Прохоров, Василий Иванович (генерал-майор)

Василий Иванович Прохоров
Дата рождения	1900(1900)
Место рождения	с. Хмелёвка, Васильсурский уезд Нижегородской губернии Российская империя
Дата смерти	1943(1943)
Место смерти	Флоссенбюрг, Третий рейх
Принадлежность	РСФСР РСФСР СССР СССР
Род войск	пехота
Годы службы	1918—1941
Звание
Командовал	80-я Краснознамённая Донецкая стрелковая дивизия
Сражения/войны	Гражданская война в России, Бои в Монголии, Советско-финская война (1939—1940), Великая Отечественная война
Награды и премии

Василий Иванович Прохоров (1900—1943) — советский военачальник, генерал-майор, командир 80-й Краснознамённой Донецкой стрелковой дивизии.

Биография

Василий Иванович Прохоров родился в слободе Хмелёвка, на окраине Васильсурска. Окончил 3 класса сельской школы. В 1919 году добровольно вступил в Красную армию и стал курсантом пехотной школы, которую окончил в 1920 году. Участник Гражданской войны. На Южном фронте был командиром взвода и роты. В 1921 году участвовал в боях в Монголии. В последующие годы командовал стрелковыми подразделениями. В 1932—1934 годах был помощником командира полка. В 1937 году окончил Военную академию имени М. В. Фрунзе. Затем два года был заместителем начальника отдела Оперативного Управления Генерального штаба. В начале 1939 года стал помощником командира 80-й стрелковой дивизии, а в августе — командиром этой дивизии. С ней в конце 1939 — начале 1940 года участвовал в войне с Финляндией. Затем дивизия вернулась в свой округ. 4 июня 1940 года присвоено звание генерал-майора. Комбригом он был с 4 ноября 1939 года, полковником — с 27 сентября 1937 года.

На фронтах Великой Отечественной войны с первых дней. 22 июня 1941 года 80-я стрелковая в составе 6-й армии Юго-Западного фронта вступила в бой с наступавшими гитлеровскими войсками на Львовском направлении. Принимал участие в Киевской оборонительной операции. 15 августа 1941 года в тяжелейших боях под Уманью был ранен и попал в плен. Был отправлен в Германию в офицерский лагерь для военнопленных «Хаммельбург». Осенью 1942 года переведен в лагерь «Флоссенбюрг». В концлагере «Флоссенбюрг» стал одним из руководителей Сопротивления. На сотрудничество с противником не шёл.

10 февраля 1943 года, вместе с группой руководителей подполья концлагеря «Хаммельбург» (С. А. Ткаченко, П. Г. Новиков и др.) был арестован и отправлен Нюрнбергскую тюрьму гестапо. Там им было предъявлено обвинение в организации подполья, саботаже и большевистской пропаганде.

25 февраля 1943 года с товарищами был переведен в каторжный лагерь смерти Флоссенбург. Умер в концлагере Флоссенбург в октябре 1943 г. от побоев и голода.

«Во Флоссенбурге Прохоров ударил капо и убил. Охранники избили его до полусмерти. Затем, истощенный, он был отправлен в ревир, где ему сделали смертельный укол. Оттуда — отправили в крематорий, генерал Михайлов Н. Ф. свидетель гибели генерала Прохорова В. И».

— По информации генерал-майора Тонконогова Я. И., командира 141-й сд

Память

• В посёлке Васильсурск установлен памятник генерал-майору В. И. Прохорову.
• В Васильсурске его именем названа улица.

Награды

• Орден Красного Знамени
• Медаль «XX лет Рабоче-Крестьянской Красной Армии»

Ссылки

• [parabellum1941.narod.ru/photoalbum6.html Они сражались за Родину]
• [samsv.narod.ru/Div/Sd/sd080/main1.html О 80-й стрелковой дивизии]
• [www.pobeda1945.su/division/960 80 стрелковая ордена Ленина дивизия (1 формирования)]

Литература

• [www.vif2ne.ru/nvk/forum/files/Dersu/(081128015903)_Sov_general_v_fash_plenu-(41-45)_vers2.pdf Советские генералы в фашистском плену (краткие биографии 83 генералов)]

Отрывок, характеризующий Прохоров, Василий Иванович (генерал-майор)

– Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.
Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату.
– С тобой, Машенька, пришла посидеть, – сказала няня, – да вот княжовы свечи венчальные перед угодником зажечь принесла, мой ангел, – сказала она вздохнув.
– Ах как я рада, няня.
– Бог милостив, голубка. – Няня зажгла перед киотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгу и стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно, вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах дома было разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была одна какая то общая забота, смягченность сердца и сознание чего то великого, непостижимого, совершающегося в эту минуту.
В большой девичьей не слышно было смеха. В официантской все люди сидели и молчали, на готове чего то. На дворне жгли лучины и свечи и не спали. Старый князь, ступая на пятку, ходил по кабинету и послал Тихона к Марье Богдановне спросить: что? – Только скажи: князь приказал спросить что? и приди скажи, что она скажет.
– Доложи князю, что роды начались, – сказала Марья Богдановна, значительно посмотрев на посланного. Тихон пошел и доложил князю.
– Хорошо, – сказал князь, затворяя за собою дверь, и Тихон не слыхал более ни малейшего звука в кабинете. Немного погодя, Тихон вошел в кабинет, как будто для того, чтобы поправить свечи. Увидав, что князь лежал на диване, Тихон посмотрел на князя, на его расстроенное лицо, покачал головой, молча приблизился к нему и, поцеловав его в плечо, вышел, не поправив свечей и не сказав, зачем он приходил. Таинство торжественнейшее в мире продолжало совершаться. Прошел вечер, наступила ночь. И чувство ожидания и смягчения сердечного перед непостижимым не падало, а возвышалось. Никто не спал.