Муцци, Роберто

Роберто Муцци
Общая информация
Родился	21 сентября 1971(1971-09-21) (52 года) Марино, Италия
Гражданство	Италия
Рост	180 см
Вес	77 кг
Позиция	нападающий
Информация о клубе
Клуб	завершил карьеру
Карьера
Молодёжные клубы
	Рома
Клубная карьера*
1988—1993	Рома	55 (6)
1993—1994	→  Пиза	23 (8)
1994	Рома	2 (0)
1994—1999	Кальяри	144 (58)
1999—2003	Удинезе	103 (39)
2003—2005	Лацио	39 (4)
2005—2007	Торино	57 (10)
2007—2009	Падова	23 (4)
Национальная сборная**
1989	Италия (до 19)	5 (3)
1990—1994	Италия (до 21)	19 (4)
1991—1992	Италия (олимп.)	5 (0)
Тренерская карьера
2009—2011	Рома	дети
2011—2012	Рома	юноши
2012—2013	Рома	юноши
2013	Рома	помощник
2014—н.в.	Рома	подростки
* Количество игр и голов за профессиональный клуб считается только для различных лиг национальных чемпионатов. ** Количество игр и голов за национальную сборную в официальных матчах.

Робе́рто Му́цци (итал. Roberto Muzzi, 21 сентября 1971, Марино, Италия) — итальянский футболист, игравший на позиции нападающего. По завершении игровой карьеры — футбольный тренер. Сейчас входит в тренерский штаб клуба «Рома». Выступал, в частности, за клубы «Рома» и «Кальяри», а также за олимпийскую и молодёжную сборную Италии, с которой дважды становился чемпионом Европы среди молодёжных команд. Двукратный обладатель Кубка Италии. Обладатель Кубка Интертото.

Клубная карьера

Родился 21 сентября 1971 года в городе Марино. Воспитанник футбольной школы клуба «Рома». Взрослую футбольную карьеру начал в 1988 году в основной команде того же клуба, в которой провёл шесть сезонов, приняв участие в 57 матчах чемпионата и забил 6 голов. За это время завоевал титул обладателя Кубка Италии. В 1993—1994 годах также играл за «Пизу» на условиях аренды.

В ноябре 1994 года Муцци, который так и не стал по-настоящему основным нападающим в «Роме», присоединился к более скромному «Кальяри», в котором не только сразу стал игроком основного состава, но и был одним из главных бомбардиров команды, имея среднюю результативность на уровне 0,4 гола за игру первенства.

В 1999 году перешёл в «Удинезе», в котором продолжал регулярно отмечаться забитыми мячами. С «Удинезе» добавил в перечень своих трофеев титул обладателя Кубка Интертото.

В течение 2003—2007 годов защищал цвета «Лацио», с которым снова выиграл Кубок Италии, и «Торино».

Завершил профессиональную игровую карьеру в нижнелиговой «Падове», за команду которой выступал на протяжении 2007—2009 годов.

Выступления за сборные

В 1989 году дебютировал в составе юношеской сборной Италии, принял участие в 5 играх на юношеском уровне, отметившись 3 забитыми голами.

В течение 1990—1994 годов привлекался в состав молодёжной сборной Италии. На молодёжном уровне сыграл в 19 официальных матчах и забил 4 гола. В частности, в составе «молодёжки» успел стать участником двух чемпионатов Европы среди молодёжных команд, в 1992 и 1994 годах, оба из которых итальянцы выиграли.

С 1991 по 1992 год также защищал цвета олимпийской сборной Италии. В составе этой команды провёл 5 матчей, был участником футбольного турнира на Олимпийских играх 1992 года в Барселоне.

Карьера тренера

Начал тренерскую карьеру сразу же по завершении карьеры игрока, в 2009 году, возглавив одну из детских команд «Ромы». С тех пор продолжает работать с различными юношескими командами римского клуба.

Титулы и достижения

• Обладатель Кубка Италии (2):

«Рома»: 1990/91

«Лацио»: 2003/04

• Обладатель Кубка Интертото (1):

«Удинезе»: 2000

• Чемпион Европы среди молодёжных команд (2):

1992, 1994

Ссылки

• [www.tuttocalciatori.net/Muzzi_Roberto Статистика на сайте www.tuttocalciatori.net]  (итал.)
• [www.figc.it/nazionali/DettaglioConvocato?codiceConvocato=733&squadra=1 Статистика виступлений за сборную на сайте Федерации футбола Италии.]  (итал.)
• [aic.football.it/scheda/262 Статистика на aic.football.it] (итал.)
• [www.gazzetta.it/Speciali/serie_a_2007/giocatori/presenze_muzzi_rob.shtml Профиль на сайте La Gazzetta dello Sport]  (итал.)

Отрывок, характеризующий Муцци, Роберто

– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.