Партия в шахматы во дворце Фосс в Берлине

Иоганн Эрдман Хуммель

Партия в шахматы во дворце Фосс в Берлине. 1818—-1819 (?)

нем. Schachpartie im Palais Voss zu Berlin

Холст, масло. 38,5 × 44 см

Старая национальная галерея (Alte Nationalgalerie), A I 825, Берлин, Германия

К:Картины 1818 года

Партия в шахматы во дворце Восс в Берлине (нем. Schachpartie im Palais Voss zu Berlin) —- картина Иоганна Эрдмана Хуммеля (нем. Johann Erdmann Hummel), запечатлевшая выдающихся деятелей позднего немецкого Просвещения в помещении Schadows Schachklub.

История картины и её судьба

Предполагается, что «Партия в шахматы во дворце Восс в Берлине» выполнена в 1818 или 1819 году. Принято считать, что картина была заказана Вильгельминой Прусской, дочерью короля Пруссии Фридриха Вильгельма II и его второй законной супруги Фридерики Луизы Гессен-Дармштадтской. Она вышла замуж за своего кузена Виллема, короля Нидерландов. Уезжая в Нидерланды, в память о своём общении с интеллектуальной элитой на родине она и заказала данную картину. В настоящее время этот вариант картины представлен в Старой национальной галерее в Берлине. Существуют и две другие версии картины, созданные художником: 1) по размеру значительно большая картина (117 х 141 см), хранящаяся в Ганновере, Галерея Нижней Саксонии, созданная в 1845 году; эта картина не выставляется в постоянной экспозиции из-за плохого состояния красочного слоя; 2) ещё одна версия находится в Трире в частной коллекции, эта версия недоступна для искусствоведов.

Эскиз к картине (37 х 43) находится в Берлине (Kupferstichkabinett). Ещё один рисунок, предположительно связанный с картиной, хранится в Дрездене.

В 2003 году картина привлекла внимание к забытому шахматному клубу, изображённому на ней. В Берлине (Berliner Kunstbibliothek am Kulturforum) состоялась крупная выставка «Erster Schachklub Deutschlands», посвящённая Schadows Schachklub и его истории, где картина была главным экспонатом.

Сюжет картины

	a	b	c	d	e	f	g	h
8									8
7									7
6									6
5									5
4									4
3									3
2									2
1									1
	a	b	c	d	e	f	g	h

Реконструкция позиции на доске, изображённой на варианте из Ганновера

Картина Иоганна Эрдмана Хуммеля представляет сцену из повседневной жизни шахматного клуба на Вильгельмштрассе. Местом проведения является Palais Voss, где действовал Schadows Schachclub. Изображены члены Schadows Schachklub.

Слева направо показаны:

• берлинский архитектор Hans Christian Genelli (1763—1823, у зеркала с глиняной трубкой в руке);
• археолог Aloys Ludwig Hirt (1759—1837, академик), с художником они были двадцать лет друзьями и временами вместе работали; именно он сидит за доской и держит в руке чёрную фигуру;
• Gustav Adolf Wilhelm von Ingenheim (1789—1855, внебрачный сын прусского короля Фридриха Вильгельма II и графини Julie von Voß);
• у окна на заднем плане находится автор картины — сам художник Хуммель;
• немецкий художник-портретист Friedrich Bury (1763—-1823), с которым у Хуммеля завязалась после пребывания в Риме тесная дружба; предполагается, что он должен быть партнёром Aloys Hirt, однако ни одной белой фигуры на доске нет;
• граф Фридрих Вильгельм Бранденбургский (1792—1850, сводный брат Gustav Adolf Wilhelm von Ingenheim, сын прусского короля Фридриха Вильгельма II и графини Софии Юлианы Фридерики фон Денгоф), премьер-министр Пруссии в 1848—1850 годах и генерал от кавалерии.
• на стене над шахматистами висит картина Friedrich Bury «Портрет художника-пейзажиста Janus Genelli» (нем. Bildnis des Landschaftsmalers Janus Genelli, 1761—1813, брат архитектора, изображённого на картине, к моменту создания картины он был уже несколько лет мёртв), который сегодня находится в Национальной галерее Берлина.

Художественные особенности картины

Считается, что в основе картины лежит не конкретное историческое событие, а собирательный образ посетителей клуба и типичное проведение времени в нём. Автора больше волновали художественные эффекты и демонстрация своего технического мастерства, чем достоверность.

«Партия в шахматы во дворце Восс в Берлине» —- это ранний пример комбинированного изображения отражений в зеркале, теней и освещения из различных источников света внутри и снаружи помещения (свечи на столе и их отражения в окне, лампа на шкафу, а также их отражения в зеркале, луна за окном). Эта картина относится в творчестве художника к переходному периоду от классицизма к бидермейеру как к ответвлению романтизма. В то же время она демонстрирует тесную связь Хуммеля с придворной традицией живописи. «Партия в шахматы» внешне задумана как произведение голландской традиции, но скрывает большой интеллектуальный потенциал.

Место действия картины

Берлинский шахматный клуб был первым известным немецким шахматным клубом. Он существовал с 1803 по 1847 год, часто назывался Schadows Schachklub в честь скульптора Иоганна Готфрида Шадова, учредителя и председателя клуба. Первоначально он включал до 34 членов, но в 1805 году их было уже 139.

В уставе ассоциации было 70 пунктов. В качестве единственной цели было определено «играть в шахматы или смотреть эту игру». Среди членов клуба были: придворный врач прусского короля Кристоф Вильгельм Гуфеланд, астроном Иоганн Франц Энке, философ, переводчик и библиотекарь Самуэль Генрих Шпикер, еврейский педагог и философ Lazarus Bendavid, прусский офицер и изобретатель Георг Леопольд фон Райссвиц. Время от времени в клубе бывали Франц Брентано, Ахим фон Арним и Август Вильгельм Шлегель.

Членами клуба были в основном представители позднего Просвещения, они действовали в духе терпимости и свободы мысли, игру в шахматы воспринимали как разновидность рациональной практики. Те, кто хотел быть включен в число членов, должен был предоставить рекомендации двух лиц, уже являющихся членами клуба, а также занимать уважаемое положение в обществе. Военнослужащие не могли претендовать на полноценное членство в клубе, но имели гостевой доступ. Шахматы были единственной лицензированной игрой в клубе, но не единственным видом деятельности в нём. В клубе существовала справочная библиотека с шахматной литературой, подборка газет по подписке; была возможность обмениваться мнениями о науке и искусстве, литературе и политике.

В 1840-х годах число членов клуба резко сократилось. В 1847 году Schadows Schachklub был распущен.

Позиция на доске

На двух разных версиях картины изображены на доске разные позиции. Позиция на картине в Ганновере без труда реконструируется и свидетельствует о невысоком уровне играющих её шахматистов. Положение белых безнадёжно, но они продолжают игру. На шахматной доске картины из Берлина изображена только одна фигура в руке персонажа, все остальные фигуры сняты с доски и лежат рядом с ней.

Галерея

• Johann Erdmann Hummel - Schachpartie im Palais Voss, Berlin (zweite Fassung, 1845).jpg

  Вариант картины из Ганновера

• Johann Friedrich Bury - Porträt des Malers Janus Genelli.jpg

  Friedrich Bury. Портрет художника-пейзажиста Janus Genelli (именно этот портрет изображён на картине)

• FriedrichBuryMalerS105.jpg

  Johann Heinrich Lips. Friedrich Bury

• AloysLudwigHirt.jpg

  Friedrich Georg Weitsch. Aloys Ludwig Hirt. 1817

• Johann Erdmann Hummel Gustav Adolf von Ingenheim 1.jpg

  Аноним. Gustav Adolf Wilhelm Graf von Ingenheim. 1840

• FWvBrandenburg.jpg

  Фридрих Вильгельм Бранденбургский.

• Johann Erdmann Hummel - Selbstbildnis.jpg

  Иоганн Эрдман Хуммель. Автопортрет. 1795

Литература

• Georg Hummel: Erdmann Hummel. In: Mitteilungen des Vereins für die Geschichte Berlins, 41. Jg., 1924, H. 3, S. 2.
• Fritz Hummel: Die kunstliebende Kurfürstin Auguste von Hessen. In: Zeitschrift des Vereins für hessische Geschichte und Landeskunde. 68, 1957, S. 195—207.
• Ernst Scheyer: Johann Erdmann Hummel und die deutsche Dichtung. In: Aurora, Jahrbuch der Eichendorff-Gesellschaft. Bd. 33, Würzburg 1973, S. 57 f., Taf. 11.
• Kataloge der Niedersächs. Landesgalerie. Hannover. 1973, Bd. III. Textband S. 207.
• Tue og Bodil Gad, Vinduet. Et Biedermeiermotiv. København. 1976. S. 76.

Примечания

Шахматы   Германия   Искусство   Живопись

Отрывок, характеризующий Партия в шахматы во дворце Фосс в Берлине

Макар Алексеевич был, как знал Пьер, полусумасшедший, пивший запоем брат Иосифа Алексеевича.
– Да, да, знаю. Пойдем, пойдем… – сказал Пьер и вошел в дом. Высокий плешивый старый человек в халате, с красным носом, в калошах на босу ногу, стоял в передней; увидав Пьера, он сердито пробормотал что то и ушел в коридор.
– Большого ума были, а теперь, как изволите видеть, ослабели, – сказал Герасим. – В кабинет угодно? – Пьер кивнул головой. – Кабинет как был запечатан, так и остался. Софья Даниловна приказывали, ежели от вас придут, то отпустить книги.
Пьер вошел в тот самый мрачный кабинет, в который он еще при жизни благодетеля входил с таким трепетом. Кабинет этот, теперь запыленный и нетронутый со времени кончины Иосифа Алексеевича, был еще мрачнее.
Герасим открыл один ставень и на цыпочках вышел из комнаты. Пьер обошел кабинет, подошел к шкафу, в котором лежали рукописи, и достал одну из важнейших когда то святынь ордена. Это были подлинные шотландские акты с примечаниями и объяснениями благодетеля. Он сел за письменный запыленный стол и положил перед собой рукописи, раскрывал, закрывал их и, наконец, отодвинув их от себя, облокотившись головой на руки, задумался.
Несколько раз Герасим осторожно заглядывал в кабинет и видел, что Пьер сидел в том же положении. Прошло более двух часов. Герасим позволил себе пошуметь в дверях, чтоб обратить на себя внимание Пьера. Пьер не слышал его.
– Извозчика отпустить прикажете?
– Ах, да, – очнувшись, сказал Пьер, поспешно вставая. – Послушай, – сказал он, взяв Герасима за пуговицу сюртука и сверху вниз блестящими, влажными восторженными глазами глядя на старичка. – Послушай, ты знаешь, что завтра будет сражение?..
– Сказывали, – отвечал Герасим.
– Я прошу тебя никому не говорить, кто я. И сделай, что я скажу…
– Слушаюсь, – сказал Герасим. – Кушать прикажете?
– Нет, но мне другое нужно. Мне нужно крестьянское платье и пистолет, – сказал Пьер, неожиданно покраснев.
– Слушаю с, – подумав, сказал Герасим.
Весь остаток этого дня Пьер провел один в кабинете благодетеля, беспокойно шагая из одного угла в другой, как слышал Герасим, и что то сам с собой разговаривая, и ночевал на приготовленной ему тут же постели.
Герасим с привычкой слуги, видавшего много странных вещей на своем веку, принял переселение Пьера без удивления и, казалось, был доволен тем, что ему было кому услуживать. Он в тот же вечер, не спрашивая даже и самого себя, для чего это было нужно, достал Пьеру кафтан и шапку и обещал на другой день приобрести требуемый пистолет. Макар Алексеевич в этот вечер два раза, шлепая своими калошами, подходил к двери и останавливался, заискивающе глядя на Пьера. Но как только Пьер оборачивался к нему, он стыдливо и сердито запахивал свой халат и поспешно удалялся. В то время как Пьер в кучерском кафтане, приобретенном и выпаренном для него Герасимом, ходил с ним покупать пистолет у Сухаревой башни, он встретил Ростовых.


1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.
Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, не торопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска, подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне, теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающие улицы и переулки, и позади себя – напирающие, бесконечные массы войск. И беспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту, на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на ту сторону Москвы.
К десяти часам утра 2 го сентября в Дорогомиловском предместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на той стороне Москвы и за Москвою.
В это же время, в десять часов утра 2 го сентября, Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Начиная с 26 го августа и по 2 е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые и когда в темных теплых ночах этих с неба беспрестанно, пугая и радуя, сыплются золотые звезды.
2 го сентября в десять часов утра была такая погода. Блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своей рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца.
При виде странного города с невиданными формами необыкновенной архитектуры Наполеон испытывал то несколько завистливое и беспокойное любопытство, которое испытывают люди при виде форм не знающей о них, чуждой жизни. Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По тем неопределимым признакам, по которым на дальнем расстоянии безошибочно узнается живое тело от мертвого. Наполеон с Поклонной горы видел трепетание жизни в городе и чувствовал как бы дыханио этого большого и красивого тела.
– Cette ville asiatique aux innombrables eglises, Moscou la sainte. La voila donc enfin, cette fameuse ville! Il etait temps, [Этот азиатский город с бесчисленными церквами, Москва, святая их Москва! Вот он, наконец, этот знаменитый город! Пора!] – сказал Наполеон и, слезши с лошади, велел разложить перед собою план этой Moscou и подозвал переводчика Lelorgne d'Ideville. «Une ville occupee par l'ennemi ressemble a une fille qui a perdu son honneur, [Город, занятый неприятелем, подобен девушке, потерявшей невинность.] – думал он (как он и говорил это Тучкову в Смоленске). И с этой точки зрения он смотрел на лежавшую перед ним, невиданную еще им восточную красавицу. Ему странно было самому, что, наконец, свершилось его давнишнее, казавшееся ему невозможным, желание. В ясном утреннем свете он смотрел то на город, то на план, проверяя подробности этого города, и уверенность обладания волновала и ужасала его.
«Но разве могло быть иначе? – подумал он. – Вот она, эта столица, у моих ног, ожидая судьбы своей. Где теперь Александр и что думает он? Странный, красивый, величественный город! И странная и величественная эта минута! В каком свете представляюсь я им! – думал он о своих войсках. – Вот она, награда для всех этих маловерных, – думал он, оглядываясь на приближенных и на подходившие и строившиеся войска. – Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица des Czars. Mais ma clemence est toujours prompte a descendre sur les vaincus. [царей. Но мое милосердие всегда готово низойти к побежденным.] Я должен быть великодушен и истинно велик. Но нет, это не правда, что я в Москве, – вдруг приходило ему в голову. – Однако вот она лежит у моих ног, играя и дрожа золотыми куполами и крестами в лучах солнца. Но я пощажу ее. На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великие слова справедливости и милосердия… Александр больнее всего поймет именно это, я знаю его. (Наполеону казалось, что главное значение того, что совершалось, заключалось в личной борьбе его с Александром.) С высот Кремля, – да, это Кремль, да, – я дам им законы справедливости, я покажу им значение истинной цивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью поминать имя своего завоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны; что я вел войну только с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что приму условия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоваться счастьем войны для унижения уважаемого государя. Бояре – скажу я им: я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных. Впрочем, я знаю, что присутствие их воодушевит меня, и я скажу им, как я всегда говорю: ясно, торжественно и велико. Но неужели это правда, что я в Москве? Да, вот она!»
– Qu'on m'amene les boyards, [Приведите бояр.] – обратился он к свите. Генерал с блестящей свитой тотчас же поскакал за боярами.
Прошло два часа. Наполеон позавтракал и опять стоял на том же месте на Поклонной горе, ожидая депутацию. Речь его к боярам уже ясно сложилась в его воображении. Речь эта была исполнена достоинства и того величия, которое понимал Наполеон.
Тот тон великодушия, в котором намерен был действовать в Москве Наполеон, увлек его самого. Он в воображении своем назначал дни reunion dans le palais des Czars [собраний во дворце царей.], где должны были сходиться русские вельможи с вельможами французского императора. Он назначал мысленно губернатора, такого, который бы сумел привлечь к себе население. Узнав о том, что в Москве много богоугодных заведений, он в воображении своем решал, что все эти заведения будут осыпаны его милостями. Он думал, что как в Африке надо было сидеть в бурнусе в мечети, так в Москве надо было быть милостивым, как цари. И, чтобы окончательно тронуть сердца русских, он, как и каждый француз, не могущий себе вообразить ничего чувствительного без упоминания о ma chere, ma tendre, ma pauvre mere, [моей милой, нежной, бедной матери ,] он решил, что на всех этих заведениях он велит написать большими буквами: Etablissement dedie a ma chere Mere. Нет, просто: Maison de ma Mere, [Учреждение, посвященное моей милой матери… Дом моей матери.] – решил он сам с собою. «Но неужели я в Москве? Да, вот она передо мной. Но что же так долго не является депутация города?» – думал он.