Пелехин, Пётр Павлович

Пётр Пелехин
Имя при рождении:	Пётр Павлович Пелехин
Род деятельности:	медик, педагог
Дата рождения:	1789(1789)
Место рождения:	Киевская губерния
Подданство:	Российская империя Российская империя
Дата смерти:	22 сентября 1871(1871-09-22)
Место смерти:	Киев

Пётр Павлович Пелехин (1789, Киевская губерния — 22 сентября 1871, Киев) — русский учёный-медик, хирург, доктор медицины, педагог, профессор Императорской Военно-медицинской академии. Статский советник.

Биография

Родился в семье бедного священника. До 1811 года воспитывался в Киевской Духовной Академии. Был оставлен в ней учителем грамматических классов и преподавателем немецкого, французского и древнееврейского языков и церковной истории. В 1820 П. Пелехин вышел в отставку, и в сентябре того же года поступил волонтером в Императорскую Медико-хирургическую Академию.

В 1824 году окончил курс по первому разряду, а академическая Конференция наградила его золотой медалью, оставила для исполнения должности адъюнкт-профессора физиологии и патологии и в 1825 году избрала в числе 4-х лекарей, отправляемых за границу. П. Пелехин, бывший одним из беднейших вольнослушателей Академии, взял на себя обязательство отслужить в военном ведомстве несколько лет в качестве казеннокоштного воспитанника Академии.

Пелехин отправился за границу. Стажировку проходил в университетах и медицинских учреждениях в Лемберге, Кракове, Вене, слушал лекции по фармакологии, токсикологии, гигиене и терапии. Из Вены он отправился в университеты Берлина, затем — в Бреславль и Париж.

В 1827 году он был избран почётным членом Иенского минералогического общества. В 1828 Пелехин продолжил научное совершенствование в Лондоне, где был избран почётным членом Королевского Дженнеровского общества (Royal Jennerian Society), затем сдал в Эдинбургском университете экзамены на звание хирурга, там же представил диссертацию "De neurosibus in genere", защитив которую получил степень доктора медицины и был избран членом Королевского физического эдинбургского общества.

Летом 1829 побывал в университетах Голландии, затем снова слушал лекции в Париже. В этот период времени Пелехин был избран членом многих заграничных медицинских обществ: корреспондентом Медико-хирургического общества в Берлине, корреспондентом Бреславского общества для отечественного усовершенствования (1829) и членом Медико-хирургического общества в Лондоне (1830) и др.

В 1829 году Пелехин вернулся в Россию и был назначен исправляющим должность адъюнкт-профессора окулистики и ему была предоставлена небольшая глазная клиника. В том же году он выдержал докторские экзамены и получил от Медико-хирургической Академии звание доктора медицины без диссертации, "honoris causa". В августе 1830 , после прочтения лекции "de amaurosibus" (на латинском языке) и другой пробной лекции "об искусственном зрачке" (на русском языке), он был утвержден в звании адъюнкт-профессора, но был вынужден покинуть Академию на несколько лет.

В связи с эпидемией холеры Пелехин был назначен членом комиссии по изучению и прекращения этой эпидемии, послан в Саратов, а затем в Астрахань, где пробыл три года. В 1831 году сам заразился жестокой формой холеры, от которой едва не умер.

В 1834 Пелехин был командирован в Лондон на один год для изучения камнедробления (Литотрипсии) по способу Гертлу и других вопросов.

После возвращения на родину стал профессором судебной медицины, медицинской полиции и гигиены, ему было поручено принять кафедру. В 1839 присвоил П. Пелехину степень доктора хирургии. В 1840—1841 читал лекции по офтальмологии. В том же году он был утвержден в звании заслуженного профессора, а в 1846 вышел в отставку с чином статского советника.

Оставив академию, вернулся на родину в Киев. С 1849 преподавал медицину в Киевской Духовной Академии, оставался в этой должности до 1870 г. и умер 22 сентября 1871 г. на 83-м году жизни.

Научная деятельность

Внес большой вклад в развитие судебно-медицинской токсикологии. Пелехин был одним из первых русских ученых, оценивших по достоинству экспериментальную постановку преподавания врачебных наук и считал безусловно необходимым полное практическое ознакомление студентов с читаемыми им научными предметами.

П. П. Пелехин был одним из замечательных лингвистов своего времени, а современники свидетельствуют о его замечательном красноречии: проф. Буш даже называл его "академическим Цицероном"; поэтому конференция Академии постоянно поручала ему произносить публичные и приветственные речи. В то же время он был одним из самых образованных людей своего времени и обладал замечательной эрудицией. Часть собранной им значительной библиотеки, в частности, сочинения по судебной медицине и окулистике, была в 1874 г. пожертвована Meдико-хирургической Академии его сыном, профессором Павлом Пелехиным.

Избранные научные труды

• De neurosibus in genere. Diss d. m. Edinburghii. 1829. 8°;
• Oratio jubilaea quam ord. prof. Petrus Pelechin secundum die hovembris 1836 anno in conventu amplissimorum virorum publice peroravit.

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Литература

• История Императорской Военно-Медицинской Академии за сто лет. 1898, стр. 266 — 674

Ссылки

• [www.vmeda.spb.ru/istksm.html Военно-медицинская Академия имени С. М. Кирова. Кафедра судебной медицины. История кафедры и клиники]

Отрывок, характеризующий Пелехин, Пётр Павлович

– Послушай, Ростов, – сказал Долохов, ясно улыбаясь и глядя в глаза Николаю, – ты знаешь поговорку: «Счастлив в любви, несчастлив в картах». Кузина твоя влюблена в тебя. Я знаю.
«О! это ужасно чувствовать себя так во власти этого человека», – думал Ростов. Ростов понимал, какой удар он нанесет отцу, матери объявлением этого проигрыша; он понимал, какое бы было счастье избавиться от всего этого, и понимал, что Долохов знает, что может избавить его от этого стыда и горя, и теперь хочет еще играть с ним, как кошка с мышью.
– Твоя кузина… – хотел сказать Долохов; но Николай перебил его.
– Моя кузина тут ни при чем, и о ней говорить нечего! – крикнул он с бешенством.
– Так когда получить? – спросил Долохов.
– Завтра, – сказал Ростов, и вышел из комнаты.


Сказать «завтра» и выдержать тон приличия было не трудно; но приехать одному домой, увидать сестер, брата, мать, отца, признаваться и просить денег, на которые не имеешь права после данного честного слова, было ужасно.
Дома еще не спали. Молодежь дома Ростовых, воротившись из театра, поужинав, сидела у клавикорд. Как только Николай вошел в залу, его охватила та любовная, поэтическая атмосфера, которая царствовала в эту зиму в их доме и которая теперь, после предложения Долохова и бала Иогеля, казалось, еще более сгустилась, как воздух перед грозой, над Соней и Наташей. Соня и Наташа в голубых платьях, в которых они были в театре, хорошенькие и знающие это, счастливые, улыбаясь, стояли у клавикорд. Вера с Шиншиным играла в шахматы в гостиной. Старая графиня, ожидая сына и мужа, раскладывала пасьянс с старушкой дворянкой, жившей у них в доме. Денисов с блестящими глазами и взъерошенными волосами сидел, откинув ножку назад, у клавикорд, и хлопая по ним своими коротенькими пальцами, брал аккорды, и закатывая глаза, своим маленьким, хриплым, но верным голосом, пел сочиненное им стихотворение «Волшебница», к которому он пытался найти музыку.
Волшебница, скажи, какая сила
Влечет меня к покинутым струнам;
Какой огонь ты в сердце заронила,
Какой восторг разлился по перстам!
Пел он страстным голосом, блестя на испуганную и счастливую Наташу своими агатовыми, черными глазами.
– Прекрасно! отлично! – кричала Наташа. – Еще другой куплет, – говорила она, не замечая Николая.
«У них всё то же» – подумал Николай, заглядывая в гостиную, где он увидал Веру и мать с старушкой.
– А! вот и Николенька! – Наташа подбежала к нему.
– Папенька дома? – спросил он.
– Как я рада, что ты приехал! – не отвечая, сказала Наташа, – нам так весело. Василий Дмитрич остался для меня еще день, ты знаешь?
– Нет, еще не приезжал папа, – сказала Соня.
– Коко, ты приехал, поди ко мне, дружок! – сказал голос графини из гостиной. Николай подошел к матери, поцеловал ее руку и, молча подсев к ее столу, стал смотреть на ее руки, раскладывавшие карты. Из залы всё слышались смех и веселые голоса, уговаривавшие Наташу.
– Ну, хорошо, хорошо, – закричал Денисов, – теперь нечего отговариваться, за вами barcarolla, умоляю вас.
Графиня оглянулась на молчаливого сына.
– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.