Садики Адониса

Садики Адониса — один из элементов культа Адониса — наполненные землёй сосуды или корзины, в которые высаживались быстроувядающие растения или цветы.

Высадка садиков Адониса в разное время приурочивалась к различным событиям: к адониям — мистериям Адониса, проходившим в Афинах в середине лета, так и к сезонным изменениям природы — в эллинистическом Египте садики высаживались поздней весной и ранней осенью.

Быстро распускавшаяся и затем так же быстро увядающая зелень символизировала смерть и воскрешение Адониса, подобно Персефоне проводившего часть времени в подземном царстве Аида (корни растения, скрытые зимой), а часть — на земле (зелёные части весной и летом).

Адонии и их атрибут — садики Адониса упоминаются в различных античных источниках, например, у Феокрита, описавшего празднование адоний в Александрии времён Птолемея II Филадельфа:

Ложе Киприде — одно, а Адонису-свету — другое.

Перед ложами — столы с угощениями для блаженной четы:
Все здесь лежит на столах, что в ветвях плодоносных поспело;

Садики нежные тут же в серебряных вижу корзинках.

В эллинистической Финикии, в первую очередь в Библе, откуда греками был заимствован культ Адониса, также высаживали садики Адониса, однако они там засевались хлебными злаками и латуком, что отражало большую связь исходного культа с культом плодородия.

В дальнейшем, особенно в средневековой литературе, садики или сады Адониса — метафора непрочного, быстро преходящего и доставляющего лишь кратковременное удовольствие, — в этом значении сады Адониса упоминаются в «Похвале глупости» Эразма Роттердамского.

Литература

• Ф. Ф. Зелинский. Религия эллинизма ([az.lib.ru/z/zelinskij_f_f/text_0240.shtml онлайн]) (Глава V. Адонис и Афродита)
• Тураев Б. А. История древнего Востока. Том 2. И. Л. — Ленинград: Социально-экономическое, 1935 ([historic.ru/books/item/f00/s00/z0000039/index.shtml онлайн]) (Отдел III, глава «Финикияне в X—IX веках»)

См. также

• Адонис

Отрывок, характеризующий Садики Адониса

Наташа рассказала ему свой роман с князем Андреем, его приезд в Отрадное и показала его последнее письмо.
– Что ж ты рад? – спрашивала Наташа. – Я так теперь спокойна, счастлива.
– Очень рад, – отвечал Николай. – Он отличный человек. Что ж ты очень влюблена?
– Как тебе сказать, – отвечала Наташа, – я была влюблена в Бориса, в учителя, в Денисова, но это совсем не то. Мне покойно, твердо. Я знаю, что лучше его не бывает людей, и мне так спокойно, хорошо теперь. Совсем не так, как прежде…
Николай выразил Наташе свое неудовольствие о том, что свадьба была отложена на год; но Наташа с ожесточением напустилась на брата, доказывая ему, что это не могло быть иначе, что дурно бы было вступить в семью против воли отца, что она сама этого хотела.
– Ты совсем, совсем не понимаешь, – говорила она. Николай замолчал и согласился с нею.
Брат часто удивлялся глядя на нее. Совсем не было похоже, чтобы она была влюбленная невеста в разлуке с своим женихом. Она была ровна, спокойна, весела совершенно по прежнему. Николая это удивляло и даже заставляло недоверчиво смотреть на сватовство Болконского. Он не верил в то, что ее судьба уже решена, тем более, что он не видал с нею князя Андрея. Ему всё казалось, что что нибудь не то, в этом предполагаемом браке.
«Зачем отсрочка? Зачем не обручились?» думал он. Разговорившись раз с матерью о сестре, он, к удивлению своему и отчасти к удовольствию, нашел, что мать точно так же в глубине души иногда недоверчиво смотрела на этот брак.
– Вот пишет, – говорила она, показывая сыну письмо князя Андрея с тем затаенным чувством недоброжелательства, которое всегда есть у матери против будущего супружеского счастия дочери, – пишет, что не приедет раньше декабря. Какое же это дело может задержать его? Верно болезнь! Здоровье слабое очень. Ты не говори Наташе. Ты не смотри, что она весела: это уж последнее девичье время доживает, а я знаю, что с ней делается всякий раз, как письма его получаем. А впрочем Бог даст, всё и хорошо будет, – заключала она всякий раз: – он отличный человек.


Первое время своего приезда Николай был серьезен и даже скучен. Его мучила предстоящая необходимость вмешаться в эти глупые дела хозяйства, для которых мать вызвала его. Чтобы скорее свалить с плеч эту обузу, на третий день своего приезда он сердито, не отвечая на вопрос, куда он идет, пошел с нахмуренными бровями во флигель к Митеньке и потребовал у него счеты всего. Что такое были эти счеты всего, Николай знал еще менее, чем пришедший в страх и недоумение Митенька. Разговор и учет Митеньки продолжался недолго. Староста, выборный и земский, дожидавшиеся в передней флигеля, со страхом и удовольствием слышали сначала, как загудел и затрещал как будто всё возвышавшийся голос молодого графа, слышали ругательные и страшные слова, сыпавшиеся одно за другим.