Паскаль, Жаклин

Жаклин Паскаль
Jacqueline Pascal
Место рождения:	Клермон-Ферран, Овернь
Место смерти:	Париж
Отец:	сборщик налогов

Жакли́н Паска́ль (фр. Jacqueline Pascal) (4 октября 1625, Клермон-Ферран, Овернь, Франция — 4 октября 1661, Париж) — французская поэтесса, религиозный деятель Франции XVII века, сестра Блеза Паскаля, монахиня монастыря Пор-Рояль.

Биография

Детские годы. Париж

Младшая дочь в семье Этьена Паскаля и Антуанетты Бегон. По воспоминаниям старшей сестры Жильберты, с детства отличалась умом и приятным нравом. В возрасте шести лет, услышав, как Жильберта читала вслух стихи, попросила преподавать ей чтение с помощью поэзии. Жаклин, не проявлявшая ранее интереса к учёбе, запоминала наизусть стихотворные произведения и старалась говорить в рифму. Познакомившись с правилами стихосложения, в восемь лет она начала писать стихи, а в одиннадцать написала пятиактную комедию. В тринадцать лет написала сонет по поводу долгожданной беременности королевы Анны Австрийской (1638). Парижские соседи Паскалей, супруги Моранжис, познакомившись с произведением юной поэтессы, решили представить её королеве. Девочка произвела впечатление на придворных и королеву своими находчивыми ответами на вопросы, которыми осыпали её, и несколькими стихотворными импровизациями. Жаклин, представленная также Людовику XIII, часто бывала при дворе и ей было разрешено обслуживать королеву во время её уединённых обедов. В том же году выходит сборник стихов Жаклин («Стихотворения маленькой Паскаль»).

В марте 1638 года после того, как канцлер Сегье по указу Ришельё сократил на четверть ренты, рантьеры собрались в парижской магистратуре, чтобы высказать своё недовольство. Этьен Паскаль был среди рантьеров, и на него пало подозрение в подстрекательстве. Паскалю-старшему вместе с тремя другими подозреваемыми грозило заключение в Бастилию. Считая себя невиновным, он тем не менее покинул дом и нашёл убежище у своих друзей сначала в Париже, потом — в Клермон-Ферране. Ни королева, ни король ничем не могли помочь Паскалю, за которого просили друзья. В начале 1639 года Ришельё, сам писавший время от времени драматические произведения, попросил свою племянницу, герцогиню д'Эгийон, подобрать детей для постановки любовной комедии мадемуазель де Скюдери. Герцогиня посоветовала Жильберте разрешить младшей сестре участие в спектакле. Спектакль «Тираническая любовь», поставленный во дворце герцогини, имел шумный успех. После окончания представления Жаклин обратилась к Ришельё с мадригалом собственного сочинения и просила кардинала разрешить отцу возвратиться в Париж. Опала Этьена Паскаля закончилась. Он получил должность интенданта, — представителя исполнительной власти, ограничивавшего власть местных губернаторов, судей и финансистов, — в Нормандии.

Руан

В конце 1639 года Паскали переезжают в Руан. По воспоминаниям сестры, Жаклин имела успех в местном высшем обществе, но «она баловалась, как ребёнок, и играла с куклами. Мы упрекали её за это и не без труда заставляли оставить эти детскости…» В декабре 1640 года Пьер Корнель, познакомившийся с Паскалями через актёра Мондори, предложил Жаклин участие в поэтическом празднестве в честь Пресвятой Богородицы. Этот конкурс устраивался ежегодно в Руане с XV века. Жаклин за свои стансы получает главный приз — «Серебряную башню». В день награждения её не было в Руане, и слова благодарности за Жаклин произнёс Корнель. Поклонники неоднократно делали предложения Жаклин, но, по разным причинам, они отвергались. Девушка не проявляла ни склонности, ни отвращения к супружеству и во всём слушалась отца, к которому была сильно привязана. Была она далека и от набожности, считая, по словам сестры, что «монастырский образ жизни не способен удовлетворить рассудительный ум». В январе 1646 года Этьен Паскаль опасно вывихнул ногу. Его лечили два брата-хирурга, поселившиеся на время болезни Этьена в доме Паскалей. Братья познакомили Паскалей с новым религиозным направлением в католицизме — янсенизмом и сочинениями Янсения, Сен-Сирана, Арно. Больше всех идеями янсенизма проникся Блез. Под влиянием брата, Жаклин отказала очередному жениху и решила уйти в монастырь.

Пор-Рояль

В 1647 году Блез для поправки здоровья приезжает в Париж, его сопровождает младшая сестра. Они посещают проповеди А. Сенглена, духовного наставника обитателей Пор-Рояля и изучают теологические труды. Жаклин помогает брату, у которого в это время обострились его болезни, становится его сиделкой и секретарём. Блез поддерживает решение Жаклин стать монахиней и берёт на себя переговоры с отцом. Решение дочери застало Этьена Паскаля врасплох, он противится её желанию и запрещает Блезу и Жаклин посещать Пор-Рояль. Жаклин остаётся верна своему выбору. Тайком она ведёт переписку с Пор-Роялем, живёт в полном затворничестве, оборвав прежние знакомства. Настойчивость дочери убеждает Этьена, но, не в силах расстаться с ней, он ставит условие: Жаклин уйдёт в монастырь только после его смерти. Девушка ведёт суровую и уединённую жизнь, занимается благотворительностью. Она оставляет занятия поэзией. 24 сентября 1651 года Этьен Паскаль скончался. После смерти отца уже Блез противится пострижению Жаклин, боясь остаться в одиночестве. 4 января 1652 года Жаклин тайно, чтобы не расстраивать брата сценами прощания, уходит в Пор-Рояль. «Не мешайте тем, кто делает доброе, и если вы не имеете силы последовать за мною, то, по крайней мере, не удерживайте меня, прошу вас, не разрушайте того, что вы же и построили», — обратилась она к Блезу уже из Пор-Рояля. Обряд пострижения Жаклин состоялся 5 июня 1653 года, она получила имя Сент-Евфимии и принесла монастырю большую часть своего наследства.

Летом 1654 года Паскаль, почувствовав разочарование в людях, с которыми прежде общался, разрывает все светские отношения, намереваясь изменить свою жизнь. Он испытывает чувство сожаления, что несколько лет назад не внял призыву Янсения и не победил в себе жажду знания, честолюбие. Паскаль часто навещает сестру в Пор-Рояле и в долгих беседах раскрывает своё душевное смятение, делится своими сомнениями. Жаклин горячо поддерживала его в решении отказаться от светской жизни и беспокоилась, что брат слишком независим, не терпит подчинения, не торопится с выбором духовника.

Поначалу в монастыре Жаклин выполняла простую физическую работу, впоследствии в её обязанности вошло воспитание детей в янсенистских школах. Она с увлечением занялась педагогикой, составила специальный школьный устав, знакомилась с помощью брата с методом облегчённого обучения чтению маленьких детей. С 1654 года в Пор-Рояле под её опекой воспитывались племянницы, дочери Жильберты, — Жаклин и Маргарита Перье. Избавление племянницы Маргариты от тяжёлого недуга заставило Жаклин в последний раз обратиться к поэзии: она во всех подробностях описала «чудо Святого Терния» (фр. miracle de la Sainte-Épine).

Вместе с аббатиссой Анжеликой Арно сестра Сент-Евфимия активно выступала против подписания формуляра, принуждавшего монахинь к осуждению янсенизма. Из загородного Пор-Рояля в парижский она писала: «Я знаю, что не дело монахинь выступать на защиту истины! Но коль скоро епископы оказались робкими, словно женщины, то женщины должны обрести в себе смелость епископов; и, если мы не можем защитить истину, мы можем умереть за неё и скорее выстрадать всё, нежели покинуть истину».

В июне 1661 года парижские викарии составили указ, который ничего не меняя в тексте формуляра, обходил наличие пяти осуждённых папой положений в учении Янсения молчанием. (Позднее он был отклонён королевским советом). С этим рядом оговорок формуляр подписала и Жаклин Паскаль. Нервное потрясение, перенесённое ею в связи с событиями, разыгравшимися вокруг общины, в значительной степени повлияло на её здоровье. Жаклин Паскаль умерла 4 октября 1661 года в возрасте тридцати шести лет.

Литература

• Энциклопедия Британника, одиннадцатое издание.
• Mauriac F. Blaise Pascal et sa soeur Jacqueline. — P., 1934.

• Тарасов Б. Блез Паскаль. — М.: Молодая гвардия, 1979. — 334 с. — 100 000 экз.

Отрывок, характеризующий Паскаль, Жаклин

– Вам кого, сударь, надо? – сказал голос из темноты. Петя отвечал, что того мальчика француза, которого взяли нынче.
– А! Весеннего? – сказал казак.
Имя его Vincent уже переделали: казаки – в Весеннего, а мужики и солдаты – в Висеню. В обеих переделках это напоминание о весне сходилось с представлением о молоденьком мальчике.
– Он там у костра грелся. Эй, Висеня! Висеня! Весенний! – послышались в темноте передающиеся голоса и смех.
– А мальчонок шустрый, – сказал гусар, стоявший подле Пети. – Мы его покормили давеча. Страсть голодный был!
В темноте послышались шаги и, шлепая босыми ногами по грязи, барабанщик подошел к двери.
– Ah, c'est vous! – сказал Петя. – Voulez vous manger? N'ayez pas peur, on ne vous fera pas de mal, – прибавил он, робко и ласково дотрогиваясь до его руки. – Entrez, entrez. [Ах, это вы! Хотите есть? Не бойтесь, вам ничего не сделают. Войдите, войдите.]
– Merci, monsieur, [Благодарю, господин.] – отвечал барабанщик дрожащим, почти детским голосом и стал обтирать о порог свои грязные ноги. Пете многое хотелось сказать барабанщику, но он не смел. Он, переминаясь, стоял подле него в сенях. Потом в темноте взял его за руку и пожал ее.
– Entrez, entrez, – повторил он только нежным шепотом.
«Ах, что бы мне ему сделать!» – проговорил сам с собою Петя и, отворив дверь, пропустил мимо себя мальчика.
Когда барабанщик вошел в избушку, Петя сел подальше от него, считая для себя унизительным обращать на него внимание. Он только ощупывал в кармане деньги и был в сомненье, не стыдно ли будет дать их барабанщику.


От барабанщика, которому по приказанию Денисова дали водки, баранины и которого Денисов велел одеть в русский кафтан, с тем, чтобы, не отсылая с пленными, оставить его при партии, внимание Пети было отвлечено приездом Долохова. Петя в армии слышал много рассказов про необычайные храбрость и жестокость Долохова с французами, и потому с тех пор, как Долохов вошел в избу, Петя, не спуская глаз, смотрел на него и все больше подбадривался, подергивая поднятой головой, с тем чтобы не быть недостойным даже и такого общества, как Долохов.
Наружность Долохова странно поразила Петю своей простотой.
Денисов одевался в чекмень, носил бороду и на груди образ Николая чудотворца и в манере говорить, во всех приемах выказывал особенность своего положения. Долохов же, напротив, прежде, в Москве, носивший персидский костюм, теперь имел вид самого чопорного гвардейского офицера. Лицо его было чисто выбрито, одет он был в гвардейский ваточный сюртук с Георгием в петлице и в прямо надетой простой фуражке. Он снял в углу мокрую бурку и, подойдя к Денисову, не здороваясь ни с кем, тотчас же стал расспрашивать о деле. Денисов рассказывал ему про замыслы, которые имели на их транспорт большие отряды, и про присылку Пети, и про то, как он отвечал обоим генералам. Потом Денисов рассказал все, что он знал про положение французского отряда.
– Это так, но надо знать, какие и сколько войск, – сказал Долохов, – надо будет съездить. Не зная верно, сколько их, пускаться в дело нельзя. Я люблю аккуратно дело делать. Вот, не хочет ли кто из господ съездить со мной в их лагерь. У меня мундиры с собою.
– Я, я… я поеду с вами! – вскрикнул Петя.
– Совсем и тебе не нужно ездить, – сказал Денисов, обращаясь к Долохову, – а уж его я ни за что не пущу.
– Вот прекрасно! – вскрикнул Петя, – отчего же мне не ехать?..
– Да оттого, что незачем.
– Ну, уж вы меня извините, потому что… потому что… я поеду, вот и все. Вы возьмете меня? – обратился он к Долохову.
– Отчего ж… – рассеянно отвечал Долохов, вглядываясь в лицо французского барабанщика.
– Давно у тебя молодчик этот? – спросил он у Денисова.
– Нынче взяли, да ничего не знает. Я оставил его пг'и себе.
– Ну, а остальных ты куда деваешь? – сказал Долохов.
– Как куда? Отсылаю под г'асписки! – вдруг покраснев, вскрикнул Денисов. – И смело скажу, что на моей совести нет ни одного человека. Разве тебе тг'удно отослать тг'идцать ли, тг'иста ли человек под конвоем в гог'од, чем маг'ать, я пг'ямо скажу, честь солдата.
– Вот молоденькому графчику в шестнадцать лет говорить эти любезности прилично, – с холодной усмешкой сказал Долохов, – а тебе то уж это оставить пора.
– Что ж, я ничего не говорю, я только говорю, что я непременно поеду с вами, – робко сказал Петя.
– А нам с тобой пора, брат, бросить эти любезности, – продолжал Долохов, как будто он находил особенное удовольствие говорить об этом предмете, раздражавшем Денисова. – Ну этого ты зачем взял к себе? – сказал он, покачивая головой. – Затем, что тебе его жалко? Ведь мы знаем эти твои расписки. Ты пошлешь их сто человек, а придут тридцать. Помрут с голоду или побьют. Так не все ли равно их и не брать?
Эсаул, щуря светлые глаза, одобрительно кивал головой.
– Это все г'авно, тут Рассуждать нечего. Я на свою душу взять не хочу. Ты говог'ишь – помг'ут. Ну, хог'ошо. Только бы не от меня.
Долохов засмеялся.
– Кто же им не велел меня двадцать раз поймать? А ведь поймают – меня и тебя, с твоим рыцарством, все равно на осинку. – Он помолчал. – Однако надо дело делать. Послать моего казака с вьюком! У меня два французских мундира. Что ж, едем со мной? – спросил он у Пети.
– Я? Да, да, непременно, – покраснев почти до слез, вскрикнул Петя, взглядывая на Денисова.
Опять в то время, как Долохов заспорил с Денисовым о том, что надо делать с пленными, Петя почувствовал неловкость и торопливость; но опять не успел понять хорошенько того, о чем они говорили. «Ежели так думают большие, известные, стало быть, так надо, стало быть, это хорошо, – думал он. – А главное, надо, чтобы Денисов не смел думать, что я послушаюсь его, что он может мной командовать. Непременно поеду с Долоховым во французский лагерь. Он может, и я могу».
На все убеждения Денисова не ездить Петя отвечал, что он тоже привык все делать аккуратно, а не наобум Лазаря, и что он об опасности себе никогда не думает.
– Потому что, – согласитесь сами, – если не знать верно, сколько там, от этого зависит жизнь, может быть, сотен, а тут мы одни, и потом мне очень этого хочется, и непременно, непременно поеду, вы уж меня не удержите, – говорил он, – только хуже будет…


Одевшись в французские шинели и кивера, Петя с Долоховым поехали на ту просеку, с которой Денисов смотрел на лагерь, и, выехав из леса в совершенной темноте, спустились в лощину. Съехав вниз, Долохов велел сопровождавшим его казакам дожидаться тут и поехал крупной рысью по дороге к мосту. Петя, замирая от волнения, ехал с ним рядом.
– Если попадемся, я живым не отдамся, у меня пистолет, – прошептал Петя.
– Не говори по русски, – быстрым шепотом сказал Долохов, и в ту же минуту в темноте послышался оклик: «Qui vive?» [Кто идет?] и звон ружья.
Кровь бросилась в лицо Пети, и он схватился за пистолет.
– Lanciers du sixieme, [Уланы шестого полка.] – проговорил Долохов, не укорачивая и не прибавляя хода лошади. Черная фигура часового стояла на мосту.
– Mot d'ordre? [Отзыв?] – Долохов придержал лошадь и поехал шагом.
– Dites donc, le colonel Gerard est ici? [Скажи, здесь ли полковник Жерар?] – сказал он.
– Mot d'ordre! – не отвечая, сказал часовой, загораживая дорогу.
– Quand un officier fait sa ronde, les sentinelles ne demandent pas le mot d'ordre… – крикнул Долохов, вдруг вспыхнув, наезжая лошадью на часового. – Je vous demande si le colonel est ici? [Когда офицер объезжает цепь, часовые не спрашивают отзыва… Я спрашиваю, тут ли полковник?]
И, не дожидаясь ответа от посторонившегося часового, Долохов шагом поехал в гору.
Заметив черную тень человека, переходящего через дорогу, Долохов остановил этого человека и спросил, где командир и офицеры? Человек этот, с мешком на плече, солдат, остановился, близко подошел к лошади Долохова, дотрогиваясь до нее рукою, и просто и дружелюбно рассказал, что командир и офицеры были выше на горе, с правой стороны, на дворе фермы (так он называл господскую усадьбу).
Проехав по дороге, с обеих сторон которой звучал от костров французский говор, Долохов повернул во двор господского дома. Проехав в ворота, он слез с лошади и подошел к большому пылавшему костру, вокруг которого, громко разговаривая, сидело несколько человек. В котелке с краю варилось что то, и солдат в колпаке и синей шинели, стоя на коленях, ярко освещенный огнем, мешал в нем шомполом.
– Oh, c'est un dur a cuire, [С этим чертом не сладишь.] – говорил один из офицеров, сидевших в тени с противоположной стороны костра.
– Il les fera marcher les lapins… [Он их проберет…] – со смехом сказал другой. Оба замолкли, вглядываясь в темноту на звук шагов Долохова и Пети, подходивших к костру с своими лошадьми.