Тураев, Борис Александрович

Борис Александрович Тураев
Место рождения:	Новогрудок, Минская губерния, Российская империя
Место смерти:	Петроград, Советская Россия
Научная сфера:	история, египтология
Место работы:	Петербургский университет
Учёное звание:	профессор; член-корреспондент СПбАН
Известные ученики:	А. Н. Генко И. Ю. Крачковский В. В. Струве
Известен как:	«отец русской египтологии», первый русский специалист по истории Древнего Востока

Борис Александрович Тураев (24 июля (5 августа) 1868, Новогрудок, Минская губерния — 23 июля 1920, Петроград) — русский историк, создатель отечественной школы истории Древнего Востока, в частности, Древнего Египта и Нубии. Наряду с Владимиром Семёновичем Голенищевым считается основоположником египтологии в России. Академик Российской академии наук в Петрограде с 1918. Автор свыше 150 работ, посвященных проблемам истории, истории религии и церкви, археологии, искусства, филологии, источниковедения и историографии, член Императорского Православного Палестинского Общества.

Биография

Родился 24 июля 1868 года в дворянской семье.

Среднее образование получил в I гимназии города Вильно. По окончании историко-филологического факультета Петербургского университета (1891), где слушал лекции по истории Древнего Востока у О. Э. Лемма, во время заграничной командировки занимался у Адольфа Эрмана, Эберхарда Шрадера и Гастона Масперо, вёл научную работу в музеях Берлина, Парижа, Лондона и ряда городов Италии.

Первая его диссертация была посвящена древнеегипетскому богу письма и мудрости («Бог Тот» 1898 года), а вторая — агиологическим источникам истории Эфиопии.

С 1896 года — приват-доцент, с 1904 года — экстраординарный, с 1911 года — ординарный профессор Петербургского университета.

С 1896 года он читал там лекции по древневосточной истории и преподавал древнеегипетский язык.

С 1898 года был женат на Е. Ф. Церетели, сестре Г. Ф. Церетели.

С 1912 года — хранитель собрания египетских древностей Музея изящных искусств в Москве. Превосходная коллекция В. С. Голенищева, составляющая основу этого собрания, осталась в России во многом благодаря Б. А. Тураеву. В 1909 г. произведен из коллежских в статские советники.

В 1917—1918 годы был членом Предсоборного Совета и Всероссийского Поместного Собора Православной Российской Церкви; вместе с иеромонахом владимирского Рождественского монастыря Афанасием (Сахаровым), выступил инициатором восстановления в Русской Церкви праздника Всех святых, в земле Российской просиявших, представив 15 марта 1918 года на заседании соборного «Отдела о богослужении, проповедничестве и храме» доклад, в котором, в частности, говорил: «В наше скорбное время, когда единая Русь стала разорванной, когда нашим грешным поколением попраны плоды подвигов святых, трудившихся и в пещерах Киева, и в Москве, и в Фиваиде Севера, и в Западной России над созданием единой Православной Русской Церкви, представлялось бы благовременным восстановить этот забытый праздник, да напоминает он нам и нашим отторженным братьям из рода в род о Единой Православной Русской Церкви и да будет он малой данью нашего грешного поколения и малым искуплением нашего греха»

Возглавил организованную в 1919 году кафедру египтологии.

7 июня 1920 г. заочно избран председателем Общества по изучению древних культур.

Труды

Автор 155 трудов.

Главный труд — [elib.shpl.ru/ru/nodes/22100-turaev-b-a-istoriya-drevnego-vostoka-ukazatel-pg-1915#page/1/mode/grid/zoom/1 «История Древнего Востока»] (1911, 2 тома; переиздания 1913, 1916, 1924, 1935, 2004), которая принесла ученому европейское признание (на уровне его современника Джеймса Генри Брэстеда). Книга впервые освещала общий ход истории на территории «от Кавказского хребта и Средней Азии до Персидского залива, Южной Аравии, страны африканских озёр, от рубежа Ирана и Индии до Геракловых столпов» и со времени возникновения первых цивилизаций до эпохи македонского и римского завоевания (опуская политическую историю, скажем, царства Птолемеев, относящегося к эллинистическому миру, Тураев описывал развитие египетской культуры в эту эпоху). В своем труде Тураев уделял много внимания политическим и культурно-религиозным аспектам древней истории, освещал экономические и географические факторы. Разделяя позицию Мейера и Масперо, Тураев высоко оценивал достижения египетской цивилизации в противовес берлинской школе панвавилонизма.

Его перу принадлежат также книга «Египетская литература» (1920) (к сожалению, второй том с переводами текстов напечатан не был) и очерк «Древний Египет» (1920). Тураев первым в России начал систематическое изучение и публикацию древнеегипетских памятников, преимущественно из отечественных музейных коллекций.

Явился воспитателем ряда востоковедов, в частности, Василия Васильевича Струве, творца принятого в советской марксистской историографии «пятичленного» формационного подхода.

Помимо египтологии, занимался историей Нубии и Аксума, средневековой Эфиопии и Эфиопской ортодоксальной церкви, а также семитологией, ассириологией, шумерологией, коптологией, хеттологией и урартоведением. Тураева в силу широты его анализа и глубины энциклопедических знаний часто сравнивали с его современником Брэстедом. Б. А. Тураев собрал коллекцию египетских древностей, которая сейчас хранится в Государственном Эрмитаже.

Ссылки

В Викитеке есть статья об этом авторе — см. Борис Александрович Тураев

• [www.egyptology.ru/personal/bibl-turaev.htm Библиография работ Б. А. Тураева]
• [www.egyptology.ru/history/Turaev.pdf Биография Б. А. Тураева]
• [www.cesras.ru/history/turaev-boris-aleksandrovich Краткая биография и наследие Б. А. Тураева]
• [www.ras.ru/win/db/show_per.asp?P=.id-52427.ln-ru Профиль Бориса Александровича Тураева] на официальном сайте РАН

Отрывок, характеризующий Тураев, Борис Александрович

Адъютант оглянулся на Пьера, как бы не зная, что ему теперь с ним делать.
– Не беспокойтесь, – сказал Пьер. – Я пойду на курган, можно?
– Да пойдите, оттуда все видно и не так опасно. А я заеду за вами.
Пьер пошел на батарею, и адъютант поехал дальше. Больше они не видались, и уже гораздо после Пьер узнал, что этому адъютанту в этот день оторвало руку.
Курган, на который вошел Пьер, был то знаменитое (потом известное у русских под именем курганной батареи, или батареи Раевского, а у французов под именем la grande redoute, la fatale redoute, la redoute du centre [большого редута, рокового редута, центрального редута] место, вокруг которого положены десятки тысяч людей и которое французы считали важнейшим пунктом позиции.
Редут этот состоял из кургана, на котором с трех сторон были выкопаны канавы. В окопанном канавами место стояли десять стрелявших пушек, высунутых в отверстие валов.
В линию с курганом стояли с обеих сторон пушки, тоже беспрестанно стрелявшие. Немного позади пушек стояли пехотные войска. Входя на этот курган, Пьер никак не думал, что это окопанное небольшими канавами место, на котором стояло и стреляло несколько пушек, было самое важное место в сражении.
Пьеру, напротив, казалось, что это место (именно потому, что он находился на нем) было одно из самых незначительных мест сражения.
Войдя на курган, Пьер сел в конце канавы, окружающей батарею, и с бессознательно радостной улыбкой смотрел на то, что делалось вокруг него. Изредка Пьер все с той же улыбкой вставал и, стараясь не помешать солдатам, заряжавшим и накатывавшим орудия, беспрестанно пробегавшим мимо него с сумками и зарядами, прохаживался по батарее. Пушки с этой батареи беспрестанно одна за другой стреляли, оглушая своими звуками и застилая всю окрестность пороховым дымом.
В противность той жуткости, которая чувствовалась между пехотными солдатами прикрытия, здесь, на батарее, где небольшое количество людей, занятых делом, бело ограничено, отделено от других канавой, – здесь чувствовалось одинаковое и общее всем, как бы семейное оживление.
Появление невоенной фигуры Пьера в белой шляпе сначала неприятно поразило этих людей. Солдаты, проходя мимо его, удивленно и даже испуганно косились на его фигуру. Старший артиллерийский офицер, высокий, с длинными ногами, рябой человек, как будто для того, чтобы посмотреть на действие крайнего орудия, подошел к Пьеру и любопытно посмотрел на него.
Молоденький круглолицый офицерик, еще совершенный ребенок, очевидно, только что выпущенный из корпуса, распоряжаясь весьма старательно порученными ему двумя пушками, строго обратился к Пьеру.
– Господин, позвольте вас попросить с дороги, – сказал он ему, – здесь нельзя.
Солдаты неодобрительно покачивали головами, глядя на Пьера. Но когда все убедились, что этот человек в белой шляпе не только не делал ничего дурного, но или смирно сидел на откосе вала, или с робкой улыбкой, учтиво сторонясь перед солдатами, прохаживался по батарее под выстрелами так же спокойно, как по бульвару, тогда понемногу чувство недоброжелательного недоуменья к нему стало переходить в ласковое и шутливое участие, подобное тому, которое солдаты имеют к своим животным: собакам, петухам, козлам и вообще животным, живущим при воинских командах. Солдаты эти сейчас же мысленно приняли Пьера в свою семью, присвоили себе и дали ему прозвище. «Наш барин» прозвали его и про него ласково смеялись между собой.
Одно ядро взрыло землю в двух шагах от Пьера. Он, обчищая взбрызнутую ядром землю с платья, с улыбкой оглянулся вокруг себя.
– И как это вы не боитесь, барин, право! – обратился к Пьеру краснорожий широкий солдат, оскаливая крепкие белые зубы.
– А ты разве боишься? – спросил Пьер.
– А то как же? – отвечал солдат. – Ведь она не помилует. Она шмякнет, так кишки вон. Нельзя не бояться, – сказал он, смеясь.
Несколько солдат с веселыми и ласковыми лицами остановились подле Пьера. Они как будто не ожидали того, чтобы он говорил, как все, и это открытие обрадовало их.
– Наше дело солдатское. А вот барин, так удивительно. Вот так барин!
– По местам! – крикнул молоденький офицер на собравшихся вокруг Пьера солдат. Молоденький офицер этот, видимо, исполнял свою должность в первый или во второй раз и потому с особенной отчетливостью и форменностью обращался и с солдатами и с начальником.
Перекатная пальба пушек и ружей усиливалась по всему полю, в особенности влево, там, где были флеши Багратиона, но из за дыма выстрелов с того места, где был Пьер, нельзя было почти ничего видеть. Притом, наблюдения за тем, как бы семейным (отделенным от всех других) кружком людей, находившихся на батарее, поглощали все внимание Пьера. Первое его бессознательно радостное возбуждение, произведенное видом и звуками поля сражения, заменилось теперь, в особенности после вида этого одиноко лежащего солдата на лугу, другим чувством. Сидя теперь на откосе канавы, он наблюдал окружавшие его лица.
К десяти часам уже человек двадцать унесли с батареи; два орудия были разбиты, чаще и чаще на батарею попадали снаряды и залетали, жужжа и свистя, дальние пули. Но люди, бывшие на батарее, как будто не замечали этого; со всех сторон слышался веселый говор и шутки.
– Чиненка! – кричал солдат на приближающуюся, летевшую со свистом гранату. – Не сюда! К пехотным! – с хохотом прибавлял другой, заметив, что граната перелетела и попала в ряды прикрытия.
– Что, знакомая? – смеялся другой солдат на присевшего мужика под пролетевшим ядром.
Несколько солдат собрались у вала, разглядывая то, что делалось впереди.
– И цепь сняли, видишь, назад прошли, – говорили они, указывая через вал.
– Свое дело гляди, – крикнул на них старый унтер офицер. – Назад прошли, значит, назади дело есть. – И унтер офицер, взяв за плечо одного из солдат, толкнул его коленкой. Послышался хохот.
– К пятому орудию накатывай! – кричали с одной стороны.
– Разом, дружнее, по бурлацки, – слышались веселые крики переменявших пушку.
– Ай, нашему барину чуть шляпку не сбила, – показывая зубы, смеялся на Пьера краснорожий шутник. – Эх, нескладная, – укоризненно прибавил он на ядро, попавшее в колесо и ногу человека.
– Ну вы, лисицы! – смеялся другой на изгибающихся ополченцев, входивших на батарею за раненым.
– Аль не вкусна каша? Ах, вороны, заколянились! – кричали на ополченцев, замявшихся перед солдатом с оторванной ногой.
– Тое кое, малый, – передразнивали мужиков. – Страсть не любят.
Пьер замечал, как после каждого попавшего ядра, после каждой потери все более и более разгоралось общее оживление.
Как из придвигающейся грозовой тучи, чаще и чаще, светлее и светлее вспыхивали на лицах всех этих людей (как бы в отпор совершающегося) молнии скрытого, разгорающегося огня.
Пьер не смотрел вперед на поле сражения и не интересовался знать о том, что там делалось: он весь был поглощен в созерцание этого, все более и более разгорающегося огня, который точно так же (он чувствовал) разгорался и в его душе.
В десять часов пехотные солдаты, бывшие впереди батареи в кустах и по речке Каменке, отступили. С батареи видно было, как они пробегали назад мимо нее, неся на ружьях раненых. Какой то генерал со свитой вошел на курган и, поговорив с полковником, сердито посмотрев на Пьера, сошел опять вниз, приказав прикрытию пехоты, стоявшему позади батареи, лечь, чтобы менее подвергаться выстрелам. Вслед за этим в рядах пехоты, правее батареи, послышался барабан, командные крики, и с батареи видно было, как ряды пехоты двинулись вперед.
Пьер смотрел через вал. Одно лицо особенно бросилось ему в глаза. Это был офицер, который с бледным молодым лицом шел задом, неся опущенную шпагу, и беспокойно оглядывался.