Прозоровский, Лев Михайлович

Лев Михайлович Прозоровский
Имя при рождении:	Лев Михайлович Прозоровский
Дата рождения:	4 мая (22 апреля) 1880(1880-04-22)
Место рождения:	Луганск, Российская империя
Дата смерти:	16 июня 1954(1954-06-16) (74 года)
Место смерти:	Москва,
Профессия:	актёр,театральный режиссёр
Гражданство:
Награды:

Лев Михайлович Прозоровский (наст. фам. Ременников; 22 апреля (4 мая) 1880, Луганск — 16 июня 1954, Москва) — русский советский театральный режиссёр и актёр. Народный артист РСФСР (1949).

Биография

Родился в бедной провинциальной мещанской семье. Работал в слесарной мастерской, но увлекался театром.

Профессиональную деятельность начал в 1899 году в товариществе драматических актёров под руководством антрепренёра М. Н. Строителева. С 1905 работал в театрах Каменец-Подольска, Винницы, Пензы, Саратова, Костромы, Вологды, Киева, Одессы и др.

С 1908 занимался режиссурой. В 1916—1917 гг. был призван в армию. После Октябрьской революции вступил в труппу первого созданного советской властью в Москве театра — театра Московского военного округа в помещении зала «Аквариум». За несколько лет сменил несколько московских театров новых формалистических направлений: был художественным руководителем и актёром театра Рогожско-Симоновского района Москвы (1918), актёром бывшего Театра Корша (1919), Театра Революционной сатиры (1921), Театра им. МГСПС и Московского театра Революции (1922). В 1923 — режиссёр Малого театра, где он оставался на протяжении более чем тридцати лет (с 1923 по 1954 год).

Роли: Любим Торцов; Подхалюзин («Свои люди — сочтёмся»), Протасов («Живой труп»), Городничий («Ревизор»), Франц Моор («Разбойники» Шиллера); Брадобрей («Королевский брадобрей» Луначарского) и др.

Постановки в Малом театре: 1924: «Уриэль Акоста» Гуцкова; 1925: «Женитьба Белугина» Островского и Соловьёва, «Анна Кристи» О’Нила, «Женитьба Бальзаминова» Островского; 1926: «Лево руля!» Билль-Белоцерковского, «Смерть Петра I» Шаповаленко; «Любовь Яровая» (совм. с И. С. Платоном): 1927: «1917 год» Суханова и Платона; «Иван Козырь и Татьяна Русских» Д. Смолина (совместно с режиссёром И. С. Платоном); 1929: «Огненный мост» Ромашова; 1931: «Ясный лог» Тренёва; 1934 «Бойцы» Ромашова (совм. с К.П. Хохловым); 1937: «Лес», 1947: «На белом свете» П.Ф. Нилина (совм. с Цыгановым), 1954: «Снегурочка».

Критики особо отмечали успех постановки пьесы Тренева «Любовь Яровая». Это было время, когда театральная жизнь России переживала бурный подъем новых веяний и течений, и только Малый театр упорно хранил приверженность своим академическим традициям, чураясь революционных идей в искусстве. Оказавшись в окружении новаторств, Малый театр переживал явный кризис, однако удачная постановка спектакля «Любовь Яровая» вернула театральную Москву к классике, показав, что и современные пьесы с революционным содержанием могут жить по законам старого традиционного жанра.

Конечно, спектакли того времени были полны революционного пафоса и пропагандистского рвения. Таким стал и спектакль «Огненный мост» Б. Ромашова (1929), представивший галерею типических образов старой буржуазной и новой советской интеллигенции, образы которых представили А. Яблочкина, М. Климов, В. Пашенная, В. Ольховский, Н. Рыбников, С. Кузнецов, А. Васенин и другие ныне легендарные актёры Малого театра.

«В первый год Великой Отечественной войны общественность Магнитогорска через газеты „Магнитогорский рабочий“ и „Челябинский рабочий“ обратилась к коллективу Малого театра, находившемуся в то время в Челябинске, с просьбой возобновить культурное шефство и помочь магнитогорскому театру имени А. С. Пушкина, — рассказывает [www.maly.ru/!_work/history/prozorovskiyl2.html сайт Малого театра]. — Руководство Малого театра, обсудив это письмо, командировало в Магнитогорск Прозоровского сроком на один год в качестве главного режиссёра». За время работы в Магнитогорске (1942—1944) Прозоровский поставил пьесы: «Батальон идет на Запад» Г. Мдивани, «Русские люди» К. Симонова, «Иван да Марья» Е. Пермяка, «Весна в Москве» В. Гусева, «Со всяким может случиться» Б. Ромашова, «Нашествие» Л. Леонова, «Машенька» А. Афиногенова и другие. Кроме того, был создан спектакль по пьесе местных драматургов Татьяничевой и Смелянского «Этих дней не смолкнет слава».

В 1952 году — помимо режиссёра-постановщика Малого театра, стал главным режиссёром Литературно-драматического театра ВТО.

Награды

Два ордена Трудового Красного Знамени, звание народного артиста РСФСР (1949 год)

Ссылки

• [bookz.ru/authors/avtor-neizvesten-3/theatre_encicl/page-510-theatre_encicl.html Театральная энциклопедия]
• [www.maly.ru/!_work/history/prozorovskiyl2.html Сайт Малого театра. Прозоровский]

Отрывок, характеризующий Прозоровский, Лев Михайлович

Светлый холодный взгляд Долохова встретил Ростова еще у двери, как будто он давно ждал его.
– Давно не видались, – сказал он, – спасибо, что приехал. Вот только домечу, и явится Илюшка с хором.
– Я к тебе заезжал, – сказал Ростов, краснея.
Долохов не отвечал ему. – Можешь поставить, – сказал он.
Ростов вспомнил в эту минуту странный разговор, который он имел раз с Долоховым. – «Играть на счастие могут только дураки», сказал тогда Долохов.
– Или ты боишься со мной играть? – сказал теперь Долохов, как будто угадав мысль Ростова, и улыбнулся. Из за улыбки его Ростов увидал в нем то настроение духа, которое было у него во время обеда в клубе и вообще в те времена, когда, как бы соскучившись ежедневной жизнью, Долохов чувствовал необходимость каким нибудь странным, большей частью жестоким, поступком выходить из нее.
Ростову стало неловко; он искал и не находил в уме своем шутки, которая ответила бы на слова Долохова. Но прежде, чем он успел это сделать, Долохов, глядя прямо в лицо Ростову, медленно и с расстановкой, так, что все могли слышать, сказал ему:
– А помнишь, мы говорили с тобой про игру… дурак, кто на счастье хочет играть; играть надо наверное, а я хочу попробовать.
«Попробовать на счастие, или наверное?» подумал Ростов.
– Да и лучше не играй, – прибавил он, и треснув разорванной колодой, прибавил: – Банк, господа!
Придвинув вперед деньги, Долохов приготовился метать. Ростов сел подле него и сначала не играл. Долохов взглядывал на него.
– Что ж не играешь? – сказал Долохов. И странно, Николай почувствовал необходимость взять карту, поставить на нее незначительный куш и начать игру.
– Со мной денег нет, – сказал Ростов.
– Поверю!
Ростов поставил 5 рублей на карту и проиграл, поставил еще и опять проиграл. Долохов убил, т. е. выиграл десять карт сряду у Ростова.
– Господа, – сказал он, прометав несколько времени, – прошу класть деньги на карты, а то я могу спутаться в счетах.
Один из игроков сказал, что, он надеется, ему можно поверить.
– Поверить можно, но боюсь спутаться; прошу класть деньги на карты, – отвечал Долохов. – Ты не стесняйся, мы с тобой сочтемся, – прибавил он Ростову.
Игра продолжалась: лакей, не переставая, разносил шампанское.
Все карты Ростова бились, и на него было написано до 800 т рублей. Он надписал было над одной картой 800 т рублей, но в то время, как ему подавали шампанское, он раздумал и написал опять обыкновенный куш, двадцать рублей.
– Оставь, – сказал Долохов, хотя он, казалось, и не смотрел на Ростова, – скорее отыграешься. Другим даю, а тебе бью. Или ты меня боишься? – повторил он.
Ростов повиновался, оставил написанные 800 и поставил семерку червей с оторванным уголком, которую он поднял с земли. Он хорошо ее после помнил. Он поставил семерку червей, надписав над ней отломанным мелком 800, круглыми, прямыми цифрами; выпил поданный стакан согревшегося шампанского, улыбнулся на слова Долохова, и с замиранием сердца ожидая семерки, стал смотреть на руки Долохова, державшего колоду. Выигрыш или проигрыш этой семерки червей означал многое для Ростова. В Воскресенье на прошлой неделе граф Илья Андреич дал своему сыну 2 000 рублей, и он, никогда не любивший говорить о денежных затруднениях, сказал ему, что деньги эти были последние до мая, и что потому он просил сына быть на этот раз поэкономнее. Николай сказал, что ему и это слишком много, и что он дает честное слово не брать больше денег до весны. Теперь из этих денег оставалось 1 200 рублей. Стало быть, семерка червей означала не только проигрыш 1 600 рублей, но и необходимость изменения данному слову. Он с замиранием сердца смотрел на руки Долохова и думал: «Ну, скорей, дай мне эту карту, и я беру фуражку, уезжаю домой ужинать с Денисовым, Наташей и Соней, и уж верно никогда в руках моих не будет карты». В эту минуту домашняя жизнь его, шуточки с Петей, разговоры с Соней, дуэты с Наташей, пикет с отцом и даже спокойная постель в Поварском доме, с такою силою, ясностью и прелестью представились ему, как будто всё это было давно прошедшее, потерянное и неоцененное счастье. Он не мог допустить, чтобы глупая случайность, заставив семерку лечь прежде на право, чем на лево, могла бы лишить его всего этого вновь понятого, вновь освещенного счастья и повергнуть его в пучину еще неиспытанного и неопределенного несчастия. Это не могло быть, но он всё таки ожидал с замиранием движения рук Долохова. Ширококостые, красноватые руки эти с волосами, видневшимися из под рубашки, положили колоду карт, и взялись за подаваемый стакан и трубку.
– Так ты не боишься со мной играть? – повторил Долохов, и, как будто для того, чтобы рассказать веселую историю, он положил карты, опрокинулся на спинку стула и медлительно с улыбкой стал рассказывать:
– Да, господа, мне говорили, что в Москве распущен слух, будто я шулер, поэтому советую вам быть со мной осторожнее.
– Ну, мечи же! – сказал Ростов.
– Ох, московские тетушки! – сказал Долохов и с улыбкой взялся за карты.
– Ааах! – чуть не крикнул Ростов, поднимая обе руки к волосам. Семерка, которая была нужна ему, уже лежала вверху, первой картой в колоде. Он проиграл больше того, что мог заплатить.
– Однако ты не зарывайся, – сказал Долохов, мельком взглянув на Ростова, и продолжая метать.


Через полтора часа времени большинство игроков уже шутя смотрели на свою собственную игру.
Вся игра сосредоточилась на одном Ростове. Вместо тысячи шестисот рублей за ним была записана длинная колонна цифр, которую он считал до десятой тысячи, но которая теперь, как он смутно предполагал, возвысилась уже до пятнадцати тысяч. В сущности запись уже превышала двадцать тысяч рублей. Долохов уже не слушал и не рассказывал историй; он следил за каждым движением рук Ростова и бегло оглядывал изредка свою запись за ним. Он решил продолжать игру до тех пор, пока запись эта не возрастет до сорока трех тысяч. Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони. Ростов, опершись головою на обе руки, сидел перед исписанным, залитым вином, заваленным картами столом. Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти.