Нечистые животные

Нечистые животные — библейский (ветхозаветный) термин, обозначающий животных, которых не использовали при жертвоприношениях и не употребляли в пищу.

Нечистые животные в более общем смысле — животные, не употребляемые в пищу или нелюбимые конкретным народом в силу традиций, предубеждений и медицинских показаний.

Христианство

Текст раздела пока написан только на основе Библии.

Допотопная эпоха

От сотворения мира Господь дал человеку в пищу растения: Быт.1:29 И сказал Бог: вот, Я дал вам всякую траву, сеющую семя, какая есть на всей земле, и всякое дерево, у которого плод древесный, сеющий семя; — вам сие будет в пищу. До Потопа существовало деление животных на чистых и нечистых, но не по пищевым критериям (ибо животных в пищу не употребляли), а по пригодности к жертвоприношению Господу: Быт.8:20 И устроил Ной жертвенник Господу; и взял из всякого скота чистого и из всех птиц чистых и принес во всесожжение на жертвеннике.

Времена язычников

После Потопа Бог также разрешил помимо растений употребление в пищу любых животных: Быт.9:3 Все движущееся, что живёт, будет вам в пищу; как зелень травную даю вам все.

Эра Закона

Давая Закон Моисею, Бог запретил употреблять в пищу нечистых животных: мяса их не ешьте и к трупам их не прикасайтесь; нечисты они для вас.Лев. 11:8

Христианская эра

Из посланий Апостолов

Ради пищи не разрушай дела Божия. Все чисто, но худо человеку, который ест на соблазн.Рим. 14:20

Для чистых все чисто. Евр.13:9 Учениями различными и чуждыми не увлекайтесь; ибо хорошо благодатью укреплять сердца, а не яствами, от которых не получили пользы занимающиеся ими. Тит. 1:15

Истребив учением бывшее о нас рукописание, которое было против нас, и Он взял его от среды и пригвоздил ко кресту; отняв силы у начальств и властей, властно подверг их позору, восторжествовав над ними Собою. Итак никто да не осуждает вас за пищу, или питие. Кол. 2:14-16

Ибо иной уверен, что можно есть все, а немощный ест овощи. Кто ест, не уничижай того, кто не ест; и кто не ест, не осуждай того, кто ест, потому что Бог принял его… Кто ест, для Господа ест, ибо благодарит Бога; и кто не ест, для Господа не ест, и благодарит Бога. Рим. 14:2-3,6

Ветхозаветный перечень нечистых животных

1. Все бескопытные звери, рептилии, амфибии.
2. Грызуны (заяц, тушканчик, мышь, даман).
3. Землеройки (крот).
4. Летучие мыши.
5. Все хищные птицы (орёл, гриф, ястреб, сокол, коршун, филин, сова).
6. Птицы-рыболовы (цапля, пеликан, чайки, лебедь).
7. Воронья порода.
8. Зуй, ибис, удод.
9. Страус.
10. Все водные животные без чешуи.
11. Все беспозвоночные, кроме некоторых видов саранчи.

Лев. 11:1-47

Иудаизм

В Талмуде

Различие между чистыми и нечистыми четвероногими животными, указанное в Библии, полнее разбирается в галахе. К двум отличительным признакам чистого животного — отрыганию жвачки и раздвоению копыт (Лев., 11, 3) — Талмуд присоединяет третье — отсутствие верхних зубов, признак, всегда сопутствующий первым двум. Отличительным признаком является также строение поясничной мышцы (Musculus Psoas) у той и другой категории: у чистых животных под крыловидным отростком крестца мышечные волокна имеют двоякое направление: продольное и поперечное, свободно разрываются вдоль и поперек; нечистые животные имеют лишь продольные мышечные волокна).

Дикие животные разделяются на обе категории по тем же признакам, но необходимо различать между дикими и домашними на том основании, что жир первых годен к употреблению, а домашних нет; у первых надо дать вытечь крови и покрыть её землей, у домашних нет. Чтобы отличить чистых домашних животных от чистых диких, надо обратить внимание на рога: у диких рога вилообразны или, по крайней мере, без трещин, имеют зазубрины и округлены). Законоучители Талмуда испытывали некоторое затруднение при определении отличительных признаков чистой и нечистой птицы, ибо в Библии (Лев., 11, 13—19) дается лишь перечисление нечистых птиц, без всякого указания на их признаки; к названиям видов добавляются слова «лемино» и «лиминегу», то есть «с породой их», что заставляет искать характерные черты обеих категорий. Талмуд установил следующие правила для отличия чистых от нечистых птиц. Чистая птица не должна быть хищной, один палец у неё сзади других (если только таково значение слова ענצא). Три передние пальца у чистых птиц находятся на одной стороне, а задний на другой; у нечистых на каждой стороне по два пальца. Далее, чистые птицы имеют зоб, желудки с легко отделяемой слизистой оболочкой; брошенную им пищу они хватают на лету, выбрасывают наземь и раздирают клювом прежде, чем проглотить; напротив того, нечистые птицы сразу проглатывают пойманную на лету пищу или же, поддерживая её одной ногой, отрывают от неё куски клювом (Хул., 59а, 61а, 63а). Так как это различие не имеется в Библии, то мнения законоучителей по этому вопросу расходились. Следуя Библии, Талмуд запрещает 24 вида птиц; если какие-нибудь птицы не подходят по своим признакам под эти виды, то их можно есть; если относительно какой-нибудь птицы возникает сомнение, то нужно анализировать второстепенные признаки. Раввины позднейших времен, например германские, полагали, что чисты только те породы, которые издревле традицией допущены к употреблению в пищу (תרומה). В казуистической литературе по этому предмету существуют разные мнения: так, Менахем-Мендель Крохмаль (Zemach Zedek, № 29) считает дикого гуся нечистой птицей, а Эйбеншютц — чистой .

По отношению к рыбе Мишна (Нидда, 51б), толкуя определение Библии в Лев., 11, 9, говорит, что все рыбы, имеющие чешую, имеют также и плавники. Согласно этому определению, если в редких случаях чешуйчатые рыбы не имеют плавников, то принимается, что последние очень малы или рудиментарны, так что не могут быть замечены. С другой стороны, рыба с плавниками, если не имеет чешуи, признается безусловно нечистой. Дополнительные признаки дает устройство спинного хребта или головы: чистые рыбы имеют вполне развитый спинной хребет и более или менее плоскую голову, нечистые не имеют спинной кости, а голова у них заострена . Резко различаются между собой у обеих категорий рыб икра и пузырь: у чистых рыб пузырь имеет один конец заостренный, а другой тупой, у нечистых края или оба заостренные или оба тупые. Авторитеты прежнего времени много спорили по вопросу ο том, имеют ли эти второстепенные признаки значение в рыбах без чешуи и плавников, или же только в тех случаях, когда по внешнему виду рыбы нельзя судить, имела ли она чешую и плавники . Интересен спор между Аароном Хорином и ортодоксами по вопросу об осетрине, которую первый, вопреки общераспространённому мнению, отнес к категории чистых рыб.

Моисеев закон допустил к употреблению четыре вида саранчи (Лев., 11, 21—22); Мишна дает следующие признаки чистой саранчи: четыре ноги, из них две для прыгания, и четыре крыла, достаточно широкие для покрытия всего тела . Дальнейшие законы ο саранче признали годным только один вид её, известный под именем נגח, и кроме того, требовали авторитетного признания древних раввинов, чтобы допустить её к пище. Впоследствии саранча была запрещена . Особенной строгостью отличались постановления законоучителей относительно червей (Лев., 11, 41): они не считали грехом съесть червяка, который находится в мясе, плодах, рыбе, питьевой воде и т. п.; но и в этих случаях они запрещали его, если он был удален с того места, где он находился первоначально, или если он сам ушёл от того места и потом вернулся назад ; на практике это повело к полному запрещению всякой пищи, содержащей червяков. Позднейшие законы ο червяках отличаются своею крайней запутанностью . Плоды и овощи должны быть тщательно осмотрены, не содержат ли они червяков, и если после варки в них обнаружатся червоточины, то такая пища должна быть признана негодной ).

Толкования подразделения животных на чистых и нечистых

В послании Аристея (144—154) говорится, что «эти законы даны в интересах справедливости, чтобы вызвать чистые мысли и воспитать характер»; подчеркивается, что хищные животные запрещены с той целью, чтобы люди научились быть справедливыми и помнили, что не следует прибегать к насилиям в расчете на свои собственные силы. Отличительные черты чистых животных получают аллегорическое объяснение: разделенные копыта должны напоминать ο добрых и злых последствиях, могущих проистекать из всякого действия: мученик Элеазар в IV Мак., 5, 25, в ответ на насмешки царя над еврейскими законами ο пище, говорит: «Бог позволил нам есть, что подходит к нашей душе, и запретил вредное мясо». Здесь выражена та же мысль, которая содержится в словах испанского талмудиста Самуила Царцы: «Все эти вещи портят кровь и делают её легко восприимчивой ко всяким болезням; они оскверняют тело и душу» (Мекор Хаим, Тазриа). Филон дал пространные аллегорические толкования этих законов (ср. De Agricultura Noe ХXV—XXXI), такого же рода толкования их держались и отцы церкви (Иреней, Клеменс Александрийский, Ориген).

Ортодоксальное еврейство неблагосклонно относилось ко всяким таким объяснениям: ортодоксы говорили, что они не потому не кушают свинины, что она вредная пища, а потому, что Бог её запретил . Талмудическо-мидрашитская литература вообще отказывается мотивировать эти законы: опасались, что толкования их вызовут сомнения в их целесообразности, и решили довольствоваться тем, что они обязательны, как данные в Торе . Со времени Саадии-гаона еврейские комментаторы пытались найти для этих законов рационалистическую или мистическую основу. Замечательно, что теория Саадии почти аналогична с современной тотемистической теорией: он говорит, что некоторые животные, почитавшиеся божественными, разрешены были в пищу в целях противодействия обожествлению животных, и по той же причине другие животные были объявлены нечистыми .

Ибн-Эзра полагает, что мясо нечистых животных запрещено потому, что оно нечисто и вредно, и что вместе с мясом переходят в плоть и кровь человека хищные черты животного . Маймонид видит в основе этих законов причины гигиенического и отчасти эстетического характера. Таковы же взгляды великого экзегета Самуила бен-Меира в его комментарии к Левиту. Нахманид лишь отчасти соглашается с этими теориями и приводит один гигиенический мотив по отношению к рыбам. Чистая рыба держится ближе к поверхности, и поэтому она содержит некоторую теплоту, которая отнимает у неё влажность, тогда как нечистые живут глубоко в воде и особенно в стоячей и болотистой воде, они содержат много холода и влажности, что делает их вредными для употребления в пищу. По отношению к четвероногим Нахманид колеблется между этическими и гигиеническими мотивами и ссылается на христианских врачей для доказательства непригодности свинины . Объяснения Бахии бен-Ашера ο нечистых животных взяты преимущественно у Нахманида. Он добавляет, что эти законы представляют дальнейшее развитие законов ο жертвенном культе, ибо все, что не допущено в качестве жертвоприношения, не должно употребляться в пищу . Исаак Арама признает только этические мотивы и отвергает гигиенические . Прοтив рационалистических толкований Маймонида выступает также и Витербо (Таам Зекеним, изд. Ашкенази, стр. 42—43).

Согласно каббале, нечистые животные происходят от клипот, создавших зло в мире ; с пришествием Мессии, когда все очистится, и эти животные будут допущены в пищу . Таким путём мистика объясняет мысль, выраженную в Мидраше Тегилим к Пс., 146, что в будущем бог провозгласит нечистых животных чистыми. Этот Мидраш смущал Абрабанеля и других талмудистов, которые полагали, что эта фраза представляет позднейшую вставку христиан.

Буддизм

В буддизме нечистых животных нет. Наоборот, все животные считаются священными. Однако это приводит к тому же результату — ограничению в употреблении в пищу.

Индуизм

В индуизме нечистых животных нет. Корова считается священным животным, потому что считается созданной Богом для человека, чтобы давать каждый день ему пищу в виде молока (самой корове и телятам столько молока не надо). Поэтому убивать коров и есть их мясо запрещено. Ограничение в употреблении в пищу мяса других животных связано с возможностью выхода из-под влияния гун материальной природы (главным образом, невежества и страсти), то есть возможностью духовного совершенствования человека и его приближения к святости, к Богу. Источник: Бхагават-гита.

Ведизм

В древних писаниях Индии, в Ведах, есть неоднократные упоминания о том, как брахманы и кшатрии употребляли в пищу мясо — например, говядину, конину. Ригведа I.161.10: «Один гонит вниз к воде хромую корову, один разделывает мясо, привезенное в корзине»

Ригведа I.162.12-13: «(Те,) кто осматривает коня, когда он готов, Кто говорит: Он пахнет хорошо. Снимай (его). И кто ожидает угощения мясом скакового коня, — Их воспевание пусть также нам благоприятствует! Та палочка, чтобы пробовать из котла при варке мяса, Те чаши для наливания жижи, Дымящиеся крышки горшков, Крюк, блюда — (все они) служат коню.»

Ригведа IV.33.4: «Когда в течение года Рибху охраняли корову, Когда в течение года Рибху резали мясо»

Ригведа V.43.7: «Словно раскладывая (жертвенную солому), словно варя на огне (мясо) с пленкой»

Ригведа X.86.14: «Ведь мне готовят сразу пятнадцать-двадцать быков, затем я ем также жир. Мне наполняют обе стороны живота. Индра — выше всего!»

Атхарваведа V.29.5-6: "Для тела мы добываем мясо, жизненный дух! В сыром, в хорошо сваренном, в созревшем… Да будет этот (человек) без болезни!

Ссылки

• Чистые и нечистые животные // Еврейская энциклопедия Брокгауза и Ефрона. — СПб., 1908—1913.

Отрывок, характеризующий Нечистые животные

– Кому прикажете, ваше величество? – Государь недовольно поморщился и, оглянувшись, сказал:
– Да ведь надобно же отвечать ему.
Козловский с решительным видом оглянулся на ряды и в этом взгляде захватил и Ростова.
«Уж не меня ли?» подумал Ростов.
– Лазарев! – нахмурившись прокомандовал полковник; и первый по ранжиру солдат, Лазарев, бойко вышел вперед.
– Куда же ты? Тут стой! – зашептали голоса на Лазарева, не знавшего куда ему итти. Лазарев остановился, испуганно покосившись на полковника, и лицо его дрогнуло, как это бывает с солдатами, вызываемыми перед фронт.
Наполеон чуть поворотил голову назад и отвел назад свою маленькую пухлую ручку, как будто желая взять что то. Лица его свиты, догадавшись в ту же секунду в чем дело, засуетились, зашептались, передавая что то один другому, и паж, тот самый, которого вчера видел Ростов у Бориса, выбежал вперед и почтительно наклонившись над протянутой рукой и не заставив ее дожидаться ни одной секунды, вложил в нее орден на красной ленте. Наполеон, не глядя, сжал два пальца. Орден очутился между ними. Наполеон подошел к Лазареву, который, выкатывая глаза, упорно продолжал смотреть только на своего государя, и оглянулся на императора Александра, показывая этим, что то, что он делал теперь, он делал для своего союзника. Маленькая белая рука с орденом дотронулась до пуговицы солдата Лазарева. Как будто Наполеон знал, что для того, чтобы навсегда этот солдат был счастлив, награжден и отличен от всех в мире, нужно было только, чтобы его, Наполеонова рука, удостоила дотронуться до груди солдата. Наполеон только прило жил крест к груди Лазарева и, пустив руку, обратился к Александру, как будто он знал, что крест должен прилипнуть к груди Лазарева. Крест действительно прилип.
Русские и французские услужливые руки, мгновенно подхватив крест, прицепили его к мундиру. Лазарев мрачно взглянул на маленького человечка, с белыми руками, который что то сделал над ним, и продолжая неподвижно держать на караул, опять прямо стал глядеть в глаза Александру, как будто он спрашивал Александра: всё ли еще ему стоять, или не прикажут ли ему пройтись теперь, или может быть еще что нибудь сделать? Но ему ничего не приказывали, и он довольно долго оставался в этом неподвижном состоянии.
Государи сели верхами и уехали. Преображенцы, расстроивая ряды, перемешались с французскими гвардейцами и сели за столы, приготовленные для них.
Лазарев сидел на почетном месте; его обнимали, поздравляли и жали ему руки русские и французские офицеры. Толпы офицеров и народа подходили, чтобы только посмотреть на Лазарева. Гул говора русского французского и хохота стоял на площади вокруг столов. Два офицера с раскрасневшимися лицами, веселые и счастливые прошли мимо Ростова.
– Каково, брат, угощенье? Всё на серебре, – сказал один. – Лазарева видел?
– Видел.
– Завтра, говорят, преображенцы их угащивать будут.
– Нет, Лазареву то какое счастье! 10 франков пожизненного пенсиона.
– Вот так шапка, ребята! – кричал преображенец, надевая мохнатую шапку француза.
– Чудо как хорошо, прелесть!
– Ты слышал отзыв? – сказал гвардейский офицер другому. Третьего дня было Napoleon, France, bravoure; [Наполеон, Франция, храбрость;] вчера Alexandre, Russie, grandeur; [Александр, Россия, величие;] один день наш государь дает отзыв, а другой день Наполеон. Завтра государь пошлет Георгия самому храброму из французских гвардейцев. Нельзя же! Должен ответить тем же.
Борис с своим товарищем Жилинским тоже пришел посмотреть на банкет преображенцев. Возвращаясь назад, Борис заметил Ростова, который стоял у угла дома.
– Ростов! здравствуй; мы и не видались, – сказал он ему, и не мог удержаться, чтобы не спросить у него, что с ним сделалось: так странно мрачно и расстроено было лицо Ростова.
– Ничего, ничего, – отвечал Ростов.
– Ты зайдешь?
– Да, зайду.
Ростов долго стоял у угла, издалека глядя на пирующих. В уме его происходила мучительная работа, которую он никак не мог довести до конца. В душе поднимались страшные сомнения. То ему вспоминался Денисов с своим изменившимся выражением, с своей покорностью и весь госпиталь с этими оторванными руками и ногами, с этой грязью и болезнями. Ему так живо казалось, что он теперь чувствует этот больничный запах мертвого тела, что он оглядывался, чтобы понять, откуда мог происходить этот запах. То ему вспоминался этот самодовольный Бонапарте с своей белой ручкой, который был теперь император, которого любит и уважает император Александр. Для чего же оторванные руки, ноги, убитые люди? То вспоминался ему награжденный Лазарев и Денисов, наказанный и непрощенный. Он заставал себя на таких странных мыслях, что пугался их.
Запах еды преображенцев и голод вызвали его из этого состояния: надо было поесть что нибудь, прежде чем уехать. Он пошел к гостинице, которую видел утром. В гостинице он застал так много народу, офицеров, так же как и он приехавших в статских платьях, что он насилу добился обеда. Два офицера одной с ним дивизии присоединились к нему. Разговор естественно зашел о мире. Офицеры, товарищи Ростова, как и большая часть армии, были недовольны миром, заключенным после Фридланда. Говорили, что еще бы подержаться, Наполеон бы пропал, что у него в войсках ни сухарей, ни зарядов уж не было. Николай молча ел и преимущественно пил. Он выпил один две бутылки вина. Внутренняя поднявшаяся в нем работа, не разрешаясь, всё также томила его. Он боялся предаваться своим мыслям и не мог отстать от них. Вдруг на слова одного из офицеров, что обидно смотреть на французов, Ростов начал кричать с горячностью, ничем не оправданною, и потому очень удивившею офицеров.
– И как вы можете судить, что было бы лучше! – закричал он с лицом, вдруг налившимся кровью. – Как вы можете судить о поступках государя, какое мы имеем право рассуждать?! Мы не можем понять ни цели, ни поступков государя!
– Да я ни слова не говорил о государе, – оправдывался офицер, не могший иначе как тем, что Ростов пьян, объяснить себе его вспыльчивости.
Но Ростов не слушал.
– Мы не чиновники дипломатические, а мы солдаты и больше ничего, – продолжал он. – Умирать велят нам – так умирать. А коли наказывают, так значит – виноват; не нам судить. Угодно государю императору признать Бонапарте императором и заключить с ним союз – значит так надо. А то, коли бы мы стали обо всем судить да рассуждать, так этак ничего святого не останется. Этак мы скажем, что ни Бога нет, ничего нет, – ударяя по столу кричал Николай, весьма некстати, по понятиям своих собеседников, но весьма последовательно по ходу своих мыслей.
– Наше дело исполнять свой долг, рубиться и не думать, вот и всё, – заключил он.
– И пить, – сказал один из офицеров, не желавший ссориться.
– Да, и пить, – подхватил Николай. – Эй ты! Еще бутылку! – крикнул он.



В 1808 году император Александр ездил в Эрфурт для нового свидания с императором Наполеоном, и в высшем Петербургском обществе много говорили о величии этого торжественного свидания.
В 1809 году близость двух властелинов мира, как называли Наполеона и Александра, дошла до того, что, когда Наполеон объявил в этом году войну Австрии, то русский корпус выступил за границу для содействия своему прежнему врагу Бонапарте против прежнего союзника, австрийского императора; до того, что в высшем свете говорили о возможности брака между Наполеоном и одной из сестер императора Александра. Но, кроме внешних политических соображений, в это время внимание русского общества с особенной живостью обращено было на внутренние преобразования, которые были производимы в это время во всех частях государственного управления.
Жизнь между тем, настоящая жизнь людей с своими существенными интересами здоровья, болезни, труда, отдыха, с своими интересами мысли, науки, поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей, шла как и всегда независимо и вне политической близости или вражды с Наполеоном Бонапарте, и вне всех возможных преобразований.
Князь Андрей безвыездно прожил два года в деревне. Все те предприятия по именьям, которые затеял у себя Пьер и не довел ни до какого результата, беспрестанно переходя от одного дела к другому, все эти предприятия, без выказыванья их кому бы то ни было и без заметного труда, были исполнены князем Андреем.
Он имел в высшей степени ту недостававшую Пьеру практическую цепкость, которая без размахов и усилий с его стороны давала движение делу.
Одно именье его в триста душ крестьян было перечислено в вольные хлебопашцы (это был один из первых примеров в России), в других барщина заменена оброком. В Богучарово была выписана на его счет ученая бабка для помощи родильницам, и священник за жалованье обучал детей крестьянских и дворовых грамоте.
Одну половину времени князь Андрей проводил в Лысых Горах с отцом и сыном, который был еще у нянек; другую половину времени в богучаровской обители, как называл отец его деревню. Несмотря на выказанное им Пьеру равнодушие ко всем внешним событиям мира, он усердно следил за ними, получал много книг, и к удивлению своему замечал, когда к нему или к отцу его приезжали люди свежие из Петербурга, из самого водоворота жизни, что эти люди, в знании всего совершающегося во внешней и внутренней политике, далеко отстали от него, сидящего безвыездно в деревне.
Кроме занятий по именьям, кроме общих занятий чтением самых разнообразных книг, князь Андрей занимался в это время критическим разбором наших двух последних несчастных кампаний и составлением проекта об изменении наших военных уставов и постановлений.
Весною 1809 года, князь Андрей поехал в рязанские именья своего сына, которого он был опекуном.
Пригреваемый весенним солнцем, он сидел в коляске, поглядывая на первую траву, первые листья березы и первые клубы белых весенних облаков, разбегавшихся по яркой синеве неба. Он ни о чем не думал, а весело и бессмысленно смотрел по сторонам.
Проехали перевоз, на котором он год тому назад говорил с Пьером. Проехали грязную деревню, гумны, зеленя, спуск, с оставшимся снегом у моста, подъём по размытой глине, полосы жнивья и зеленеющего кое где кустарника и въехали в березовый лес по обеим сторонам дороги. В лесу было почти жарко, ветру не слышно было. Береза вся обсеянная зелеными клейкими листьями, не шевелилась и из под прошлогодних листьев, поднимая их, вылезала зеленея первая трава и лиловые цветы. Рассыпанные кое где по березнику мелкие ели своей грубой вечной зеленью неприятно напоминали о зиме. Лошади зафыркали, въехав в лес и виднее запотели.
Лакей Петр что то сказал кучеру, кучер утвердительно ответил. Но видно Петру мало было сочувствования кучера: он повернулся на козлах к барину.
– Ваше сиятельство, лёгко как! – сказал он, почтительно улыбаясь.
– Что!
– Лёгко, ваше сиятельство.
«Что он говорит?» подумал князь Андрей. «Да, об весне верно, подумал он, оглядываясь по сторонам. И то зелено всё уже… как скоро! И береза, и черемуха, и ольха уж начинает… А дуб и не заметно. Да, вот он, дуб».
На краю дороги стоял дуб. Вероятно в десять раз старше берез, составлявших лес, он был в десять раз толще и в два раза выше каждой березы. Это был огромный в два обхвата дуб с обломанными, давно видно, суками и с обломанной корой, заросшей старыми болячками. С огромными своими неуклюжими, несимметрично растопыренными, корявыми руками и пальцами, он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися березами. Только он один не хотел подчиняться обаянию весны и не хотел видеть ни весны, ни солнца.
«Весна, и любовь, и счастие!» – как будто говорил этот дуб, – «и как не надоест вам всё один и тот же глупый и бессмысленный обман. Всё одно и то же, и всё обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастия. Вон смотрите, сидят задавленные мертвые ели, всегда одинакие, и вон и я растопырил свои обломанные, ободранные пальцы, где ни выросли они – из спины, из боков; как выросли – так и стою, и не верю вашим надеждам и обманам».
Князь Андрей несколько раз оглянулся на этот дуб, проезжая по лесу, как будто он чего то ждал от него. Цветы и трава были и под дубом, но он всё так же, хмурясь, неподвижно, уродливо и упорно, стоял посреди их.
«Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб, думал князь Андрей, пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь, – наша жизнь кончена!» Целый новый ряд мыслей безнадежных, но грустно приятных в связи с этим дубом, возник в душе князя Андрея. Во время этого путешествия он как будто вновь обдумал всю свою жизнь, и пришел к тому же прежнему успокоительному и безнадежному заключению, что ему начинать ничего было не надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая.


По опекунским делам рязанского именья, князю Андрею надо было видеться с уездным предводителем. Предводителем был граф Илья Андреич Ростов, и князь Андрей в середине мая поехал к нему.
Был уже жаркий период весны. Лес уже весь оделся, была пыль и было так жарко, что проезжая мимо воды, хотелось купаться.
Князь Андрей, невеселый и озабоченный соображениями о том, что и что ему нужно о делах спросить у предводителя, подъезжал по аллее сада к отрадненскому дому Ростовых. Вправо из за деревьев он услыхал женский, веселый крик, и увидал бегущую на перерез его коляски толпу девушек. Впереди других ближе, подбегала к коляске черноволосая, очень тоненькая, странно тоненькая, черноглазая девушка в желтом ситцевом платье, повязанная белым носовым платком, из под которого выбивались пряди расчесавшихся волос. Девушка что то кричала, но узнав чужого, не взглянув на него, со смехом побежала назад.