Дворжак, Антонин

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Антонин Дворжак Леопольд
Antonín Dvořák

А. Дворжак, ок. 1880 года
Основная информация
Место рождения

Нелагозевес, Австрийская империя

Профессии

композитор, скрипач, альтист

Жанры

классическая музыка

Сотрудничество

Бедржих Сметана

Награды

Антони́н Двόржак (чеш. Antonín Leopold Dvořák ; 8 сентября 1841 года — 1 мая 1904 года) — чешский композитор, представитель романтизма. В его произведениях широко используются мотивы и элементы народной музыки Моравии и Богемии. Вместе с Б. Сметаной является создателем чешской национальной музыкальной школы. К числу наиболее известных работ Дворжака относятся Симфония № 9 «Из Нового света» (написанная в США), опера «Русалка», Концерт для виолончели с оркестром, «Американский» струнный квартет, Реквием, Stabat Mater и «Славянские танцы».





Биография

Ранние годы

Родился 8 сентября 1841 года в деревне Нелагозевес[1] близ Праги, первым из восьми детей. В Нелагозевесе он прожил большую часть жизни. Его отец Франтишек Дворжак был мясником, трактирщиком и профессиональным исполнителем на цитре. Родители рано распознали музыкальное дарование ребёнка и решили как можно раньше начать развитие его таланта. С 6 лет Дворжак начал посещать деревенскую музыкальную школу. Его учителем был местный церковный органист[1]. В 1854—1857 годах обучался в Злонице теории музыки, игре на альте, фортепиано и органе[1]. С 1857 по 1858 годы Дворжак учится в Пражской школе органистов[1], где постепенно становится виртуозным исполнителем на скрипке и альте.

В течение 1860-х Дворжак служит альтистом в оркестре Чешского провизионного театра. С 1866 года этот оркестр принимает под управление Бедржих Сметана. Постоянная необходимость в дополнительном заработке оставляла молодому музыканту мало времени, и в 1871 году он покидает оркестр ради написания музыки.

В это время Дворжак влюбляется в одну из своих учениц — Жозефину Чермякову, которой посвящает один из своих вокальных сборников «Кипарисы». После того, как она вышла замуж за другого претендента, Антонин делает предложение её сестре Анне. Антонин и Анна Дворжакова (1854—1931) поженились в 1873 году и прожили в браке 31 год. У них было 9 детей: Отокар (1874—1877), Йозефа (1875; умерла во младенчестве), Ружена (1876—1877), Отилия (1878—1905), Анна (1880—1923), Магдалена (1881—1952), Антонин (1883—1956), Отакар (1885—1961) и Алоизия (1888—1967).

В эти годы получает широкое признание композиторский талант Дворжака. Став органистом в церкви св. Адальберта в Праге, он с головой погружается в плодотворную композиторскую работу. В 1875 году он заканчивает работу над вторым струнным квинтетом. В 1877 году критик Эдуард Ганслик сообщил Дворжаку, что его работы привлекли внимание Брамса, с которым они позднее стали друзьями. Именно Брамс решил дать толчок развитию творчества Дворжака, связавшись с музыкальным издателем Ф. Зимроком, который заказал Дворжаку первый сборник «Славянских танцев». Опубликованный в 1878 году, он сразу же стал пользоваться популярностью. Первое произведение Дворжака, исполненное за границей — Stabat Mater (1880 год).

После успеха этого произведения у британских слушателей в 1883 году, Дворжак был приглашен в Лондон, где в 1884 году выступил с большим успехом. Его симфония № 7 была написана специально для британской столицы, где состоялась её премьера в 1885 году. В общей сложности, Дворжак посещал Великобританию девять раз, зачастую он лично дирижировал оркестрами, исполнявшими его произведения. Под влиянием П. И. Чайковского он посещает Россию в 1890 году. В Москве и Санкт-Петербурге он дирижирует оркестрами, исполняющими его музыку[2].

В 1891 году Дворжак получает почетное звание от Кембриджского университета. В этом же году состоялась премьера его Реквиема на музыкальном триеннале в Бирмингеме.

Америка

С 1892 по 1895 гг. Дворжак является директором Национальной консерватории в Нью-Йорке. Здесь он встречает одного из первых афроамериканских композиторов — Харли Берли, который знакомит Дворжака с американской музыкой в стиле спиричуэл. В течение зимы и весны 1893 года Дворжак создаёт свою знаменитую Симфонию № 9 «Из Нового света». Летом того же года он посещает чешскую диаспору в Спиллвилле, штат Айова. Здесь, будучи окружённым эмигрировавшими родственниками и земляками, он создаёт 2 струнных квартета и сонатину для фортепиано со скрипкой. В течение трёх месяцев 1895-го года он работает над скрипичным концертом в си-бемоль миноре.

Материальная неопределённость, наряду с растущей популярностью в Европе и тоской по дому, подвигли Дворжака вернуться в Чехию.

Дальнейшая деятельность

В последние годы жизни Дворжак сконцентрировался на написании оперной и камерной музыки. В 1896 году он в последний раз посетил Лондон, где присутствовал на премьере своего скрипичного концерта в си-бемоль-миноре.

Дворжак сменил Антонина Бенневица на посту директора Пражской консерватории, который и занимал до самой смерти. Член Чешской академии наук и искусства.

Шестидесятилетие композитора отмечалось с размахом национального праздника.

Антонин Дворжак скончался в Праге 1 мая 1904 года[1] от сердечного приступа. Похоронен на Вышеградском кладбище.

Дворжак оставил множество незаконченных произведений, в том числе концерт для скрипки в ля-мажоре.

Сочинения

Дворжак сочинял произведения самых разных жанров и форм. Девять его симфоний ориентированы на классическую модель, установленную Л. ван Бетховеном, но одновременно с этим он разрабатывал и появившуюся лишь в середине XIX века симфоническую поэму. В некоторых его сочинениях заметно влияние Р. Вагнера.

Музыка Дворжака сочетает в себе элементы венской классики и романтизма с чешскими народными мелодиями и ритмами. Поэтому его собственный стиль складывался долго. Ориентируясь поначалу на Моцарта и Бетховена, после 1873 года он берёт за основу творчества национальную музыку. Далеки от классических образцов два сборника «Славянских танцев», а также песни Дворжака, хотя отголоски народного влияния чувствуются даже в больших произведениях. Этот интерес проявился и в увлечённости композитора Соединёнными штатами и индейской и негритянской культурами, он пытается перенести их черты в свои сочинения. В конце жизни Дворжак сосредоточился на создании программной музыки, прежде всего, оперы. В 1900 году появляется «Русалка», признанный шедевр, который ставится по всему миру и поныне. Дворжаком, завершившим дело Б. Сметаны в создании национальной чешской музыки, восхищались и Р. Вагнер, И. Брамс — два полюса немецкого романтизма.

Нумерация произведений

Многие произведения Дворжака были пронумерованы самим композитором — это нумерация по опусам (лат. opus, по-русски соч. — сочинение). Но она не отражает действительного порядка их создания или хотя бы публикации. Чтобы добиться лучших продаж не очень известных композиторов, издатели, в том числе печатавший Дворжака Ф. Зимрок, часто выставляли ранним работам больший опус, нежели следовало бы при правильном счете. С другой стороны, сам Дворжак иногда давал новому произведению ранний опус, чтобы продать его одному издателю в обход контракта с другим. Замечательным примером последнего случая является «Чешская сюита», которую он, не желая отдавать Зимроку, опубликовал как op. 39 вместо op. 52. Ещё более усложняет ориентирование в наследии Дворжака тот факт, что подобные махинации приводили к появлению нескольких сочинений под одним и тем же опусом. Так случилось, например, с op. 12: изначально относившийся к опере «Король и угольщик» (1871), он оказался поставлен и под основанной на ней Концертной увертюрой Фа-мажор (1871), а затем также под Струнным квартетом № 6 ля-минор (1873), фуриантом соль-минор для фортепиано (1879) и думкой до-минор для фортепиано (1884). И, опять же, существуют обратные случаи, когда одна и та же работа получала несколько различных (до трёх) опусов у разных издателей.

Особенно запутанна нумерация девяти симфоний Дворжака. Это произошло оттого, что они были изначально пронумерованы в порядке публикации, а не сочинения. Однако первые четыре были опубликованы позднее следующих пяти, которые, в свою очередь, публиковались не в порядке их сочинения. Таким образом, симфония «Из нового света» была напечатана как № 5, затем стала известна как № 8 — и только после каталогизации 1950-х годов, когда была в общий счёт была включена считавшаяся утерянной первая симфония, стала известна как № 9.

Порядок публикации симфоний следующий.
  • № 6 (1881) — опубликована как № 1, хотя Дворжак надписал её № 5.
  • № 7 (1885) — опубликована как № 2, хотя Дворжак надписал её № 6.
  • № 5 (1888) — опубликована как № 3 op. 76, хотя Дворжак надписал её № 4 op. 24.
  • № 8 (1890) — опубликована как № 4, хотя Дворжак надписал её № 7.
  • № 9 (1894) — опубликована как № 5, хотя Дворжак надписал её № 8.
  • № 3 (1912).
  • № 4 (1912).
  • № 2 (1959).
  • № 1 (1961).
Порядок первого исполнения симфоний также отличен.
  • № 3 (1874).
  • № 5 (1879).
  • № 6 (1881).
  • № 7 (1885).
  • № 2 (1888).
  • № 8 (1890).
  • № 4 (1892).
  • № 9 (1893).
  • № 1 (1936).

Все сочинения Дворжака были хронологически каталогизированы Я. Бургхаузером в изданной в 1960 году в Праге книге «Антонин Дворжак. Тематический каталог. Библиография. Обзор жизни и творчества»[3]. По фамилии составителя сокращенно каталоговый номер пишется с латинской буквой B (нем. Burghauser; например, Симфония № 9 op. 95 — B.178). В современном музыковедении, однако, наряду с этой нумерацией продолжают употребляться и опусы — отчасти по привычке, а отчасти для облегчения работы со старыми изданиями. Чаще встречаются опусы в афишах и концертных программках.

Симфонии

При жизни Дворжака были изданы лишь пять последних его симфоний, хотя предыдущие три и были исполнены. Первую же сам автор считал безвозвратно утерянной. Это внесло путаницу в нумерацию, и только в середине XX века была установлена верная последовательность написания.

Симфония № 1 до минор B.9 была сочинена Дворжаком в двадцатичетырёхлетнем возрасте для конкурса в Германии. Она показывает его ещё неопытным, но многообещающим композитором. В ней прослеживается большое формальное сходство с пятой симфонией Бетховена: например, одинакова тональность всех четырёх частей (до минор, ля-бемоль минор, до минор и до мажор). С другой стороны, гармония и инструментовка тяготеют к стилю, выработанному Ф. Шубертом. Позже Дворжак дал симфонии название «Злоницкие колокола», по названию деревни в Богемии, где он жил в 1853—1856 годах. Часть её материала была использована в «Силуэтах» op. 8.

Симфония № 2 си-бемоль мажор op. 4 построена всё ещё с оглядкой на Бетховена, хотя имеет более яркие, светлые и пасторальные образы.

Симфония № 3 ми-бемоль мажор op. 10 показывает, какое быстрое и глубокое влияние оказало на Дворжака знакомство с музыкой Р. Вагнера и Ф. Листа. Отсутствует скерцо. Вторая часть этой симфонии была использована в шестой «Легенде» op. 59.

Симфония № 4 ре минор op. 13 обнаруживает поворот, происходящий в творчестве Дворжака. Хотя она несёт в себе явные следы влияния Вагнера (особенно вторая часть, которая происходит из увертюры к «Тангейзеру»), одновременно вводится национальная чешская музыка — в скерцо.

Симфония № 5 фа мажор op. 76 и Симфония № 6 Ре мажор op. 60 становятся уже очень пасторальными по характеру и отбрасывают совершенно вагнеровский стиль. Шестая писалась, видимо, под большим влиянием второй симфонии И. Брамса, особенно первая и последние её части. Но это сходство разрушается третьей частью — традиционным чешским фуриантом. Именно благодаря шестой симфонии Дворжак стал всемирно известен как симфонический композитор. Она же стала первой опубликованной его симфонией (1880).

Симфония № 7 ре минор op. 70 иногда считается выражающей стиль Дворжака с его формальной жесткостью и огромной порывистостью больше, чем девятая. Может быть, это связано с личными переживаниями композитора во время её написания: он как раз пытался «протолкнуть» свои чешские оперы в Вене, от него требовали писать их по-немецки. Одновременно Дворжак ввязался в спор с издателем. Черновики седьмой симфонии показывают, сколько усилий стоило ему её создание.

Симфония № 8 соль мажор op. 88 сильно отличается от седьмой: она теплее и оптимистичнее. Иногда её сравнивают с работами Г. Малера[4] Некоторые исследователи считают её лучшей симфонией Дворжака (подобно тому, как некоторые — седьмую). Это, конечно, показательно для того, как невероятная популярность девятой симфонии заслонила собою все предыдущие сочинения.

Симфония № 9 ми минор op. 95 «Из Нового света» была написана в январе-мае 1893 года в Нью-Йорке. Хотя поначалу Дворжак говорил, что использовал в ней американскую музыку, такую как негритянские спиричуэлс или песни индейцев, позже он стал отрицать это. Соло флейты-пикколо в первой части симфонии напоминает спиричуэлс «Swing Low, Sweet Chariot». Один из учеников Дворжака заявлял, что вторая часть изображает плач Гайаваты. Вместе с тем, она так схожа со спиричуэлс, что В. Фишер написал к ней слова и дал название «Возвращение домой» (англ. Goin' Home). Сам Дворжак писал, что лишь использовал особенности индейской музыки, но все мелодии симфонии принадлежат ему[5].

Оперы

  • «Альфред» (Alfred, 1870).
  • «Король и угольщик» (Král a uhlíř, 1871, вторая редакция 1874, третья 1887).
  • «Упрямцы» (Tvrdé palice, 1874).
  • «Ванда» (Vanda, 1875, вторая редакция 1879, третья 1883).
  • «Хитрый крестьянин» (Šelma sedlák, 1877).
  • «Димитрий» (Dimitrij, 1881—1882, вторая редакция 1883, третья 1885, четвёртая 1894—1895).
  • «Якобинец» (Jakobín, 1887—1888, вторая редакция 1897).
  • «Чёрт и Кача» (Čert a Káča, 1898—1899).
  • «Русалка» (Rusalka, 1900).
  • «Армида» (Armida, 1902—1903).

Симфонические произведения

Вокальные и хоровые произведения

  • Оратория «Святая Людмила» (1886), первая оратория в истории чешской музыки[6].
  • Stabat Mater (1877).
  • Реквием (1890).
  • Кантаты, в том числе Te Deum (1892).
  • Месса ре-мажор (1892).
  • «Моравские дуэты» (1876), вокальные дуэты с фортепиано.
  • «Библейские песни» (1894) с фортепиано, позже оркестрованы (1895).

Камерные произведения

  • Четырнадцать струнных квартетов, в том числе № 12 «Американский».
  • Три струнных квинтета, в том числе № 3 «Американский».
  • Шесть фортепианных трио, из которых сохранились четыре, в том числе Трио Ми минор «Думки» B166, Op. 90 (1891 г.)

Фортепианные произведения

  • Две тетради «Славянских танцев» (1878 и 1886) для фортепиано в четыре руки (позже оркестрованы). Фортепианные циклы «Силуэты», «Поэтические картины, а также «Из чешского леса» в четыре руки.

Исполнения музыки Дворжака

Среди дирижёров, осуществивших записи всех девяти симфоний Дворжака — Отмар Зюйтнер, Иштван Кертес, Рафаэль Кубелик, Вацлав Нойман, Витольд Ровицкий, Неэме Ярви, Иржи Белоглавек.

Среди дирижёров, записавший отдельные симфонии Дворжака — Карло Мария Джулини (№ 7—9), Герберт фон Караян (№ 8, 9), Кирилл Кондрашин (№ 9), Яков Крейцберг (№ 7—9), Николай Малько (№ 9), Юджин Орманди (№ 7—9), Марис Янсонс (№ 5, 7—9), Пааво Ярви (№ 9) и др.

В культуре

Напишите отзыв о статье "Дворжак, Антонин"

Литература

  • Дворжак в письмах и воспоминаниях. — Музыка, 1964. — 224 с. — 3860 экз.
  • Бэлза И. Ф. Пятая симфония Дворжака. — М.—Л.: Музгиз, 1950. — 20 с. — 3000 экз.
  • Гулинская З. К. Антонин Дворжак. — М.: Музыка, 1973. — 242 с.
  • Егорова В. Н. Антонин Дворжак. — Музыка, 1997. — 616 с. — 1000 экз. — ISBN 5-7140-0641-0.
  • Лушина Я. Антонин Дворжак. Очерк жизни и творчества. — Л.: Музыка, 1961. — 104 с.

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 Дворжак Антонин / И. Ф. Бэлза // Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров. — 3-е изд. — М. : Советская энциклопедия, 1969—1978.</span>
  2. Соловьёв Н. Ф. Дворжак, Антон // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  3. Antonín Dvořák. Thematic Catalogue. Bibliography. Survey of Life and Work (Export Artia, Prague, 1960).
  4. См. статью Карла Шумана в буклете к изданию записи всех симфоний Р. Кубеликом.
  5. Статья Дворжака в New York Herald, 15 декабря 1893 года.
  6. Бэлза И. Ф. Дворжак Антонин. // БСЭ, 3-е изд.
  7. Schmadel, Lutz D. [books.google.com/books?id=VoJ5nUyIzCsC&pg=PA166 Dictionary of Minor Planet Names]. — Fifth Revised and Enlarged Edition. — B., Heidelberg, N. Y.: Springer, 2003. — P. 166. — ISBN 3-540-00238-3.
  8. </ol>

Ссылки

Отрывок, характеризующий Дворжак, Антонин

В числе многих молодых людей, ежедневно бывавших в доме Элен, Борис Друбецкой, уже весьма успевший в службе, был после возвращения Элен из Эрфурта, самым близким человеком в доме Безуховых. Элен называла его mon page [мой паж] и обращалась с ним как с ребенком. Улыбка ее в отношении его была та же, как и ко всем, но иногда Пьеру неприятно было видеть эту улыбку. Борис обращался с Пьером с особенной, достойной и грустной почтительностию. Этот оттенок почтительности тоже беспокоил Пьера. Пьер так больно страдал три года тому назад от оскорбления, нанесенного ему женой, что теперь он спасал себя от возможности подобного оскорбления во первых тем, что он не был мужем своей жены, во вторых тем, что он не позволял себе подозревать.
– Нет, теперь сделавшись bas bleu [синим чулком], она навсегда отказалась от прежних увлечений, – говорил он сам себе. – Не было примера, чтобы bas bleu имели сердечные увлечения, – повторял он сам себе неизвестно откуда извлеченное правило, которому несомненно верил. Но, странное дело, присутствие Бориса в гостиной жены (а он был почти постоянно), физически действовало на Пьера: оно связывало все его члены, уничтожало бессознательность и свободу его движений.
– Такая странная антипатия, – думал Пьер, – а прежде он мне даже очень нравился.
В глазах света Пьер был большой барин, несколько слепой и смешной муж знаменитой жены, умный чудак, ничего не делающий, но и никому не вредящий, славный и добрый малый. В душе же Пьера происходила за всё это время сложная и трудная работа внутреннего развития, открывшая ему многое и приведшая его ко многим духовным сомнениям и радостям.


Он продолжал свой дневник, и вот что он писал в нем за это время:
«24 ro ноября.
«Встал в восемь часов, читал Св. Писание, потом пошел к должности (Пьер по совету благодетеля поступил на службу в один из комитетов), возвратился к обеду, обедал один (у графини много гостей, мне неприятных), ел и пил умеренно и после обеда списывал пиесы для братьев. Ввечеру сошел к графине и рассказал смешную историю о Б., и только тогда вспомнил, что этого не должно было делать, когда все уже громко смеялись.
«Ложусь спать с счастливым и спокойным духом. Господи Великий, помоги мне ходить по стезям Твоим, 1) побеждать часть гневну – тихостью, медлением, 2) похоть – воздержанием и отвращением, 3) удаляться от суеты, но не отлучать себя от а) государственных дел службы, b) от забот семейных, с) от дружеских сношений и d) экономических занятий».
«27 го ноября.
«Встал поздно и проснувшись долго лежал на постели, предаваясь лени. Боже мой! помоги мне и укрепи меня, дабы я мог ходить по путям Твоим. Читал Св. Писание, но без надлежащего чувства. Пришел брат Урусов, беседовали о суетах мира. Рассказывал о новых предначертаниях государя. Я начал было осуждать, но вспомнил о своих правилах и слова благодетеля нашего о том, что истинный масон должен быть усердным деятелем в государстве, когда требуется его участие, и спокойным созерцателем того, к чему он не призван. Язык мой – враг мой. Посетили меня братья Г. В. и О., была приуготовительная беседа для принятия нового брата. Они возлагают на меня обязанность ритора. Чувствую себя слабым и недостойным. Потом зашла речь об объяснении семи столбов и ступеней храма. 7 наук, 7 добродетелей, 7 пороков, 7 даров Святого Духа. Брат О. был очень красноречив. Вечером совершилось принятие. Новое устройство помещения много содействовало великолепию зрелища. Принят был Борис Друбецкой. Я предлагал его, я и был ритором. Странное чувство волновало меня во всё время моего пребывания с ним в темной храмине. Я застал в себе к нему чувство ненависти, которое я тщетно стремлюсь преодолеть. И потому то я желал бы истинно спасти его от злого и ввести его на путь истины, но дурные мысли о нем не оставляли меня. Мне думалось, что его цель вступления в братство состояла только в желании сблизиться с людьми, быть в фаворе у находящихся в нашей ложе. Кроме тех оснований, что он несколько раз спрашивал, не находится ли в нашей ложе N. и S. (на что я не мог ему отвечать), кроме того, что он по моим наблюдениям не способен чувствовать уважения к нашему святому Ордену и слишком занят и доволен внешним человеком, чтобы желать улучшения духовного, я не имел оснований сомневаться в нем; но он мне казался неискренним, и всё время, когда я стоял с ним с глазу на глаз в темной храмине, мне казалось, что он презрительно улыбается на мои слова, и хотелось действительно уколоть его обнаженную грудь шпагой, которую я держал, приставленною к ней. Я не мог быть красноречив и не мог искренно сообщить своего сомнения братьям и великому мастеру. Великий Архитектон природы, помоги мне находить истинные пути, выводящие из лабиринта лжи».
После этого в дневнике было пропущено три листа, и потом было написано следующее:
«Имел поучительный и длинный разговор наедине с братом В., который советовал мне держаться брата А. Многое, хотя и недостойному, мне было открыто. Адонаи есть имя сотворившего мир. Элоим есть имя правящего всем. Третье имя, имя поизрекаемое, имеющее значение Всего . Беседы с братом В. подкрепляют, освежают и утверждают меня на пути добродетели. При нем нет места сомнению. Мне ясно различие бедного учения наук общественных с нашим святым, всё обнимающим учением. Науки человеческие всё подразделяют – чтобы понять, всё убивают – чтобы рассмотреть. В святой науке Ордена всё едино, всё познается в своей совокупности и жизни. Троица – три начала вещей – сера, меркурий и соль. Сера елейного и огненного свойства; она в соединении с солью, огненностью своей возбуждает в ней алкание, посредством которого притягивает меркурий, схватывает его, удерживает и совокупно производит отдельные тела. Меркурий есть жидкая и летучая духовная сущность – Христос, Дух Святой, Он».
«3 го декабря.
«Проснулся поздно, читал Св. Писание, но был бесчувствен. После вышел и ходил по зале. Хотел размышлять, но вместо того воображение представило одно происшествие, бывшее четыре года тому назад. Господин Долохов, после моей дуэли встретясь со мной в Москве, сказал мне, что он надеется, что я пользуюсь теперь полным душевным спокойствием, несмотря на отсутствие моей супруги. Я тогда ничего не отвечал. Теперь я припомнил все подробности этого свидания и в душе своей говорил ему самые злобные слова и колкие ответы. Опомнился и бросил эту мысль только тогда, когда увидал себя в распалении гнева; но недостаточно раскаялся в этом. После пришел Борис Друбецкой и стал рассказывать разные приключения; я же с самого его прихода сделался недоволен его посещением и сказал ему что то противное. Он возразил. Я вспыхнул и наговорил ему множество неприятного и даже грубого. Он замолчал и я спохватился только тогда, когда было уже поздно. Боже мой, я совсем не умею с ним обходиться. Этому причиной мое самолюбие. Я ставлю себя выше его и потому делаюсь гораздо его хуже, ибо он снисходителен к моим грубостям, а я напротив того питаю к нему презрение. Боже мой, даруй мне в присутствии его видеть больше мою мерзость и поступать так, чтобы и ему это было полезно. После обеда заснул и в то время как засыпал, услыхал явственно голос, сказавший мне в левое ухо: – „Твой день“.
«Я видел во сне, что иду я в темноте, и вдруг окружен собаками, но иду без страха; вдруг одна небольшая схватила меня за левое стегно зубами и не выпускает. Я стал давить ее руками. И только что я оторвал ее, как другая, еще большая, стала грызть меня. Я стал поднимать ее и чем больше поднимал, тем она становилась больше и тяжеле. И вдруг идет брат А. и взяв меня под руку, повел с собою и привел к зданию, для входа в которое надо было пройти по узкой доске. Я ступил на нее и доска отогнулась и упала, и я стал лезть на забор, до которого едва достигал руками. После больших усилий я перетащил свое тело так, что ноги висели на одной, а туловище на другой стороне. Я оглянулся и увидал, что брат А. стоит на заборе и указывает мне на большую аллею и сад, и в саду большое и прекрасное здание. Я проснулся. Господи, Великий Архитектон природы! помоги мне оторвать от себя собак – страстей моих и последнюю из них, совокупляющую в себе силы всех прежних, и помоги мне вступить в тот храм добродетели, коего лицезрения я во сне достигнул».
«7 го декабря.
«Видел сон, будто Иосиф Алексеевич в моем доме сидит, я рад очень, и желаю угостить его. Будто я с посторонними неумолчно болтаю и вдруг вспомнил, что это ему не может нравиться, и желаю к нему приблизиться и его обнять. Но только что приблизился, вижу, что лицо его преобразилось, стало молодое, и он мне тихо что то говорит из ученья Ордена, так тихо, что я не могу расслышать. Потом, будто, вышли мы все из комнаты, и что то тут случилось мудреное. Мы сидели или лежали на полу. Он мне что то говорил. А мне будто захотелось показать ему свою чувствительность и я, не вслушиваясь в его речи, стал себе воображать состояние своего внутреннего человека и осенившую меня милость Божию. И появились у меня слезы на глазах, и я был доволен, что он это приметил. Но он взглянул на меня с досадой и вскочил, пресекши свой разговор. Я обробел и спросил, не ко мне ли сказанное относилось; но он ничего не отвечал, показал мне ласковый вид, и после вдруг очутились мы в спальне моей, где стоит двойная кровать. Он лег на нее на край, и я будто пылал к нему желанием ласкаться и прилечь тут же. И он будто у меня спрашивает: „Скажите по правде, какое вы имеете главное пристрастие? Узнали ли вы его? Я думаю, что вы уже его узнали“. Я, смутившись сим вопросом, отвечал, что лень мое главное пристрастие. Он недоверчиво покачал головой. И я ему, еще более смутившись, отвечал, что я, хотя и живу с женою, по его совету, но не как муж жены своей. На это он возразил, что не должно жену лишать своей ласки, дал чувствовать, что в этом была моя обязанность. Но я отвечал, что я стыжусь этого, и вдруг всё скрылось. И я проснулся, и нашел в мыслях своих текст Св. Писания: Живот бе свет человеком, и свет во тме светит и тма его не объят . Лицо у Иосифа Алексеевича было моложавое и светлое. В этот день получил письмо от благодетеля, в котором он пишет об обязанностях супружества».
«9 го декабря.
«Видел сон, от которого проснулся с трепещущимся сердцем. Видел, будто я в Москве, в своем доме, в большой диванной, и из гостиной выходит Иосиф Алексеевич. Будто я тотчас узнал, что с ним уже совершился процесс возрождения, и бросился ему на встречу. Я будто его целую, и руки его, а он говорит: „Приметил ли ты, что у меня лицо другое?“ Я посмотрел на него, продолжая держать его в своих объятиях, и будто вижу, что лицо его молодое, но волос на голове нет, и черты совершенно другие. И будто я ему говорю: „Я бы вас узнал, ежели бы случайно с вами встретился“, и думаю между тем: „Правду ли я сказал?“ И вдруг вижу, что он лежит как труп мертвый; потом понемногу пришел в себя и вошел со мной в большой кабинет, держа большую книгу, писанную, в александрийский лист. И будто я говорю: „это я написал“. И он ответил мне наклонением головы. Я открыл книгу, и в книге этой на всех страницах прекрасно нарисовано. И я будто знаю, что эти картины представляют любовные похождения души с ее возлюбленным. И на страницах будто я вижу прекрасное изображение девицы в прозрачной одежде и с прозрачным телом, возлетающей к облакам. И будто я знаю, что эта девица есть ничто иное, как изображение Песни песней. И будто я, глядя на эти рисунки, чувствую, что я делаю дурно, и не могу оторваться от них. Господи, помоги мне! Боже мой, если это оставление Тобою меня есть действие Твое, то да будет воля Твоя; но ежели же я сам причинил сие, то научи меня, что мне делать. Я погибну от своей развратности, буде Ты меня вовсе оставишь».


Денежные дела Ростовых не поправились в продолжение двух лет, которые они пробыли в деревне.
Несмотря на то, что Николай Ростов, твердо держась своего намерения, продолжал темно служить в глухом полку, расходуя сравнительно мало денег, ход жизни в Отрадном был таков, и в особенности Митенька так вел дела, что долги неудержимо росли с каждым годом. Единственная помощь, которая очевидно представлялась старому графу, это была служба, и он приехал в Петербург искать места; искать места и вместе с тем, как он говорил, в последний раз потешить девчат.
Вскоре после приезда Ростовых в Петербург, Берг сделал предложение Вере, и предложение его было принято.
Несмотря на то, что в Москве Ростовы принадлежали к высшему обществу, сами того не зная и не думая о том, к какому они принадлежали обществу, в Петербурге общество их было смешанное и неопределенное. В Петербурге они были провинциалы, до которых не спускались те самые люди, которых, не спрашивая их к какому они принадлежат обществу, в Москве кормили Ростовы.
Ростовы в Петербурге жили так же гостеприимно, как и в Москве, и на их ужинах сходились самые разнообразные лица: соседи по Отрадному, старые небогатые помещики с дочерьми и фрейлина Перонская, Пьер Безухов и сын уездного почтмейстера, служивший в Петербурге. Из мужчин домашними людьми в доме Ростовых в Петербурге очень скоро сделались Борис, Пьер, которого, встретив на улице, затащил к себе старый граф, и Берг, который целые дни проводил у Ростовых и оказывал старшей графине Вере такое внимание, которое может оказывать молодой человек, намеревающийся сделать предложение.
Берг недаром показывал всем свою раненую в Аустерлицком сражении правую руку и держал совершенно не нужную шпагу в левой. Он так упорно и с такою значительностью рассказывал всем это событие, что все поверили в целесообразность и достоинство этого поступка, и Берг получил за Аустерлиц две награды.
В Финляндской войне ему удалось также отличиться. Он поднял осколок гранаты, которым был убит адъютант подле главнокомандующего и поднес начальнику этот осколок. Так же как и после Аустерлица, он так долго и упорно рассказывал всем про это событие, что все поверили тоже, что надо было это сделать, и за Финляндскую войну Берг получил две награды. В 19 м году он был капитан гвардии с орденами и занимал в Петербурге какие то особенные выгодные места.
Хотя некоторые вольнодумцы и улыбались, когда им говорили про достоинства Берга, нельзя было не согласиться, что Берг был исправный, храбрый офицер, на отличном счету у начальства, и нравственный молодой человек с блестящей карьерой впереди и даже прочным положением в обществе.
Четыре года тому назад, встретившись в партере московского театра с товарищем немцем, Берг указал ему на Веру Ростову и по немецки сказал: «Das soll mein Weib werden», [Она должна быть моей женой,] и с той минуты решил жениться на ней. Теперь, в Петербурге, сообразив положение Ростовых и свое, он решил, что пришло время, и сделал предложение.
Предложение Берга было принято сначала с нелестным для него недоумением. Сначала представилось странно, что сын темного, лифляндского дворянина делает предложение графине Ростовой; но главное свойство характера Берга состояло в таком наивном и добродушном эгоизме, что невольно Ростовы подумали, что это будет хорошо, ежели он сам так твердо убежден, что это хорошо и даже очень хорошо. Притом же дела Ростовых были очень расстроены, чего не мог не знать жених, а главное, Вере было 24 года, она выезжала везде, и, несмотря на то, что она несомненно была хороша и рассудительна, до сих пор никто никогда ей не сделал предложения. Согласие было дано.
– Вот видите ли, – говорил Берг своему товарищу, которого он называл другом только потому, что он знал, что у всех людей бывают друзья. – Вот видите ли, я всё это сообразил, и я бы не женился, ежели бы не обдумал всего, и это почему нибудь было бы неудобно. А теперь напротив, папенька и маменька мои теперь обеспечены, я им устроил эту аренду в Остзейском крае, а мне прожить можно в Петербурге при моем жалованьи, при ее состоянии и при моей аккуратности. Прожить можно хорошо. Я не из за денег женюсь, я считаю это неблагородно, но надо, чтоб жена принесла свое, а муж свое. У меня служба – у нее связи и маленькие средства. Это в наше время что нибудь такое значит, не так ли? А главное она прекрасная, почтенная девушка и любит меня…
Берг покраснел и улыбнулся.
– И я люблю ее, потому что у нее характер рассудительный – очень хороший. Вот другая ее сестра – одной фамилии, а совсем другое, и неприятный характер, и ума нет того, и эдакое, знаете?… Неприятно… А моя невеста… Вот будете приходить к нам… – продолжал Берг, он хотел сказать обедать, но раздумал и сказал: «чай пить», и, проткнув его быстро языком, выпустил круглое, маленькое колечко табачного дыма, олицетворявшее вполне его мечты о счастьи.
Подле первого чувства недоуменья, возбужденного в родителях предложением Берга, в семействе водворилась обычная в таких случаях праздничность и радость, но радость была не искренняя, а внешняя. В чувствах родных относительно этой свадьбы были заметны замешательство и стыдливость. Как будто им совестно было теперь за то, что они мало любили Веру, и теперь так охотно сбывали ее с рук. Больше всех смущен был старый граф. Он вероятно не умел бы назвать того, что было причиной его смущенья, а причина эта была его денежные дела. Он решительно не знал, что у него есть, сколько у него долгов и что он в состоянии будет дать в приданое Вере. Когда родились дочери, каждой было назначено по 300 душ в приданое; но одна из этих деревень была уж продана, другая заложена и так просрочена, что должна была продаваться, поэтому отдать имение было невозможно. Денег тоже не было.
Берг уже более месяца был женихом и только неделя оставалась до свадьбы, а граф еще не решил с собой вопроса о приданом и не говорил об этом с женою. Граф то хотел отделить Вере рязанское именье, то хотел продать лес, то занять денег под вексель. За несколько дней до свадьбы Берг вошел рано утром в кабинет к графу и с приятной улыбкой почтительно попросил будущего тестя объявить ему, что будет дано за графиней Верой. Граф так смутился при этом давно предчувствуемом вопросе, что сказал необдуманно первое, что пришло ему в голову.
– Люблю, что позаботился, люблю, останешься доволен…
И он, похлопав Берга по плечу, встал, желая прекратить разговор. Но Берг, приятно улыбаясь, объяснил, что, ежели он не будет знать верно, что будет дано за Верой, и не получит вперед хотя части того, что назначено ей, то он принужден будет отказаться.
– Потому что рассудите, граф, ежели бы я теперь позволил себе жениться, не имея определенных средств для поддержания своей жены, я поступил бы подло…
Разговор кончился тем, что граф, желая быть великодушным и не подвергаться новым просьбам, сказал, что он выдает вексель в 80 тысяч. Берг кротко улыбнулся, поцеловал графа в плечо и сказал, что он очень благодарен, но никак не может теперь устроиться в новой жизни, не получив чистыми деньгами 30 тысяч. – Хотя бы 20 тысяч, граф, – прибавил он; – а вексель тогда только в 60 тысяч.
– Да, да, хорошо, – скороговоркой заговорил граф, – только уж извини, дружок, 20 тысяч я дам, а вексель кроме того на 80 тысяч дам. Так то, поцелуй меня.


Наташе было 16 лет, и был 1809 год, тот самый, до которого она четыре года тому назад по пальцам считала с Борисом после того, как она с ним поцеловалась. С тех пор она ни разу не видала Бориса. Перед Соней и с матерью, когда разговор заходил о Борисе, она совершенно свободно говорила, как о деле решенном, что всё, что было прежде, – было ребячество, про которое не стоило и говорить, и которое давно было забыто. Но в самой тайной глубине ее души, вопрос о том, было ли обязательство к Борису шуткой или важным, связывающим обещанием, мучил ее.