Памятник Лобачевскому (Казань)

Бюст-памятник монументального искусства
Памятник Лобачевскому
Памятник Н. И. Лобачевскому на фоне здания Казанского научного центра Российской академии наук
Страна	Россия
Местоположение	Казань: Сквер Лобачевского
Координаты	55°47′31″ с. ш. 49°07′13″ в. д.55.7921306° с. ш. 49.1204278° в. д. / 55.7921306; 49.1204278
Дата постройки	1896 год
Статус	Объект культурного наследия РФ № 1610047000
Состояние	Удовлетворительное

Памятник Лобачевскому — памятник выдающемуся математику, деятелю университетского образования и народного просвещения Российской империи Николаю Ивановичу Лобачевскому, открытый в Казани 1 сентября 1896 года. Находится в сквере Лобачевского, расположенном на Кремлёвской улице у начала улицы Лобачевского.

Описание памятника

Бюст Лобачевского решён в традициях психологического скульптурного портрета второй половины XIX века.

Отправной точкой автору памятника послужил портрет математика работы неизвестного художника, хранившийся в Казанском университете, на котором Лобачевский изображен в сюртуке с высоким воротом, чёрном галстуке.

Скульптором выбраны пластические средства в соответствии с замыслом изобразить состояние сосредоточенности, собранности, активную работу мысли учёного. Оно передано лёгким наклоном головы, как бы ушедшим в себя взглядом, глубокими морщинами, избороздившими лоб, плотно сжатыми губами. В целом, лепка портрета отличается выразительностью и точностью проработки формы.

Бюст установлен на постаменте из чёрного полированного гранита колоннообразной формы, покоящемся на прямоугольном, почти кубическом основании в две ступени.

Постамент украшен накладными бронзовыми деталями: эмблемой геометрии — транспортиром и циркулем, а также лавровой ветвью.

Ниже них находится надпись: «Математик Николай Иванович Лобачевский. Ум. 12/II-1856 г. на 63 году».

История памятника

Идея памятника

В конце XIX века А. В. Васильев, председатель Казанского физико-математического общества, содействовал изданию «Полного собрания сочинений по геометрии» Н. И. Лобачевского (1883—1886), начав пропаганду его идей.

Казанское физико-математическое общество обращалось через попечителя Казанского учебного округа с ходатайством к Министерству народного просвещения о разрешении открыть всероссийскую подписку для образования капитала имени покойного профессора Н. И. Лобачевского для выдачи премии за лучшие сочинения по математике. При этом, общество также просило разрешить поставить бюст Лобачевского в здании университета.

В 1891 году министерство удовлетворило эти ходатайства, в связи с чем Физико-математическое общество открыло подписку для указанных целей, начав юбилейную кампанию.

В 1893 году в Казани широко отмечалось 100-летие со дня рождения Н. И. Лобачевского, как великого русского математика — создателя неевклидовой геометрии, который был одним из первых выпускников Казанского императорского университета, и преподавал там в течение 40 лет, в том числе 19 лет являлся его ректором.

Во время этих юбилейных торжеств было принято решение об увековечивании памяти Н. И. Лобачевского в городе. Улицы Почтамтская и Баратаевская были объединены и названы его именем. У её начала от Воскресенской улицы и недавно построенного собора был разбит сквер, в котором планировалась установка памятника. Кроме того, было отреставрировано надгробие могилы Лобачевского на Арском кладбище.

Вопрос об установке памятника Н. И. Лобачевскому обсуждался на заседании городской думы 25 мая 1893 года. 22 октября 1893 года казанский городской голова С. В. Дяченко также призвал начать сбор средств на его установку. Городская дума поддержала предложение о памятнике, создав специальную комиссию из трёх гласных думы и трёх представителей физико-математического общества при Казанском университете.

Открытие памятника

Сооружение памятника финансировало Физико-математическое общество, получившее деньги от российских и зарубежных пожертвователей: научных обществ (например, Лондонского королевского общества), учебных заведений и частных лиц, а также общество Московско-Казанской железной дороги, наследники Алафузова, купца Е. А. Зайцева, братья Никитины, П. И. и И. И. Александровы и другие казанские меценаты.

Изготовление бюста Лобачевского было заказано скульптору Марии Львовне Диллон, выпускнице Академии художеств 1888 года с золотой медалью. Архитектором памятника выступил Н. Н. Игнатьев. Стоимость работ оценена в 3300 рублей.

Высочайшее соизволение на установку памятника было получено 18 января 1896 года. Он был установлен в сквере Лобачевского и лицевой стороной обращён в сторону ректорского дома, где Н. И. Лобачевский жил будучи ректором Казанского университета.

1 сентября 1896 года при скоплении большого числа народу состоялось торжественное открытие бюста-памятника. С основной речью выступил А. В. Васильев. На торжестве присутствовали: дочь Лобачевского — В. Н. Ахлопкова, его ученики — сенатор А. П. Безобразов, попечитель Казанского учебного округа Б. А. Попов и другие.

Затем празднование «Дня Лобачевского» было продолжено в университете торжественными заседаниями учёного совета университета и физико-математического общества, на которых были зачитаны приветствия от различных учреждений, сообщения от иностранных учёных.

Последующая история

В 1902 году предположительно психически больным Александром Семёновым от венка памятника Лобачевскому был отломан кусок бронзы.

В 1930-е годы были утрачены накладные бронзовые детали постамента. При реставрации памятника во второй половине XX века они были частично восстановлены, хотя следы от места крепления букв прежней надписи до сих пор различимы.

Постановлением Совета Министров ТАССР от 30 октября 1959 года памятник Лобачевскому был поставлен на республиканский учёт и охрану как памятник искусства имеющий всесоюзное значение.

В 1960 году памятник Лобачевскому был включён в список памятников искусства РСФСР, подлежащих охране как памятники государственного значения.

Отрывок, характеризующий Памятник Лобачевскому (Казань)

– Бог тут не при чем. Ну, рассказывай, – продолжал он, возвращаясь к своему любимому коньку, – как вас немцы с Бонапартом сражаться по вашей новой науке, стратегией называемой, научили.
Князь Андрей улыбнулся.
– Дайте опомниться, батюшка, – сказал он с улыбкою, показывавшею, что слабости отца не мешают ему уважать и любить его. – Ведь я еще и не разместился.
– Врешь, врешь, – закричал старик, встряхивая косичкою, чтобы попробовать, крепко ли она была заплетена, и хватая сына за руку. – Дом для твоей жены готов. Княжна Марья сведет ее и покажет и с три короба наболтает. Это их бабье дело. Я ей рад. Сиди, рассказывай. Михельсона армию я понимаю, Толстого тоже… высадка единовременная… Южная армия что будет делать? Пруссия, нейтралитет… это я знаю. Австрия что? – говорил он, встав с кресла и ходя по комнате с бегавшим и подававшим части одежды Тихоном. – Швеция что? Как Померанию перейдут?
Князь Андрей, видя настоятельность требования отца, сначала неохотно, но потом все более и более оживляясь и невольно, посреди рассказа, по привычке, перейдя с русского на французский язык, начал излагать операционный план предполагаемой кампании. Он рассказал, как девяностотысячная армия должна была угрожать Пруссии, чтобы вывести ее из нейтралитета и втянуть в войну, как часть этих войск должна была в Штральзунде соединиться с шведскими войсками, как двести двадцать тысяч австрийцев, в соединении со ста тысячами русских, должны были действовать в Италии и на Рейне, и как пятьдесят тысяч русских и пятьдесят тысяч англичан высадятся в Неаполе, и как в итоге пятисоттысячная армия должна была с разных сторон сделать нападение на французов. Старый князь не выказал ни малейшего интереса при рассказе, как будто не слушал, и, продолжая на ходу одеваться, три раза неожиданно перервал его. Один раз он остановил его и закричал:
– Белый! белый!
Это значило, что Тихон подавал ему не тот жилет, который он хотел. Другой раз он остановился, спросил:
– И скоро она родит? – и, с упреком покачав головой, сказал: – Нехорошо! Продолжай, продолжай.
В третий раз, когда князь Андрей оканчивал описание, старик запел фальшивым и старческим голосом: «Malbroug s'en va t en guerre. Dieu sait guand reviendra». [Мальбрук в поход собрался. Бог знает вернется когда.]
Сын только улыбнулся.
– Я не говорю, чтоб это был план, который я одобряю, – сказал сын, – я вам только рассказал, что есть. Наполеон уже составил свой план не хуже этого.
– Ну, новенького ты мне ничего не сказал. – И старик задумчиво проговорил про себя скороговоркой: – Dieu sait quand reviendra. – Иди в cтоловую.


В назначенный час, напудренный и выбритый, князь вышел в столовую, где ожидала его невестка, княжна Марья, m lle Бурьен и архитектор князя, по странной прихоти его допускаемый к столу, хотя по своему положению незначительный человек этот никак не мог рассчитывать на такую честь. Князь, твердо державшийся в жизни различия состояний и редко допускавший к столу даже важных губернских чиновников, вдруг на архитекторе Михайле Ивановиче, сморкавшемся в углу в клетчатый платок, доказывал, что все люди равны, и не раз внушал своей дочери, что Михайла Иванович ничем не хуже нас с тобой. За столом князь чаще всего обращался к бессловесному Михайле Ивановичу.
В столовой, громадно высокой, как и все комнаты в доме, ожидали выхода князя домашние и официанты, стоявшие за каждым стулом; дворецкий, с салфеткой на руке, оглядывал сервировку, мигая лакеям и постоянно перебегая беспокойным взглядом от стенных часов к двери, из которой должен был появиться князь. Князь Андрей глядел на огромную, новую для него, золотую раму с изображением генеалогического дерева князей Болконских, висевшую напротив такой же громадной рамы с дурно сделанным (видимо, рукою домашнего живописца) изображением владетельного князя в короне, который должен был происходить от Рюрика и быть родоначальником рода Болконских. Князь Андрей смотрел на это генеалогическое дерево, покачивая головой, и посмеивался с тем видом, с каким смотрят на похожий до смешного портрет.
– Как я узнаю его всего тут! – сказал он княжне Марье, подошедшей к нему.
Княжна Марья с удивлением посмотрела на брата. Она не понимала, чему он улыбался. Всё сделанное ее отцом возбуждало в ней благоговение, которое не подлежало обсуждению.
– У каждого своя Ахиллесова пятка, – продолжал князь Андрей. – С его огромным умом donner dans ce ridicule! [поддаваться этой мелочности!]
Княжна Марья не могла понять смелости суждений своего брата и готовилась возражать ему, как послышались из кабинета ожидаемые шаги: князь входил быстро, весело, как он и всегда ходил, как будто умышленно своими торопливыми манерами представляя противоположность строгому порядку дома.
В то же мгновение большие часы пробили два, и тонким голоском отозвались в гостиной другие. Князь остановился; из под висячих густых бровей оживленные, блестящие, строгие глаза оглядели всех и остановились на молодой княгине. Молодая княгиня испытывала в то время то чувство, какое испытывают придворные на царском выходе, то чувство страха и почтения, которое возбуждал этот старик во всех приближенных. Он погладил княгиню по голове и потом неловким движением потрепал ее по затылку.
– Я рад, я рад, – проговорил он и, пристально еще взглянув ей в глаза, быстро отошел и сел на свое место. – Садитесь, садитесь! Михаил Иванович, садитесь.
Он указал невестке место подле себя. Официант отодвинул для нее стул.
– Го, го! – сказал старик, оглядывая ее округленную талию. – Поторопилась, нехорошо!
Он засмеялся сухо, холодно, неприятно, как он всегда смеялся, одним ртом, а не глазами.
– Ходить надо, ходить, как можно больше, как можно больше, – сказал он.
Маленькая княгиня не слыхала или не хотела слышать его слов. Она молчала и казалась смущенною. Князь спросил ее об отце, и княгиня заговорила и улыбнулась. Он спросил ее об общих знакомых: княгиня еще более оживилась и стала рассказывать, передавая князю поклоны и городские сплетни.
– La comtesse Apraksine, la pauvre, a perdu son Mariei, et elle a pleure les larmes de ses yeux, [Княгиня Апраксина, бедняжка, потеряла своего мужа и выплакала все глаза свои,] – говорила она, всё более и более оживляясь.
По мере того как она оживлялась, князь всё строже и строже смотрел на нее и вдруг, как будто достаточно изучив ее и составив себе ясное о ней понятие, отвернулся от нее и обратился к Михайлу Ивановичу.
– Ну, что, Михайла Иванович, Буонапарте то нашему плохо приходится. Как мне князь Андрей (он всегда так называл сына в третьем лице) порассказал, какие на него силы собираются! А мы с вами всё его пустым человеком считали.
Михаил Иванович, решительно не знавший, когда это мы с вами говорили такие слова о Бонапарте, но понимавший, что он был нужен для вступления в любимый разговор, удивленно взглянул на молодого князя, сам не зная, что из этого выйдет.
– Он у меня тактик великий! – сказал князь сыну, указывая на архитектора.
И разговор зашел опять о войне, о Бонапарте и нынешних генералах и государственных людях. Старый князь, казалось, был убежден не только в том, что все теперешние деятели были мальчишки, не смыслившие и азбуки военного и государственного дела, и что Бонапарте был ничтожный французишка, имевший успех только потому, что уже не было Потемкиных и Суворовых противопоставить ему; но он был убежден даже, что никаких политических затруднений не было в Европе, не было и войны, а была какая то кукольная комедия, в которую играли нынешние люди, притворяясь, что делают дело. Князь Андрей весело выдерживал насмешки отца над новыми людьми и с видимою радостью вызывал отца на разговор и слушал его.
– Всё кажется хорошим, что было прежде, – сказал он, – а разве тот же Суворов не попался в ловушку, которую ему поставил Моро, и не умел из нее выпутаться?
– Это кто тебе сказал? Кто сказал? – крикнул князь. – Суворов! – И он отбросил тарелку, которую живо подхватил Тихон. – Суворов!… Подумавши, князь Андрей. Два: Фридрих и Суворов… Моро! Моро был бы в плену, коли бы у Суворова руки свободны были; а у него на руках сидели хофс кригс вурст шнапс рат. Ему чорт не рад. Вот пойдете, эти хофс кригс вурст раты узнаете! Суворов с ними не сладил, так уж где ж Михайле Кутузову сладить? Нет, дружок, – продолжал он, – вам с своими генералами против Бонапарте не обойтись; надо французов взять, чтобы своя своих не познаша и своя своих побиваша. Немца Палена в Новый Йорк, в Америку, за французом Моро послали, – сказал он, намекая на приглашение, которое в этом году было сделано Моро вступить в русскую службу. – Чудеса!… Что Потемкины, Суворовы, Орловы разве немцы были? Нет, брат, либо там вы все с ума сошли, либо я из ума выжил. Дай вам Бог, а мы посмотрим. Бонапарте у них стал полководец великий! Гм!…