Пема Лингпа

Пема Лингпа (Орджен Пема Лингпа, Падма Лингпа, тиб. པདྨ་གླིང་པ, Вайли padma gling pa) (1450—1521) — учитель школы Ньингма тибетского Буддизма, принадлежащий к линии воплощений Лонгченпы.

По мнению верующих, он также является воплощением тибетской принцессы Пемасел, которая ранее в VIII веке чудесным образом получила сокровенные наставления от основателя школы Ньингма учителя Падмасамбхавы.

Пема Лингпа знаменит своей деятельностью в Тибете и в Бутане.

В Бутане он отыскивал многочисленные скрытые реликвии (терма), и до сих пор считается покровителем этой страны. Терма (спрятанные тексты, реликвии и ритуальные предметы) сохранились от Падмасамбхавы, и были спрятаны его учениками во время преследования буддизма тибетским королём Ландармой, правившим в 836—842. Пема Лингпа отыскал 32 терма, это так называемые «южные сокровища», спрятанных к югу от тибетского монастыря Самье.

Танцы, исполняющиеся монахами во время буддийских праздников (цечу), происходят из сновидений Пема Лингпы, который впоследствии смог свои эти танцы детально описать и поставить.

Его преемником стал четвёртый сын Кунга Вангпо.

Королевская семья Бутана считается потомками Пемы Лингпа и Кунга Вангпо, так же, как и Далай-лама VI Цаньян Джамцо (1683—1706).

Учение и терма

• 31 июля 1476 года (десятый день седьмого месяца года обезьяны) в месте Йиге Трукма у него было видение Гуру Падмасамбхавы, который благословил его и вручил список ста восьми великих Сокровищ.
• В возрасте двадцати семи лет Пема Лингпа обнаружил первое Терма «Циклы светоносного пространства Великого Совер­шенства» (тиб. rdzogs-chen klong-gsal-gyi skor-rnams) в прославлен­ном озере Мебар.
• В Самье Чимпу Тертон открыл текст «Великое Совершенство, собрание устремлений Самантабхадры» (тиб. rdzogs-chen kun-bzang dgongs-'dus).
• Пема Лингпа открыл Учения «Цикл младшего сына, недвойственная тантра Великого Совершенства» (тиб. rdzogs-chen gnyis-med-rgyudbu-chung-gi skor),
• «Великий Сострадающий, Светильник, который рас­сеивает тьму» (тиб. thugs-rje chen-po mun-sel sgron-me),
• «Восемь наставлений для передачи, Зеркало ума» (тиб. bka '-brgyad thugs-kyi me-long) и другие тексты, а также книги, ступы, священные объекты и образы, в том числе несколько образов Гуру Падмасамбхавы.
• В Бутане на дне бурлящего озера Мебарцо — заводи горной реки — Пема Лингпа отыскал статую Падмасамбхавы.

Тамшинг-лакханг

Община тибетского монастыря Лалунг (который основал Пема Лингпа) в 1960 переместилась в долину Бумтанг в Бутане, где был приведён в порядок и заново открыт монастырь Тамшинг-лакханг. Там регулярно проводятся фестивали (цечу) с танцами, поставленными Пема Лингпой.

Духовным наставником монастыря является лама Сунгтрул Ринпоче, который является инкарнацией речи Пема Лингпы, он родился в Бутане в долине Чумби в 1967.

Гангтей-тулку Ринпоче

Гангтей-тулку Ринпоче — перерожденец Пема Лингпа, владеет монастырём Гангтей-гомпа в Бутане и является хранителем традиции. На Западе традицию представляет общество Yeshekhorlo.

См. также

• Тертон
• Джамгон Конгтрул
• Джамьянг Кенце Вангпо
• Чогьюр Лингпа
• Сангье Лингпа
• Гангтей-гомпа
• Тамшинг-лакханг

Ссылки на английском языке

• Yeshekhorlo International [www.yeshekhorlo.org]

Ссылки на русском языке

• [www.yeshekhorlo.ru/ Сайт Еше Корло Россия]

Отрывок, характеризующий Пема Лингпа

Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.

Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.