Ничтожество (фильм, 1985)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Ничтожество
Insignificance
Жанр

драма
кинокомедия

Режиссёр

Николас Роуг

Продюсер

Александр Стюарт[en]
Джереми Томас

Автор
сценария

Терри Джонсон[en]

В главных
ролях

Гэри Бьюзи
Тони Кертис
Тереза Расселл
Уилл Сэмпсон

Оператор

Питер Ханнан

Композитор

Стенли Майерс[en]
Ханс Циммер

Кинокомпания

Recorded Picture Company

Длительность

110 мин.

Страна

Великобритания Великобритания

Год

1985

IMDb

ID 0089343

К:Фильмы 1985 года

«Ничто́жество» — фильм-драма, социальная сатира британского режиссёра Николаса Роуга. Снят в Великобритании в 1985 году по сценарию драматурга Терри Джонсона[en] (в основу сценария легла одноимённая пьеса Джонсона, написанная им в 1982 году).





Сюжет

Бо́льшая часть действия происходит в номере гостиницы Нью-Йорка в одну из летних ночей 1953 года. Случай свёл Профессора, Актрису, её мужа — Спортсмена и Сенатора. Их имена не названы, но угадываются безошибочно: Альберт Эйнштейн, Мэрилин Монро, Джо Ди Маджо и Джозеф Маккарти[1]. Вымышленные диалоги и никогда не происходившие в действительности встречи абсурдны по форме, но несут рациональный смысл и отражают взгляды персонажей на общечеловеческие ценности.

Фильм начинается сценой съёмок фильма, в которой платье Актрисы соблазнительно развевается в потоке воздуха из вентиляционной решётки подземки (цитата из картины «Зуд седьмого года»). В гостинице происходит диалог Профессора и Сенатора. Беседа напоминают скорее допрос в Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности[2]. Не получив признаний в лояльности, политик покидает учёного. Его сменяет Актриса. Она с Профессором находит много общего во взглядах на жизнь. Актриса обольщает его, но перед наиболее интимным моментом в комнате появляется Спортсмен. Учёный покидает номер, в лифте у него происходит странный диалог с индейцем-лифтёром «Чероки». В это время в номере продолжается объяснение семейной пары. В кульминационный момент, когда Актриса делает предположение о своей беременности, она обнаруживает, что Спортсмен заснул.

Утром в номере появляется Сенатор. Приняв полуобнажённую Актрису за проститутку, политик решает использовать её для компрометации Профессора. Он пытается собрать находящиеся в комнате бумаги, содержащие некие свежие мысли и выкладки учёного, но тот сам неожиданно возвращается в номер и выбрасывает записи с расчётами в окно. Сенатор уходит. Появляется Спортсмен. После короткой беседы актриса сообщает ему о желании расторгнуть брак. Тот покидает комнату. Профессор впадает в беспокойство. Актриса пытается понять причину его волнения. Он рассуждает о чувстве вины и ответственности за сделанное им ранее открытие. Стрелки на часах, которые неоднократно демонстрируются крупным планом, застыли на 8-15 (момент Атомной бомбардировки Хиросимы).

В ролях

Награды

Картина была номинирована на «Золотую пальмовую ветвь» Каннского кинофестиваля в 1985 году. Присуждён технический гран-при жюри[3].

Напишите отзыв о статье "Ничтожество (фильм, 1985)"

Примечания

  1. [www.urbancinefile.com.au/home/view.asp?a=14991&s=DVD Review by Andrew L. Urban The World of Film in Australia]
  2. [www.jacknilan.com/senatorjoe/ Маккартизм в кинематографе]
  3. [www.festival-cannes.com/en/archives/ficheFilm/id/944/year/1985.html «Ничтожество»] на официальном сайте кинофестиваля в Каннах

Ссылки


Отрывок, характеризующий Ничтожество (фильм, 1985)

«Захар кричит, чтобы я взял налево; а зачем налево? думал Николай. Разве мы к Мелюковым едем, разве это Мелюковка? Мы Бог знает где едем, и Бог знает, что с нами делается – и очень странно и хорошо то, что с нами делается». Он оглянулся в сани.
– Посмотри, у него и усы и ресницы, всё белое, – сказал один из сидевших странных, хорошеньких и чужих людей с тонкими усами и бровями.
«Этот, кажется, была Наташа, подумал Николай, а эта m me Schoss; а может быть и нет, а это черкес с усами не знаю кто, но я люблю ее».
– Не холодно ли вам? – спросил он. Они не отвечали и засмеялись. Диммлер из задних саней что то кричал, вероятно смешное, но нельзя было расслышать, что он кричал.
– Да, да, – смеясь отвечали голоса.
– Однако вот какой то волшебный лес с переливающимися черными тенями и блестками алмазов и с какой то анфиладой мраморных ступеней, и какие то серебряные крыши волшебных зданий, и пронзительный визг каких то зверей. «А ежели и в самом деле это Мелюковка, то еще страннее то, что мы ехали Бог знает где, и приехали в Мелюковку», думал Николай.
Действительно это была Мелюковка, и на подъезд выбежали девки и лакеи со свечами и радостными лицами.
– Кто такой? – спрашивали с подъезда.
– Графские наряженные, по лошадям вижу, – отвечали голоса.


Пелагея Даниловна Мелюкова, широкая, энергическая женщина, в очках и распашном капоте, сидела в гостиной, окруженная дочерьми, которым она старалась не дать скучать. Они тихо лили воск и смотрели на тени выходивших фигур, когда зашумели в передней шаги и голоса приезжих.
Гусары, барыни, ведьмы, паясы, медведи, прокашливаясь и обтирая заиндевевшие от мороза лица в передней, вошли в залу, где поспешно зажигали свечи. Паяц – Диммлер с барыней – Николаем открыли пляску. Окруженные кричавшими детьми, ряженые, закрывая лица и меняя голоса, раскланивались перед хозяйкой и расстанавливались по комнате.
– Ах, узнать нельзя! А Наташа то! Посмотрите, на кого она похожа! Право, напоминает кого то. Эдуард то Карлыч как хорош! Я не узнала. Да как танцует! Ах, батюшки, и черкес какой то; право, как идет Сонюшке. Это еще кто? Ну, утешили! Столы то примите, Никита, Ваня. А мы так тихо сидели!
– Ха ха ха!… Гусар то, гусар то! Точно мальчик, и ноги!… Я видеть не могу… – слышались голоса.
Наташа, любимица молодых Мелюковых, с ними вместе исчезла в задние комнаты, куда была потребована пробка и разные халаты и мужские платья, которые в растворенную дверь принимали от лакея оголенные девичьи руки. Через десять минут вся молодежь семейства Мелюковых присоединилась к ряженым.
Пелагея Даниловна, распорядившись очисткой места для гостей и угощениями для господ и дворовых, не снимая очков, с сдерживаемой улыбкой, ходила между ряжеными, близко глядя им в лица и никого не узнавая. Она не узнавала не только Ростовых и Диммлера, но и никак не могла узнать ни своих дочерей, ни тех мужниных халатов и мундиров, которые были на них.
– А это чья такая? – говорила она, обращаясь к своей гувернантке и глядя в лицо своей дочери, представлявшей казанского татарина. – Кажется, из Ростовых кто то. Ну и вы, господин гусар, в каком полку служите? – спрашивала она Наташу. – Турке то, турке пастилы подай, – говорила она обносившему буфетчику: – это их законом не запрещено.
Иногда, глядя на странные, но смешные па, которые выделывали танцующие, решившие раз навсегда, что они наряженные, что никто их не узнает и потому не конфузившиеся, – Пелагея Даниловна закрывалась платком, и всё тучное тело ее тряслось от неудержимого доброго, старушечьего смеха. – Сашинет то моя, Сашинет то! – говорила она.
После русских плясок и хороводов Пелагея Даниловна соединила всех дворовых и господ вместе, в один большой круг; принесли кольцо, веревочку и рублик, и устроились общие игры.
Через час все костюмы измялись и расстроились. Пробочные усы и брови размазались по вспотевшим, разгоревшимся и веселым лицам. Пелагея Даниловна стала узнавать ряженых, восхищалась тем, как хорошо были сделаны костюмы, как шли они особенно к барышням, и благодарила всех за то, что так повеселили ее. Гостей позвали ужинать в гостиную, а в зале распорядились угощением дворовых.