движения, не отменил колониального запрета на деятельность «мау-мау».

Нельзя отрицать, что акции мау-мау были очень жестокими, но зверства практиковались с обеих сторон. Однако соотношение количества убитых не сопоставимо. Если по числу убитых повстанцами гражданских лиц среди исследователей разночтения невелики, то относительно потерь африканцев вопрос до сих пор открыт. Считается, что за все годы восстания мау-мау убили лишь 32 белых поселенца (в том числе одного ребёнка) и 49 индийцев. Также от их рук погибли 1800 мирных жителей африканского происхождения, лояльные колонизаторам. В боях и при террористических нападениях были убиты 200 британских солдат и полицейских, а также 500 африканцев из колониальных формирований, что опровергает распространенное мнение, будто мау-мау нападали лишь на мирных жителей и «лишь один-единственный раз атаковали административный объект — полицейский участок, разоренный ради получения оружия». Также повстанцы не нападали на железные дороги, экономические и социальные объекты. Фактически, неизвестно о случаях нападения на официальных лиц и чиновников.

О потерях со стороны повстанцев и о количестве африканцев, пострадавших от колониального террора и репрессий, идут споры. Правительство Кении периодически требует от Великобритании рассекретить архивы с документами, которые могут пролить свет на события той эпохи. Время от времени Лондон уступал под давлением общественности и правозащитников, рассекречивая часть из них, и лишь в 2011 году историки получили доступ к документам о подавлении восстания мау-мау, которые были закрыты 50 лет. Исследователям предстоит ещё много работы, но несомненно, что масштабы насилия в отношении подозреваемых повстанцев Мау-Мау были очень широкими. Артур Янг, комиссар полиции Кении, занимавший этот пост менее восьми месяцев 1954 года, прежде чем он ушел в отставку в знак протеста, заявлял, что «ужасы в некоторых [лагерях] должны быть расследованы без промедления».

Один британский офицер так описывал свои действия после захвата трёх известных мау-мау:

Я сунул револьвер прямо в его улыбающийся рот, сказал что-то, не помню что, и нажал на спусковой крючок. Его мозг разлетелся по всему полицейскому участку. Два других Микки (презрительное название мау-мау) стояли, глядя пустыми глазами. Я сказал им, что если они не скажут мне, где найти остальную банду, я убью их. Они не сказали ни слова, поэтому я выстрелил в них обоих. Один из них был ещё не мертв, поэтому я выстрелил ему в ухо. Когда младший инспектор подъехал, я сказал ему, что Микки попытались скрыться. Он не верил мне, но все, что он сказал, было «похороните их».

Один белый поселенец из особого отдела полицейского резерва Кении тех лет так описал допрос мау-мау, подозреваемых в убийстве, в котором он помогал:

К тому времени я отрезал его яйца и уши и выколол его глаза. Жаль, он умер прежде, чем мы получили от него много информации

В пытках широко использовался электрошок, а также сигареты и огонь. Бутылки, оружейные стволы, ножи, змеи, ящерицы вкладывались в распоротые животы мужчин и во влагалища женщин.

Колонизаторы утверждали, что в ходе карательных операций было убито 11500 повстанцев, и отрицали жертвы среди чёрного гражданского населения. Исследователь Дэвид Андерсон считает, что реальная цифра, вероятно, более 20000. Другой исследователь заявлял, что число жертв достигло не менее 70 000, и даже что оно может составлять сотни тысяч. Однако это было убедительно опровергнуто британским демографом Джоном Блэйкером, на основе данных переписей и расчетов с учетом рождаемости. Блэйкер считает, что общее число убитых африканцев составило около 50000.

Сегодня члены мау-мау признаны властями Кении как герои войны за независимость, пожертвовавшие своей жизнью, чтобы освободить кенийцев от колониального господства. Правительство Кении ввело специальный праздник Mashujaa Day (День Героев), который будет отмечаться ежегодно 20 октября. Стоит заметить, что Mashujaa Day заменил праздник, посвященный первому президенту Кениате, который в своё время осуждал террор мау-мау.

В 2003 г. власти Кении официально зарегистрировали Ассоциацию ветеранов войны «мау-мау». Её представители требуют от Британии компенсации за пытки повстанцев.

Литература

• Anderson David. Histories of the Hanged: The Dirty War in Kenya and the End of Empire. — London: Weidenfeld and Nicolson, 2005. — ISBN 0-393-05986-3. [web.archive.org/web/20110706213917/www.yorku.ca/uhistory/undergraduate/courses/3490/readings/ParasitesinParadiseFinal.pdf Chapter 3]
• Elkins Caroline. Britain's Gulag: The Brutal End of Empire in Kenya. — London: Pimlico, 2005. — ISBN 1844135489.
• Blacker, John (2007). «The Demography of Mau Mau: Fertility and Mortality in Kenya in the 1950s: A Demographer's Viewpoint». African Affairs (Oxford University Press) 106 (423): 205–227. DOI:10.1093/afraf/adm014.

Ссылки

• [www.conflictologist.org/main/dvijenie-mau-mau-v-kenii.htm Восстание мау-мау]

Отрывок, характеризующий Восстание мау-мау

– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.
– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.
– Mais, mon cher, [Но, мой милый,] я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего. Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты всё сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. – Князь Василий вздохнул. – Так так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет. Ах да, я было и забыл, – прибавил еще князь Василий, – ты знаешь, mon cher, что у нас были счеты с покойным, так с рязанского я получил и оставлю: тебе не нужно. Мы с тобою сочтемся.
То, что князь Василий называл с «рязанского», было несколько тысяч оброка, которые князь Василий оставил у себя.
В Петербурге, так же как и в Москве, атмосфера нежных, любящих людей окружила Пьера. Он не мог отказаться от места или, скорее, звания (потому что он ничего не делал), которое доставил ему князь Василий, а знакомств, зовов и общественных занятий было столько, что Пьер еще больше, чем в Москве, испытывал чувство отуманенности, торопливости и всё наступающего, но не совершающегося какого то блага.
Из прежнего его холостого общества многих не было в Петербурге. Гвардия ушла в поход. Долохов был разжалован, Анатоль находился в армии, в провинции, князь Андрей был за границей, и потому Пьеру не удавалось ни проводить ночей, как он прежде любил проводить их, ни отводить изредка душу в дружеской беседе с старшим уважаемым другом. Всё время его проходило на обедах, балах и преимущественно у князя Василия – в обществе толстой княгини, его жены, и красавицы Элен.
Анна Павловна Шерер, так же как и другие, выказала Пьеру перемену, происшедшую в общественном взгляде на него.
Прежде Пьер в присутствии Анны Павловны постоянно чувствовал, что то, что он говорит, неприлично, бестактно, не то, что нужно; что речи его, кажущиеся ему умными, пока он готовит их в своем воображении, делаются глупыми, как скоро он громко выговорит, и что, напротив, самые тупые речи Ипполита выходят умными и милыми. Теперь всё, что ни говорил он, всё выходило charmant [очаровательно]. Ежели даже Анна Павловна не говорила этого, то он видел, что ей хотелось это сказать, и она только, в уважение его скромности, воздерживалась от этого.
В начале зимы с 1805 на 1806 год Пьер получил от Анны Павловны обычную розовую записку с приглашением, в котором было прибавлено: «Vous trouverez chez moi la belle Helene, qu'on ne se lasse jamais de voir». [у меня будет прекрасная Элен, на которую никогда не устанешь любоваться.]
Читая это место, Пьер в первый раз почувствовал, что между ним и Элен образовалась какая то связь, признаваемая другими людьми, и эта мысль в одно и то же время и испугала его, как будто на него накладывалось обязательство, которое он не мог сдержать, и вместе понравилась ему, как забавное предположение.
Вечер Анны Павловны был такой же, как и первый, только новинкой, которою угощала Анна Павловна своих гостей, был теперь не Мортемар, а дипломат, приехавший из Берлина и привезший самые свежие подробности о пребывании государя Александра в Потсдаме и о том, как два высочайшие друга поклялись там в неразрывном союзе отстаивать правое дело против врага человеческого рода. Пьер был принят Анной Павловной с оттенком грусти, относившейся, очевидно, к свежей потере, постигшей молодого человека, к смерти графа Безухого (все постоянно считали долгом уверять Пьера, что он очень огорчен кончиною отца, которого он почти не знал), – и грусти точно такой же, как и та высочайшая грусть, которая выражалась при упоминаниях об августейшей императрице Марии Феодоровне. Пьер почувствовал себя польщенным этим. Анна Павловна с своим обычным искусством устроила кружки своей гостиной. Большой кружок, где были князь Василий и генералы, пользовался дипломатом. Другой кружок был у чайного столика. Пьер хотел присоединиться к первому, но Анна Павловна, находившаяся в раздраженном состоянии полководца на поле битвы, когда приходят тысячи новых блестящих мыслей, которые едва успеваешь приводить в исполнение, Анна Павловна, увидев Пьера, тронула его пальцем за рукав.
– Attendez, j'ai des vues sur vous pour ce soir. [У меня есть на вас виды в этот вечер.] Она взглянула на Элен и улыбнулась ей. – Ma bonne Helene, il faut, que vous soyez charitable pour ma рauvre tante, qui a une adoration pour vous. Allez lui tenir compagnie pour 10 minutes. [Моя милая Элен, надо, чтобы вы были сострадательны к моей бедной тетке, которая питает к вам обожание. Побудьте с ней минут 10.] А чтоб вам не очень скучно было, вот вам милый граф, который не откажется за вами следовать.
Красавица направилась к тетушке, но Пьера Анна Павловна еще удержала подле себя, показывая вид, как будто ей надо сделать еще последнее необходимое распоряжение.
– Не правда ли, она восхитительна? – сказала она Пьеру, указывая на отплывающую величавую красавицу. – Et quelle tenue! [И как держит себя!] Для такой молодой девушки и такой такт, такое мастерское уменье держать себя! Это происходит от сердца! Счастлив будет тот, чьей она будет! С нею самый несветский муж будет невольно занимать самое блестящее место в свете. Не правда ли? Я только хотела знать ваше мнение, – и Анна Павловна отпустила Пьера.
Пьер с искренностью отвечал Анне Павловне утвердительно на вопрос ее об искусстве Элен держать себя. Ежели он когда нибудь думал об Элен, то думал именно о ее красоте и о том не обыкновенном ее спокойном уменьи быть молчаливо достойною в свете.
Тетушка приняла в свой уголок двух молодых людей, но, казалось, желала скрыть свое обожание к Элен и желала более выразить страх перед Анной Павловной. Она взглядывала на племянницу, как бы спрашивая, что ей делать с этими людьми. Отходя от них, Анна Павловна опять тронула пальчиком рукав Пьера и проговорила:
– J'espere, que vous ne direz plus qu'on s'ennuie chez moi, [Надеюсь, вы не скажете другой раз, что у меня скучают,] – и взглянула на Элен.
Элен улыбнулась с таким видом, который говорил, что она не допускала возможности, чтобы кто либо мог видеть ее и не быть восхищенным. Тетушка прокашлялась, проглотила слюни и по французски сказала, что она очень рада видеть Элен; потом обратилась к Пьеру с тем же приветствием и с той же миной. В середине скучливого и спотыкающегося разговора Элен оглянулась на Пьера и улыбнулась ему той улыбкой, ясной, красивой, которой она улыбалась всем. Пьер так привык к этой улыбке, так мало она выражала для него, что он не обратил на нее никакого внимания. Тетушка говорила в это время о коллекции табакерок, которая была у покойного отца Пьера, графа Безухого, и показала свою табакерку. Княжна Элен попросила посмотреть портрет мужа тетушки, который был сделан на этой табакерке.
– Это, верно, делано Винесом, – сказал Пьер, называя известного миниатюриста, нагибаясь к столу, чтоб взять в руки табакерку, и прислушиваясь к разговору за другим столом.
Он привстал, желая обойти, но тетушка подала табакерку прямо через Элен, позади ее. Элен нагнулась вперед, чтобы дать место, и, улыбаясь, оглянулась. Она была, как и всегда на вечерах, в весьма открытом по тогдашней моде спереди и сзади платье. Ее бюст, казавшийся всегда мраморным Пьеру, находился в таком близком расстоянии от его глаз, что он своими близорукими глазами невольно различал живую прелесть ее плеч и шеи, и так близко от его губ, что ему стоило немного нагнуться, чтобы прикоснуться до нее. Он слышал тепло ее тела, запах духов и скрып ее корсета при движении. Он видел не ее мраморную красоту, составлявшую одно целое с ее платьем, он видел и чувствовал всю прелесть ее тела, которое было закрыто только одеждой. И, раз увидав это, он не мог видеть иначе, как мы не можем возвратиться к раз объясненному обману.
«Так вы до сих пор не замечали, как я прекрасна? – как будто сказала Элен. – Вы не замечали, что я женщина? Да, я женщина, которая может принадлежать всякому и вам тоже», сказал ее взгляд. И в ту же минуту Пьер почувствовал, что Элен не только могла, но должна была быть его женою, что это не может быть иначе.
Он знал это в эту минуту так же верно, как бы он знал это, стоя под венцом с нею. Как это будет? и когда? он не знал; не знал даже, хорошо ли это будет (ему даже чувствовалось, что это нехорошо почему то), но он знал, что это будет.
Пьер опустил глаза, опять поднял их и снова хотел увидеть ее такою дальнею, чужою для себя красавицею, какою он видал ее каждый день прежде; но он не мог уже этого сделать. Не мог, как не может человек, прежде смотревший в тумане на былинку бурьяна и видевший в ней дерево, увидав былинку, снова увидеть в ней дерево. Она была страшно близка ему. Она имела уже власть над ним. И между ним и ею не было уже никаких преград, кроме преград его собственной воли.
– Bon, je vous laisse dans votre petit coin. Je vois, que vous y etes tres bien, [Хорошо, я вас оставлю в вашем уголке. Я вижу, вам там хорошо,] – сказал голос Анны Павловны.
И Пьер, со страхом вспоминая, не сделал ли он чего нибудь предосудительного, краснея, оглянулся вокруг себя. Ему казалось, что все знают, так же как и он, про то, что с ним случилось.
Через несколько времени, когда он подошел к большому кружку, Анна Павловна сказала ему:
– On dit que vous embellissez votre maison de Petersbourg. [Говорят, вы отделываете свой петербургский дом.]
(Это была правда: архитектор сказал, что это нужно ему, и Пьер, сам не зная, зачем, отделывал свой огромный дом в Петербурге.)
– C'est bien, mais ne demenagez pas de chez le prince Ваsile. Il est bon d'avoir un ami comme le prince, – сказала она, улыбаясь князю Василию. – J'en sais quelque chose. N'est ce pas? [Это хорошо, но не переезжайте от князя Василия. Хорошо иметь такого друга. Я кое что об этом знаю. Не правда ли?] А вы еще так молоды. Вам нужны советы. Вы не сердитесь на меня, что я пользуюсь правами старух. – Она замолчала, как молчат всегда женщины, чего то ожидая после того, как скажут про свои года. – Если вы женитесь, то другое дело. – И она соединила их в один взгляд. Пьер не смотрел на Элен, и она на него. Но она была всё так же страшно близка ему. Он промычал что то и покраснел.
Вернувшись домой, Пьер долго не мог заснуть, думая о том, что с ним случилось. Что же случилось с ним? Ничего. Он только понял, что женщина, которую он знал ребенком, про которую он рассеянно говорил: «да, хороша», когда ему говорили, что Элен красавица, он понял, что эта женщина может принадлежать ему.
«Но она глупа, я сам говорил, что она глупа, – думал он. – Что то гадкое есть в том чувстве, которое она возбудила во мне, что то запрещенное. Мне говорили, что ее брат Анатоль был влюблен в нее, и она влюблена в него, что была целая история, и что от этого услали Анатоля. Брат ее – Ипполит… Отец ее – князь Василий… Это нехорошо», думал он; и в то же время как он рассуждал так (еще рассуждения эти оставались неоконченными), он заставал себя улыбающимся и сознавал, что другой ряд рассуждений всплывал из за первых, что он в одно и то же время думал о ее ничтожестве и мечтал о том, как она будет его женой, как она может полюбить его, как она может быть совсем другою, и как всё то, что он об ней думал и слышал, может быть неправдою. И он опять видел ее не какою то дочерью князя Василья, а видел всё ее тело, только прикрытое серым платьем. «Но нет, отчего же прежде не приходила мне в голову эта мысль?» И опять он говорил себе, что это невозможно; что что то гадкое, противоестественное, как ему казалось, нечестное было бы в этом браке. Он вспоминал ее прежние слова, взгляды, и слова и взгляды тех, кто их видал вместе. Он вспомнил слова и взгляды Анны Павловны, когда она говорила ему о доме, вспомнил тысячи таких намеков со стороны князя Василья и других, и на него нашел ужас, не связал ли он уж себя чем нибудь в исполнении такого дела, которое, очевидно, нехорошо и которое он не должен делать. Но в то же время, как он сам себе выражал это решение, с другой стороны души всплывал ее образ со всею своею женственной красотою.


В ноябре месяце 1805 года князь Василий должен был ехать на ревизию в четыре губернии. Он устроил для себя это назначение с тем, чтобы побывать заодно в своих расстроенных имениях, и захватив с собой (в месте расположения его полка) сына Анатоля, с ним вместе заехать к князю Николаю Андреевичу Болконскому с тем, чтоб женить сына на дочери этого богатого старика. Но прежде отъезда и этих новых дел, князю Василью нужно было решить дела с Пьером, который, правда, последнее время проводил целые дни дома, т. е. у князя Василья, у которого он жил, был смешон, взволнован и глуп (как должен быть влюбленный) в присутствии Элен, но всё еще не делал предложения.