Новак, Витезслав

Витезслав Новак

Ви́тезслав Но́вак (чеш. Vítězslav Novák, имя при рождении Виктор; 5 декабря 1870, Каменице-над-Липой — 18 июля 1949, Скутеч) — чешский композитор, пианист и музыкальный педагог.

Биография

Виктор Новак родился в семье врача. Отец музыканта пел в хоре, мать играла на пианино. После смерти отца семья переехала в Йиндржихув-Градец, где молодой Новак окончил гимназию, впервые выступал перед публикой как пианист, сочинил первые песни и фортепианные пьесы. В 1889 году поступил на юридический факультет Пражского университета и одновременно в Пражскую консерваторию, где его главным наставником по композиции был Антонин Дворжак; как пианист Новак учился у Йозефа Йиранека, среди других его педагогов были также Карел Штекер (контрапункт) и Карел Книтль (гармония). В этот период Новак изменил своё имя на славянское Витезслав. Оставив университет, чтобы сосредоточиться на занятиях музыкой, Новак получил консерваторский диплом в 1893 году. По рекомендации Иоганнеса Брамса в берлинском издательстве Зимрока начали публиковаться сочинения Новака. С 1896 года Новак интенсивно занимался собиранием чешского музыкального фольклора.

В 1901—1917 годах неформальный круг музыкантов и других творческих личностей, собиравшихся в доме Новака и получивший название «Подскальской филармонии» (чеш. Podskalská filharmonie), стал одним из главных центров формирования чешского модернизма. В этот круг входили, в частности, Йозеф Сук и Вацлав Талих. В то же время в 1909—1920 годах Новак преподавал в Пражской консерватории, где среди его учеников были Ярослав Кржичка, Вацлав Добиаш, Отакар Йеремиаш, Карел Болеслав Йирак, Алоис Хаба, Илья Гурник и многие другие чешские музыканты; у Новака также учились украинские композиторы Николай Колесса и Нестор Нижанковский.

В межвоенный период Новак стал одним из руководителей Пражской консерватории, в 1919—1922 и 1927—1928 годах занимал пост ректора, был председателем музыкального отделения Чешской академии наук и искусства. Во время немецкой оккупации Чехословакии участвовал в организации концертов, в которых исполнялась чешская национальная музыка. В послевоенные годы написал пространные мемуары «О себе и других» (чеш. O sobě a jiných).

Композиции Новака можно отнести к неоромантизму. В них просматривается влияние Дворжака, Брамса и Грига, а с точки зрения некоторых исследователей, также Клода Дебюсси и Рихарда Штрауса.

Произведения

• Оркестры: увертюра «Мариша» к одноименной драме братьев А. и В. Мрштик (1899)
• Оперы: Lucerna, Zvíkovský rarášek, Karlštejn, Dědův odkaz
• Балет: Signorina Gioventu (1926—1928), Nikotina (1929)
• Фортепиано: вариации на тему Шумана (1893), Za soumraku (1896), Písně zimních nocí (1903), Exotikon (1911), Sonáta Eroica (1900), Pan (1910)
• Песни: Jarní nálady (1900), Melancholie (1901), Údolí nového království (1903), Melancholické písně o lásce (1906), Erotikon (1912), Síla a vzdor (1916—1917), Domov (1941), Jihočeské motivy (1947)

Работы

• [www.kapralova.org/NOVAK.htm Complete List of Compositions]

Отрывок, характеризующий Новак, Витезслав

«Как мог быть в нерешимости государь?» подумал Ростов, а потом даже и эта нерешительность показалась Ростову величественной и обворожительной, как и всё, что делал государь.
Нерешительность государя продолжалась одно мгновение. Нога государя, с узким, острым носком сапога, как носили в то время, дотронулась до паха энглизированной гнедой кобылы, на которой он ехал; рука государя в белой перчатке подобрала поводья, он тронулся, сопутствуемый беспорядочно заколыхавшимся морем адъютантов. Дальше и дальше отъезжал он, останавливаясь у других полков, и, наконец, только белый плюмаж его виднелся Ростову из за свиты, окружавшей императоров.
В числе господ свиты Ростов заметил и Болконского, лениво и распущенно сидящего на лошади. Ростову вспомнилась его вчерашняя ссора с ним и представился вопрос, следует – или не следует вызывать его. «Разумеется, не следует, – подумал теперь Ростов… – И стоит ли думать и говорить про это в такую минуту, как теперь? В минуту такого чувства любви, восторга и самоотвержения, что значат все наши ссоры и обиды!? Я всех люблю, всем прощаю теперь», думал Ростов.
Когда государь объехал почти все полки, войска стали проходить мимо его церемониальным маршем, и Ростов на вновь купленном у Денисова Бедуине проехал в замке своего эскадрона, т. е. один и совершенно на виду перед государем.
Не доезжая государя, Ростов, отличный ездок, два раза всадил шпоры своему Бедуину и довел его счастливо до того бешеного аллюра рыси, которою хаживал разгоряченный Бедуин. Подогнув пенящуюся морду к груди, отделив хвост и как будто летя на воздухе и не касаясь до земли, грациозно и высоко вскидывая и переменяя ноги, Бедуин, тоже чувствовавший на себе взгляд государя, прошел превосходно.
Сам Ростов, завалив назад ноги и подобрав живот и чувствуя себя одним куском с лошадью, с нахмуренным, но блаженным лицом, чортом , как говорил Денисов, проехал мимо государя.
– Молодцы павлоградцы! – проговорил государь.
«Боже мой! Как бы я счастлив был, если бы он велел мне сейчас броситься в огонь», подумал Ростов.
Когда смотр кончился, офицеры, вновь пришедшие и Кутузовские, стали сходиться группами и начали разговоры о наградах, об австрийцах и их мундирах, об их фронте, о Бонапарте и о том, как ему плохо придется теперь, особенно когда подойдет еще корпус Эссена, и Пруссия примет нашу сторону.
Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.


На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».