Пневматическая артиллерия

Пневматическая артиллерия пережила короткую вспышку популярности сразу после изобретения во второй половине XIX века первых мощных взрывчатых веществ, которые не могли быть применены в снарядах обычной пороховой артиллерии, так как имели слишком высокую чувствительность, либо при контакте с металлом во время хранения снаряда образовывали особо чувствительные соединения и при выстреле могли самопроизвольно детонировать прямо в канале ствола. В таких условиях оказалась весьма привлекательна возможность пневматического оружия плавно регулировать нарастание давления, исключая резкий толчок при выстреле. Большие проблемы стал доставлять в эти годы артиллеристам и сам использовавшийся для метания снарядов порох, когда с целью получения более высоких характеристик орудий проверенный веками чёрный порох стали заменять на новые медленногорящие сорта — бурый и шоколадный. Новые пороха оказались крайне чувствительны к условиям хранения, инциденты с их самовоспламенением или даже самопроизвольной детонацией не были редкостью, что ставило безопасность обращения с огнестрельной артиллерией под вопрос, в особенности на флоте, где обеспечить приемлемые условия хранения боеприпасов во время длительного плавания было весьма непросто. В сумме эти обстоятельства делали поиски альтернативного способа метания снарядов весьма привлекательными.

История

Наибольшего успеха добились американцы, начавшие работы в этом направлении ещё в годы Гражданской войны, а в 1880-х годах испытавшие и принявшие на вооружение флота и береговых батарей гладкоствольные пневматические орудия калибром 8 (в ряде источников указана цифра 8,5), 10,5 (судя по всему, была унифицирована с более ранней 15-дюймовой, но вела огонь подкалиберными снарядами с отделяющимися поддонами) и 15 дюймов. В оригинале это оружие именовалось dynamite torpedo gun — «орудие для стрельбы динамитными минами» или aerial torpedo gun — «орудие для стрельбы воздушными торпедами». Оно вело огонь продолговатыми оперёнными фугасными снарядами, часто описываемыми как «внешне напоминающие ракеты», которые содержали до 100 кг взрывчатого вещества — влажного пироксилина. Изначальным автором конструкции пневматического орудия был отставной артиллерийский офицер, основатель Pneumatic Gun Company Эдмунд Залински (Жалиньский; англ. Edmund Louis Gray Zalinski), однако впоследствии инженеры американского военно-морского ведомства подошли к его конструкции весьма творчески, в конечном итоге по сути спроектировав все основные узлы заново, причём в ходе разработки было применено немало оригинальных и передовых для своего времени технических решений.

Больше всего информации сохранилось о 15-дюймовом пневматическом орудии, три экземпляра которого были установлены на построенном специально для экспериментов с пневматической артиллерией крейсере американского флота USS Vesuvius. Начальная скорость его снаряда достигала 250 м/с, предельная дальность стрельбы — 4,5…5 километров (по современным расчётам — скорее всего не более 3 км; впрочем, и то, и то вполне укладывалось в представления теоретиков конца XIX века о дальности стрельбы в эскадренном сражении, которая ожидалась никак не более 20 кабельтовых, или 3700 м). При этом прямого попадания по вражескому кораблю не требовалось — помимо обычного контактного взрывателя, снаряды были снабжены также электрохимическим, который срабатывал с небольшой задержкой после попадания головной части снаряда в воду, поражая уязвимую подводную часть корпуса вражеского корабля. Таким образом, хотя по дальнобойности пневматическая артиллерия и уступала современной ей огнестрельной, её мощные разрывные снаряды, способные эффективно поражать цель даже при близком промахе, в теории могли с успехом применяться на дистанции, на которой снаряды огнестрельной артиллерии уже не были бы действительны из-за критически низкого числа прямых попаданий.

Траектория полёта снаряда была навесной, а время подлёта к цели достигало 12 секунд, что не способствовало точности стрельбы, поэтому изначально пневматические орудия рассматривали главным образом в качестве своеобразной альтернативы тогдашним торпедам, также не отличавшимся ни большой дальностью, ни высокой точностью. Предполагалось использовать «динамитные пушки» для бомбардировки вражеского побережья, обстрела кораблей, стоящих в гаванях, а в эскадренном сражении — для обстрела с большого расстояния крупных скоплений кораблей противника.

Для питания орудия использовался 140-атмосферный компрессор, приводимый в действие паровой машиной (на практике давление воздуха редко поднимали выше 70 атм по указанным ниже соображениям). Этот вариант 15-дюймового орудия устанавливался стационарно, так что наведение по азимуту осуществлялось всем корпусом корабля, а наводка по горизонту осуществлялась либо изменением количества подаваемого при выстреле воздуха, или применением снарядов различной массы. Это оказалось неудачным решением, и более поздние варианты разрабатывались уже в качестве обычных поворотных палубных установок. Орудия для береговых батарей была аналогичны по конструкции палубной установке. Предполагалась также установка подобного орудия на подводные лодки, которые должны были производить стрельбу из подводного положения — был даже построен действующий образец (подводная лодка Холланда № 8), но, по-видимому, испытания оказались малоудачными и впоследствии лодка получила обычное торпедное вооружение.

Действие пневматических орудий по цели было более чем удовлетворительным, и в литературе конца XIX века они описывались как оружие исключительной разрушительной силы, способное серьёзно изменить облик войны на море. Дело в том, что огромная мощность взрыва их снарядов, недостижимая для традиционной артиллерии того времени, в теории не оставляла шансов даже броненосцам, а небольшая масса и отсутствие отдачи позволяли устанавливать пневматические орудия большой мощности на небольших кораблях или даже переоборудованных торговых судах:

Усовершенствование пневматической пушки было бы равносильно смертельному удару, нанесенному всем современным кораблям, так как трудно себе даже представить, чем их можно защищать от таких снарядов. Вследствие того что сотрясение при пневматической стрельбе весьма незначительно, такие пушки могут быть смело поставлены на коммерческие пароходы, что уже и было сделано на «Нитеройе» во время Бразильской войны — Х. Вильсон, «Броненосцы в бою».

Подобную оценку эффективности «динамитной пушки» следует, однако, считать явно завышенной. Все немногочисленные случаи применения этого оружия в боевых условиях позволили говорить о его большой внешней эффектности, но при этом — низкой эффективности. Последнее, правда, было во многом связано с неудачной конструкцией самого носителя нового оружия с его неподвижно установленными в корпусе орудиями и очень плохой маневренностью, отсутствием баллистических таблиц, качественных прицельных приспособлений и в целом очень низким уровнем обеспечения стрельбы, а также — чрезвычайно осторожной тактикой его применения: за одну бомбардировку выпускалось не более трёх снарядов с последующим спешным отходом, что при их невысокой точности не позволяло добиться удачных попаданий (при таком числе выстрелов и обычная артиллерия того времени не была способна решать сходные боевые задачи). Поражающая способность самих снарядов при этом каких-либо нареканий не вызывала — по свидетельству очевидцев в воронку, оставшуюся после попадания каждого из них, «могло поместиться два десятка лошадей». Однако, ни стоящие на рейде корабли, ни расположенные неподалёку сухопутные батареи артиллерии не получили ни малейших повреждений. Кроме того, ещё на этапе испытаний выяснилось, что работоспособность взрывателя, рассчитанного на подводный взрыв, оказалась никудышной — абсолютное большинство снарядов детонировало от удара об воду, так что от идеи использования нового оружия как более дальнобойной альтернативы торпедным аппаратам вскоре пришлось отказаться — практически реализуемой оказалась лишь роль пушки с очень мощными фугасными снарядами. Никак не отличилась и пневматическая пушка, установленная на участвовавший в бразильской гражданской войне вспомогательный крейсер (вооружённый пароход) Nictheroy: отсутствие у бразильского флота достаточного количества квалифицированных специалистов не позволило применить её в бою, так что всё дело ограничилось одним «демонстрационным» выстрелом уже после разгрома повстанцев, который лишь в очередной раз продемонстрировал разрушительную силу её снарядов, но ничего не дал с точки зрения оценки реальной боевой эффективности.

Наряду с этим, имеются сообщения о разработках аналогичных пневматических орудий в Германии и Италии.

Между тем, взрывчатые вещества в конце XIX века очень быстро совершенствовались. Появившийся в 1890-х годах бездымный порох не только оказался достаточно безопасен в обращении, но и за счёт ряда своих свойств (в первую очередь — медленного, равномерного и хорошо контролируемого за счёт формы и размеров зёрен горения) позволил совершить в развитии классической артиллерии качественный скачок. Были разработаны новые взрывчатые вещества, так что уже в русско-японскую войну японцы с большим успехом применили разработанные в Англии мощные фугасные снаряды к обычной артиллерии крупного калибра, которые, как и ожидалось, оказались весьма разрушительным оружием. Японский 12-дюймовый (305 мм) фугасный снаряд содержал около 50 кг тринитрофенола (также известен под названиями: лиддит, мелинит, шимоза, пикриновая кислота) в особой защитной оболочке из оловянной фольги, которая при контакте с тринитрофенолом не образовывала особо чувствительных химических соединений. В России также были разработаны снаряды, начинённые особым образом стабилизированным пироксилином, однако их конструкция оказалась неудачной, взрыватели были ненадёжны, а разрывной заряд — слишком слаб, что стало одной из причин Цусимской трагедии русского флота. Позднее в снарядах к морской артиллерии стали также применяться тринитротолуол и тетранитропентаэритрит.

Пневматическая артиллерия же не поспевала за развитием огнестрельной, и после того, как уже в начале XX века дальность стрельбы последней достигла 10 и более километров, оказалось неконкурентоспособной — установленная под Нью-Йорком береговая батарея пневматических орудий к тому времени могла быть с лёгкостью расстреляна с кораблей, находящихся далеко за границей предельной дальности её стрельбы. К этому добавились также специфические проблемы пневматической артиллерии, связанные со сравнительно низким развитием технологий на рубеже XIX и XX веков — в частности, её постоянными спутниками были утечки воздуха и ненадёжная работа многочисленных клапанных устройств (которых за весь срок эксплуатации было испытано огромное множество), а сами пневмобаллоны сильно корродировали изнутри из-за повышенной влажности сжимаемого компрессором морского воздуха, создавая опасность в эксплуатации. Впрочем, не менее важным фактором оказалось то, что из предмета национальной гордости «динамитная пушка» перешла в категорию вызывающих праведный гнев налогоплательщиков дорогостоящих неудач военно-морского ведомства, и вскоре о ней предпочли забыть. Некоторое время после этого рассматривалась возможность применения «динамитных пушек» для расчистки проходов в подводных минных полях, однако это уже была скорее попытка хоть как-то утилизировать ставшую бесполезной технологию, причём малоудачная: обычные тральщики были и дешевле, и надёжней.

В то же время, сам принцип поражения защищённого бронёй корабля подрывом большого количества взрывчатого вещества оказался вполне жизнеспособным и после появления боевой авиации был реализован в виде используемых против кораблей авиабомб, а затем и противокорабельных ракет, окончательно положивших конец эпохе броненосного флота.

Наряду с тяжёлыми корабельными и береговыми орудиями, в США было также создано полевое пневматическое орудие системы Симса и Дадли калибром 2,5 дюйма (64 мм). Главной его особенностью было использование вместо компрессора порохового газогенератора, расположенного в параллельной стволу трубе. Орудие устанавливалось на обычном для тогдашней артиллерии колёсном станке. Единственным его преимуществом перед пороховым орудием была сравнительная бесшумность, благодаря чему оно с ограниченным успехом использовалось в Испано-американской войне 1898 года для диверсионных целей, а впоследствии также вышло из употребления.

В Первую мировую войну французы и австрийцы широко применяли в окопной войне пневматические миномёты, которые забрасывали мину калибром до 200 мм и массой до 35 кг на дальности порядка 1 км. Питание осуществлялось либо от ручных насосов (для лёгких моделей), либо от полевой компрессорной станции или баллонов заводского снаряжения (для более мощных образцов). Причина появления такого оружия всё та же — опасения по поводу возможности самопроизвольной детонации содержащегося в сравнительно тонкостенной мине заряда взрывчатого вещества. Но и здесь воздух оказался со временем вытеснен порохом, чему во много способствовало появление в Великобритании ставшего «стандартом де-факто» миномёта Стокса — первого миномёта современного типа. Тем не менее, пневматические миномёты сыграли свою роль, позволив отработать тактику применения такого оружия. Кроме того, их специфическим, но весьма важным в условиях «окопной войны» преимуществом была почти полная бесшумность выстрела, благодаря чему выстрел из такого миномёта не сопровождался немедленным ответным огнём в сторону источника шума.

В настоящее время пневматическая артиллерия находится далеко за пределами возможности эффективного боевого использования. Тем не менее, её карьера продолжается «на гражданке», чему способствует появление недорогих и широкодоступных источников сжатого воздуха под давлением до 200 атм. Так, мощные (калибр 400 мм, снаряд весом около 150 кг разгоняется до 300 м/с) пневматические пушки используются для испытания парашютов, а в Канаде пневматическая артиллерия постепенно вытесняет пороховые орудия военного образца в качестве инструмента для борьбы с лавинами, причём ключевым фактором, как и больше ста лет назад, оказалась безопасность обращения. В России созданы пневматические линемёты, предназначенные для спасения на водах и решения других специальных задач.

Наконец, нельзя не упомянуть о таком явлении, как развлекательная стрельба на дальность и точность из гигантских пневматических пушек (Pumpkin Cannon) тыквами и аналогичными предметами, что является достаточно популярным хобби в США.

Литература

• «Военная энциклопедия» издания 1912 года, статья «Динамитные пушки».
• Судьба динамитного оружия // Техника и вооружение. — 2003. — № 4, 5, 8, 10.
• Митюков Н. В., МакШерри П. М. Применение имитационного моделирования для оценки эффективности пневматической пушки // Вестник ИжГТУ. — 1999. — № 4. — С. 6—9.

Отрывок, характеризующий Пневматическая артиллерия

Денисов говорил пренебрежительно о всем этом деле; но Ростов знал его слишком хорошо, чтобы не заметить, что он в душе (скрывая это от других) боялся суда и мучился этим делом, которое, очевидно, должно было иметь дурные последствия. Каждый день стали приходить бумаги запросы, требования к суду, и первого мая предписано было Денисову сдать старшему по себе эскадрон и явиться в штаб девизии для объяснений по делу о буйстве в провиантской комиссии. Накануне этого дня Платов делал рекогносцировку неприятеля с двумя казачьими полками и двумя эскадронами гусар. Денисов, как всегда, выехал вперед цепи, щеголяя своей храбростью. Одна из пуль, пущенных французскими стрелками, попала ему в мякоть верхней части ноги. Может быть, в другое время Денисов с такой легкой раной не уехал бы от полка, но теперь он воспользовался этим случаем, отказался от явки в дивизию и уехал в госпиталь.


В июне месяце произошло Фридландское сражение, в котором не участвовали павлоградцы, и вслед за ним объявлено было перемирие. Ростов, тяжело чувствовавший отсутствие своего друга, не имея со времени его отъезда никаких известий о нем и беспокоясь о ходе его дела и раны, воспользовался перемирием и отпросился в госпиталь проведать Денисова.
Госпиталь находился в маленьком прусском местечке, два раза разоренном русскими и французскими войсками. Именно потому, что это было летом, когда в поле было так хорошо, местечко это с своими разломанными крышами и заборами и своими загаженными улицами, оборванными жителями и пьяными и больными солдатами, бродившими по нем, представляло особенно мрачное зрелище.
В каменном доме, на дворе с остатками разобранного забора, выбитыми частью рамами и стеклами, помещался госпиталь. Несколько перевязанных, бледных и опухших солдат ходили и сидели на дворе на солнушке.
Как только Ростов вошел в двери дома, его обхватил запах гниющего тела и больницы. На лестнице он встретил военного русского доктора с сигарою во рту. За доктором шел русский фельдшер.
– Не могу же я разорваться, – говорил доктор; – приходи вечерком к Макару Алексеевичу, я там буду. – Фельдшер что то еще спросил у него.
– Э! делай как знаешь! Разве не всё равно? – Доктор увидал подымающегося на лестницу Ростова.
– Вы зачем, ваше благородие? – сказал доктор. – Вы зачем? Или пуля вас не брала, так вы тифу набраться хотите? Тут, батюшка, дом прокаженных.
– Отчего? – спросил Ростов.
– Тиф, батюшка. Кто ни взойдет – смерть. Только мы двое с Макеевым (он указал на фельдшера) тут трепемся. Тут уж нашего брата докторов человек пять перемерло. Как поступит новенький, через недельку готов, – с видимым удовольствием сказал доктор. – Прусских докторов вызывали, так не любят союзники то наши.
Ростов объяснил ему, что он желал видеть здесь лежащего гусарского майора Денисова.
– Не знаю, не ведаю, батюшка. Ведь вы подумайте, у меня на одного три госпиталя, 400 больных слишком! Еще хорошо, прусские дамы благодетельницы нам кофе и корпию присылают по два фунта в месяц, а то бы пропали. – Он засмеялся. – 400, батюшка; а мне всё новеньких присылают. Ведь 400 есть? А? – обратился он к фельдшеру.
Фельдшер имел измученный вид. Он, видимо, с досадой дожидался, скоро ли уйдет заболтавшийся доктор.
– Майор Денисов, – повторил Ростов; – он под Молитеном ранен был.
– Кажется, умер. А, Макеев? – равнодушно спросил доктор у фельдшера.
Фельдшер однако не подтвердил слов доктора.
– Что он такой длинный, рыжеватый? – спросил доктор.
Ростов описал наружность Денисова.
– Был, был такой, – как бы радостно проговорил доктор, – этот должно быть умер, а впрочем я справлюсь, у меня списки были. Есть у тебя, Макеев?
– Списки у Макара Алексеича, – сказал фельдшер. – А пожалуйте в офицерские палаты, там сами увидите, – прибавил он, обращаясь к Ростову.
– Эх, лучше не ходить, батюшка, – сказал доктор: – а то как бы сами тут не остались. – Но Ростов откланялся доктору и попросил фельдшера проводить его.
– Не пенять же чур на меня, – прокричал доктор из под лестницы.
Ростов с фельдшером вошли в коридор. Больничный запах был так силен в этом темном коридоре, что Ростов схватился зa нос и должен был остановиться, чтобы собраться с силами и итти дальше. Направо отворилась дверь, и оттуда высунулся на костылях худой, желтый человек, босой и в одном белье.
Он, опершись о притолку, блестящими, завистливыми глазами поглядел на проходящих. Заглянув в дверь, Ростов увидал, что больные и раненые лежали там на полу, на соломе и шинелях.
– А можно войти посмотреть? – спросил Ростов.
– Что же смотреть? – сказал фельдшер. Но именно потому что фельдшер очевидно не желал впустить туда, Ростов вошел в солдатские палаты. Запах, к которому он уже успел придышаться в коридоре, здесь был еще сильнее. Запах этот здесь несколько изменился; он был резче, и чувствительно было, что отсюда то именно он и происходил.
В длинной комнате, ярко освещенной солнцем в большие окна, в два ряда, головами к стенам и оставляя проход по середине, лежали больные и раненые. Большая часть из них были в забытьи и не обратили вниманья на вошедших. Те, которые были в памяти, все приподнялись или подняли свои худые, желтые лица, и все с одним и тем же выражением надежды на помощь, упрека и зависти к чужому здоровью, не спуская глаз, смотрели на Ростова. Ростов вышел на середину комнаты, заглянул в соседние двери комнат с растворенными дверями, и с обеих сторон увидал то же самое. Он остановился, молча оглядываясь вокруг себя. Он никак не ожидал видеть это. Перед самым им лежал почти поперек середняго прохода, на голом полу, больной, вероятно казак, потому что волосы его были обстрижены в скобку. Казак этот лежал навзничь, раскинув огромные руки и ноги. Лицо его было багрово красно, глаза совершенно закачены, так что видны были одни белки, и на босых ногах его и на руках, еще красных, жилы напружились как веревки. Он стукнулся затылком о пол и что то хрипло проговорил и стал повторять это слово. Ростов прислушался к тому, что он говорил, и разобрал повторяемое им слово. Слово это было: испить – пить – испить! Ростов оглянулся, отыскивая того, кто бы мог уложить на место этого больного и дать ему воды.
– Кто тут ходит за больными? – спросил он фельдшера. В это время из соседней комнаты вышел фурштадский солдат, больничный служитель, и отбивая шаг вытянулся перед Ростовым.
– Здравия желаю, ваше высокоблагородие! – прокричал этот солдат, выкатывая глаза на Ростова и, очевидно, принимая его за больничное начальство.
– Убери же его, дай ему воды, – сказал Ростов, указывая на казака.
– Слушаю, ваше высокоблагородие, – с удовольствием проговорил солдат, еще старательнее выкатывая глаза и вытягиваясь, но не трогаясь с места.
– Нет, тут ничего не сделаешь, – подумал Ростов, опустив глаза, и хотел уже выходить, но с правой стороны он чувствовал устремленный на себя значительный взгляд и оглянулся на него. Почти в самом углу на шинели сидел с желтым, как скелет, худым, строгим лицом и небритой седой бородой, старый солдат и упорно смотрел на Ростова. С одной стороны, сосед старого солдата что то шептал ему, указывая на Ростова. Ростов понял, что старик намерен о чем то просить его. Он подошел ближе и увидал, что у старика была согнута только одна нога, а другой совсем не было выше колена. Другой сосед старика, неподвижно лежавший с закинутой головой, довольно далеко от него, был молодой солдат с восковой бледностью на курносом, покрытом еще веснушками, лице и с закаченными под веки глазами. Ростов поглядел на курносого солдата, и мороз пробежал по его спине.
– Да ведь этот, кажется… – обратился он к фельдшеру.
– Уж как просили, ваше благородие, – сказал старый солдат с дрожанием нижней челюсти. – Еще утром кончился. Ведь тоже люди, а не собаки…
– Сейчас пришлю, уберут, уберут, – поспешно сказал фельдшер. – Пожалуйте, ваше благородие.
– Пойдем, пойдем, – поспешно сказал Ростов, и опустив глаза, и сжавшись, стараясь пройти незамеченным сквозь строй этих укоризненных и завистливых глаз, устремленных на него, он вышел из комнаты.


Пройдя коридор, фельдшер ввел Ростова в офицерские палаты, состоявшие из трех, с растворенными дверями, комнат. В комнатах этих были кровати; раненые и больные офицеры лежали и сидели на них. Некоторые в больничных халатах ходили по комнатам. Первое лицо, встретившееся Ростову в офицерских палатах, был маленький, худой человечек без руки, в колпаке и больничном халате с закушенной трубочкой, ходивший в первой комнате. Ростов, вглядываясь в него, старался вспомнить, где он его видел.
– Вот где Бог привел свидеться, – сказал маленький человек. – Тушин, Тушин, помните довез вас под Шенграбеном? А мне кусочек отрезали, вот… – сказал он, улыбаясь, показывая на пустой рукав халата. – Василья Дмитриевича Денисова ищете? – сожитель! – сказал он, узнав, кого нужно было Ростову. – Здесь, здесь и Тушин повел его в другую комнату, из которой слышался хохот нескольких голосов.
«И как они могут не только хохотать, но жить тут»? думал Ростов, всё слыша еще этот запах мертвого тела, которого он набрался еще в солдатском госпитале, и всё еще видя вокруг себя эти завистливые взгляды, провожавшие его с обеих сторон, и лицо этого молодого солдата с закаченными глазами.
Денисов, закрывшись с головой одеялом, спал не постели, несмотря на то, что был 12 й час дня.
– А, Г'остов? 3до'ово, здо'ово, – закричал он всё тем же голосом, как бывало и в полку; но Ростов с грустью заметил, как за этой привычной развязностью и оживленностью какое то новое дурное, затаенное чувство проглядывало в выражении лица, в интонациях и словах Денисова.
Рана его, несмотря на свою ничтожность, все еще не заживала, хотя уже прошло шесть недель, как он был ранен. В лице его была та же бледная опухлость, которая была на всех гошпитальных лицах. Но не это поразило Ростова; его поразило то, что Денисов как будто не рад был ему и неестественно ему улыбался. Денисов не расспрашивал ни про полк, ни про общий ход дела. Когда Ростов говорил про это, Денисов не слушал.
Ростов заметил даже, что Денисову неприятно было, когда ему напоминали о полке и вообще о той, другой, вольной жизни, которая шла вне госпиталя. Он, казалось, старался забыть ту прежнюю жизнь и интересовался только своим делом с провиантскими чиновниками. На вопрос Ростова, в каком положении было дело, он тотчас достал из под подушки бумагу, полученную из комиссии, и свой черновой ответ на нее. Он оживился, начав читать свою бумагу и особенно давал заметить Ростову колкости, которые он в этой бумаге говорил своим врагам. Госпитальные товарищи Денисова, окружившие было Ростова – вновь прибывшее из вольного света лицо, – стали понемногу расходиться, как только Денисов стал читать свою бумагу. По их лицам Ростов понял, что все эти господа уже не раз слышали всю эту успевшую им надоесть историю. Только сосед на кровати, толстый улан, сидел на своей койке, мрачно нахмурившись и куря трубку, и маленький Тушин без руки продолжал слушать, неодобрительно покачивая головой. В середине чтения улан перебил Денисова.
– А по мне, – сказал он, обращаясь к Ростову, – надо просто просить государя о помиловании. Теперь, говорят, награды будут большие, и верно простят…
– Мне просить государя! – сказал Денисов голосом, которому он хотел придать прежнюю энергию и горячность, но который звучал бесполезной раздражительностью. – О чем? Ежели бы я был разбойник, я бы просил милости, а то я сужусь за то, что вывожу на чистую воду разбойников. Пускай судят, я никого не боюсь: я честно служил царю, отечеству и не крал! И меня разжаловать, и… Слушай, я так прямо и пишу им, вот я пишу: «ежели бы я был казнокрад…
– Ловко написано, что и говорить, – сказал Тушин. Да не в том дело, Василий Дмитрич, – он тоже обратился к Ростову, – покориться надо, а вот Василий Дмитрич не хочет. Ведь аудитор говорил вам, что дело ваше плохо.
– Ну пускай будет плохо, – сказал Денисов. – Вам написал аудитор просьбу, – продолжал Тушин, – и надо подписать, да вот с ними и отправить. У них верно (он указал на Ростова) и рука в штабе есть. Уже лучше случая не найдете.
– Да ведь я сказал, что подличать не стану, – перебил Денисов и опять продолжал чтение своей бумаги.
Ростов не смел уговаривать Денисова, хотя он инстинктом чувствовал, что путь, предлагаемый Тушиным и другими офицерами, был самый верный, и хотя он считал бы себя счастливым, ежели бы мог оказать помощь Денисову: он знал непреклонность воли Денисова и его правдивую горячность.
Когда кончилось чтение ядовитых бумаг Денисова, продолжавшееся более часа, Ростов ничего не сказал, и в самом грустном расположении духа, в обществе опять собравшихся около него госпитальных товарищей Денисова, провел остальную часть дня, рассказывая про то, что он знал, и слушая рассказы других. Денисов мрачно молчал в продолжение всего вечера.
Поздно вечером Ростов собрался уезжать и спросил Денисова, не будет ли каких поручений?
– Да, постой, – сказал Денисов, оглянулся на офицеров и, достав из под подушки свои бумаги, пошел к окну, на котором у него стояла чернильница, и сел писать.
– Видно плетью обуха не пег'ешибешь, – сказал он, отходя от окна и подавая Ростову большой конверт. – Это была просьба на имя государя, составленная аудитором, в которой Денисов, ничего не упоминая о винах провиантского ведомства, просил только о помиловании.
– Передай, видно… – Он не договорил и улыбнулся болезненно фальшивой улыбкой.


Вернувшись в полк и передав командиру, в каком положении находилось дело Денисова, Ростов с письмом к государю поехал в Тильзит.
13 го июня, французский и русский императоры съехались в Тильзите. Борис Друбецкой просил важное лицо, при котором он состоял, о том, чтобы быть причислену к свите, назначенной состоять в Тильзите.
– Je voudrais voir le grand homme, [Я желал бы видеть великого человека,] – сказал он, говоря про Наполеона, которого он до сих пор всегда, как и все, называл Буонапарте.
– Vous parlez de Buonaparte? [Вы говорите про Буонапарта?] – сказал ему улыбаясь генерал.
Борис вопросительно посмотрел на своего генерала и тотчас же понял, что это было шуточное испытание.
– Mon prince, je parle de l'empereur Napoleon, [Князь, я говорю об императоре Наполеоне,] – отвечал он. Генерал с улыбкой потрепал его по плечу.
– Ты далеко пойдешь, – сказал он ему и взял с собою.
Борис в числе немногих был на Немане в день свидания императоров; он видел плоты с вензелями, проезд Наполеона по тому берегу мимо французской гвардии, видел задумчивое лицо императора Александра, в то время как он молча сидел в корчме на берегу Немана, ожидая прибытия Наполеона; видел, как оба императора сели в лодки и как Наполеон, приставши прежде к плоту, быстрыми шагами пошел вперед и, встречая Александра, подал ему руку, и как оба скрылись в павильоне. Со времени своего вступления в высшие миры, Борис сделал себе привычку внимательно наблюдать то, что происходило вокруг него и записывать. Во время свидания в Тильзите он расспрашивал об именах тех лиц, которые приехали с Наполеоном, о мундирах, которые были на них надеты, и внимательно прислушивался к словам, которые были сказаны важными лицами. В то самое время, как императоры вошли в павильон, он посмотрел на часы и не забыл посмотреть опять в то время, когда Александр вышел из павильона. Свидание продолжалось час и пятьдесят три минуты: он так и записал это в тот вечер в числе других фактов, которые, он полагал, имели историческое значение. Так как свита императора была очень небольшая, то для человека, дорожащего успехом по службе, находиться в Тильзите во время свидания императоров было делом очень важным, и Борис, попав в Тильзит, чувствовал, что с этого времени положение его совершенно утвердилось. Его не только знали, но к нему пригляделись и привыкли. Два раза он исполнял поручения к самому государю, так что государь знал его в лицо, и все приближенные не только не дичились его, как прежде, считая за новое лицо, но удивились бы, ежели бы его не было.