Псалтерий

Псалте́рий, псалти́рь (греч. ψαλτήριον, от греч. ψάλλω — «перебирать струны»; лат. psalterium) — общее название древних многострунных щипковых музыкальных инструментов семейства цитр. Струны (десять и более) натягивались поверх трапециевидного (чаще других), прямоугольного или треугольного корпуса, параллельно ему. По названию псалтерия названа (в христианской традиции) ветхозаветная книга Псалтирь.

Специфика

По распространённой точке зрения (см. исчерпывающую сводку у В. В. Петрова) древнегреческие и древнеримские авторы называли псалтерием арфы различной формы и конструкции (пектида, самбика, магадида, эпигоний), особенно треугольные (тригон, см. на иллюстрации). Например, Афиней (II в. н. э.) цитирует Аполлодора Афинского (II в. до н. э.): «то, что мы теперь называем псалтерием, это магадида» (636f). У Цицерона псалтерий описывается как женский «легкомысленный» инструмент, то есть примерно в том же контексте, как обычно описывалась арфа у греков:

Что же касается Публия Клодия, то он, носивший раньше платья шафранного цвета, митру, женские сандалии, пурпурные повязочки и нагрудник, от псалтерия (psalterio), от гнусности, от разврата неожиданно сделался сторонником народа.

— Цицерон. Речь об ответах гаруспиков XXVIII, 44, 6

В Септуагинте словом ψαλτήριον переведены четыре разных еврейских инструмента — «невел», «псантэр» (псалтерий?), «угав» и «тоф» (последние два — духовой и ударный).

В христианском богословии псалтерию (как и некоторым другим музыкальным инструментам) придавали символический смысл. Ориген и Афанасий Великий сравнивали 10-струнный псалтерий с человеческим телом, поскольку он символизировал пять органов чувств и пять видов «деятельности души», в другой интерпретации — символизировал десять заповедей. Августин же (комментируя Псалом 42) так описывал сходство и различие псалтерия и кифары. Сходство в том, что оба инструмента держат в руках во время игры, и оба «символизируют наши телесные труды» (significant opera nostra corporalia). Различие же в том, что оптимально звучащий полый резонатор (concavum lignum, или tympanum) первого (то есть псалтерия) находится вверху, а второго (кифары) — внизу. Отсюда делается вывод, что игра на псалтерии ассоциируется с человеческим трудами, которые обращены к небу и по Божьей воле осуществляются без забот, игра же на кифаре — с «низкими» тяготами, уготованными людям в бренной жизни (Августин. Толкования псалмов 42). Кассиодор (со ссылкой на Иеронима) описывает псалтерий сходным образом:

Псалтерий, по словам Иеронима, есть звуковая полость из дерева, которому придана форма буквы Δ («дельта»). Расширение корпуса он имеет в верхней части, где закрепленные в определенном порядке нити струн под ударами плектра откликаются, как говорят, приятнейшей мелодией. Псалтерию, как кажется, противоположно устройство кифары, которая означенное [расширение] имеет внизу, а псалтерий, напротив, — в головной части. Именно такого рода инструмент годится для песнопений, и он один подходит телу Господа Спасителя, поскольку, как псалтерий звучит от верхних частей, так и Он свыше величит [Своё] тело в его славном устроении.

— Кассиодор. In Psalterium praefatio IV, PL 70, col. 15

Из описаний латинских отцов церкви кажется очевидным, что под псалтерием они, как и греки, имели в виду треугольную арфу.

Понимание псалтерия как цитровидного инструмента распространилось и утвердилось лишь в Средние века (как в Византии, так и западной Европе). Впрочем, в отсутствие конструктивного описания архетипического инструмента церковные писатели и теоретики музыки называли псалтерием (psalterium) самые различные струнные инструменты, в том числе семейства лир и арф.

Местные аналоги псалтерия — арабо-тюркский канун, русские гусли и другие народные цитры. Родственный псалтерию инструмент — цимбалы (средневековый дульцимер, персидский сантур и т. п.), звук на котором извлекается ударами палочек.

Литература

• Петров В. В. Киннор, кифара, псалтерий в иконографии и текстах (к истолкованию одной англо-саксонской глоссы) // Диалог со временем. Альманах интеллектуальной истории. М., 2004, № 11, с.293-343; № 12, с. 243—271; второе исправленное и дополненное издание — М., 2010, с. 589—718.
• Петров В. В. Кифара и псалтерий в символической органологии античности и раннего средневековья // Историко-философский ежегодник, 2008. М., 2009, с. 27—51.

Отрывок, характеризующий Псалтерий

Воззрение это, сильно распространенное в высших сферах армии, находило себе поддержку и в Петербурге, и в канцлере Румянцеве, по другим государственным причинам стоявшем тоже за мир.
Пятые были приверженцы Барклая де Толли, не столько как человека, сколько как военного министра и главнокомандующего. Они говорили: «Какой он ни есть (всегда так начинали), но он честный, дельный человек, и лучше его нет. Дайте ему настоящую власть, потому что война не может идти успешно без единства начальствования, и он покажет то, что он может сделать, как он показал себя в Финляндии. Ежели армия наша устроена и сильна и отступила до Дриссы, не понесши никаких поражений, то мы обязаны этим только Барклаю. Ежели теперь заменят Барклая Бенигсеном, то все погибнет, потому что Бенигсен уже показал свою неспособность в 1807 году», – говорили люди этой партии.
Шестые, бенигсенисты, говорили, напротив, что все таки не было никого дельнее и опытнее Бенигсена, и, как ни вертись, все таки придешь к нему. И люди этой партии доказывали, что все наше отступление до Дриссы было постыднейшее поражение и беспрерывный ряд ошибок. «Чем больше наделают ошибок, – говорили они, – тем лучше: по крайней мере, скорее поймут, что так не может идти. А нужен не какой нибудь Барклай, а человек, как Бенигсен, который показал уже себя в 1807 м году, которому отдал справедливость сам Наполеон, и такой человек, за которым бы охотно признавали власть, – и таковой есть только один Бенигсен».
Седьмые – были лица, которые всегда есть, в особенности при молодых государях, и которых особенно много было при императоре Александре, – лица генералов и флигель адъютантов, страстно преданные государю не как императору, но как человека обожающие его искренно и бескорыстно, как его обожал Ростов в 1805 м году, и видящие в нем не только все добродетели, но и все качества человеческие. Эти лица хотя и восхищались скромностью государя, отказывавшегося от командования войсками, но осуждали эту излишнюю скромность и желали только одного и настаивали на том, чтобы обожаемый государь, оставив излишнее недоверие к себе, объявил открыто, что он становится во главе войска, составил бы при себе штаб квартиру главнокомандующего и, советуясь, где нужно, с опытными теоретиками и практиками, сам бы вел свои войска, которых одно это довело бы до высшего состояния воодушевления.
Восьмая, самая большая группа людей, которая по своему огромному количеству относилась к другим, как 99 к 1 му, состояла из людей, не желавших ни мира, ни войны, ни наступательных движений, ни оборонительного лагеря ни при Дриссе, ни где бы то ни было, ни Барклая, ни государя, ни Пфуля, ни Бенигсена, но желающих только одного, и самого существенного: наибольших для себя выгод и удовольствий. В той мутной воде перекрещивающихся и перепутывающихся интриг, которые кишели при главной квартире государя, в весьма многом можно было успеть в таком, что немыслимо бы было в другое время. Один, не желая только потерять своего выгодного положения, нынче соглашался с Пфулем, завтра с противником его, послезавтра утверждал, что не имеет никакого мнения об известном предмете, только для того, чтобы избежать ответственности и угодить государю. Другой, желающий приобрести выгоды, обращал на себя внимание государя, громко крича то самое, на что намекнул государь накануне, спорил и кричал в совете, ударяя себя в грудь и вызывая несоглашающихся на дуэль и тем показывая, что он готов быть жертвою общей пользы. Третий просто выпрашивал себе, между двух советов и в отсутствие врагов, единовременное пособие за свою верную службу, зная, что теперь некогда будет отказать ему. Четвертый нечаянно все попадался на глаза государю, отягченный работой. Пятый, для того чтобы достигнуть давно желанной цели – обеда у государя, ожесточенно доказывал правоту или неправоту вновь выступившего мнения и для этого приводил более или менее сильные и справедливые доказательства.
Все люди этой партии ловили рубли, кресты, чины и в этом ловлении следили только за направлением флюгера царской милости, и только что замечали, что флюгер обратился в одну сторону, как все это трутневое население армии начинало дуть в ту же сторону, так что государю тем труднее было повернуть его в другую. Среди неопределенности положения, при угрожающей, серьезной опасности, придававшей всему особенно тревожный характер, среди этого вихря интриг, самолюбий, столкновений различных воззрений и чувств, при разноплеменности всех этих лиц, эта восьмая, самая большая партия людей, нанятых личными интересами, придавала большую запутанность и смутность общему делу. Какой бы ни поднимался вопрос, а уж рой этих трутней, не оттрубив еще над прежней темой, перелетал на новую и своим жужжанием заглушал и затемнял искренние, спорящие голоса.