Сайдис, Уильям Джеймс

Уильям Джеймс Сайдис

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Уи́льям Джеймс Са́йдис (англ. William James Sidis; 1 апреля 1898 — 17 июля 1944) — эксцентричный вундеркинд, знаменитый в США в начале XX века, обладавший необычайными математическими, лингвистическими и умственными способностями.

Биография

Родители и воспитание (1898—1909)

Родился 1 апреля 1898 года в Нью-Йорке, вырос в семье евреев-иммигрантов из Бердичев (в то время входил в состав Российской империи). Уильям был назван в честь своего крёстного отца, Уильяма Джеймса, американского философа, с которым дружил его отец Борис Сидис (англ.).

Борис Сидис (Сайдис) родился в Бердичеве в еврейской семье. На родине подвергался преследованию по политическим мотивам и провёл два года в одиночном заключении. В 1887 году эмигрировал в США, где получил учёную степень доктора медицины в Гарвардском университете, преподавал там психологию, опубликовал ряд книг и статей. Являлся одним из самых значительных психиатров и психологов США своего времени. Основал такое направление, как психопатология, занимался вопросами гипноза и групповой психотерапии, написал книгу «Психология внушения», которая и по сей день считается авторитетным изданием. Борис критиковал деятельность Зигмунда Фрейда и был категорически против «безумной эпидемии фрейдизма, вторгающейся в данное время в Америку». Кроме того, Сайдис критиковал популярную в те годы евгенику и выступал против Первой мировой войны. Борис был полиглотом и смог привить это качество Уильяму в раннем возрасте.

Мать Уильяма — Сара Сайдис (Мандельбаум) — окончила медицинский факультет Бостонского университета в 1897 году, но бросила свою карьеру для воспитания Уильяма. Родители хотели сделать У. Дж. Сайдиса гением, используя собственные методы обучения, за которые их критиковали. В возрасте 18 месяцев Уильям смог прочесть газету «Нью-Йорк Таймс», в 6 лет он стал атеистом. До своего восьмилетия написал четыре книги. Его IQ оценивался в районе от 250 до 300 (наивысший зафиксированный IQ в истории).

Гарвард и жизнь в колледже (1905—1915)

С первого раза отдать ребёнка учиться в Гарвард Борису не удалось — в 1905 году руководство университета не захотело брать такого молодого студента. Но через четыре года, когда Уильяму исполнилось 11 лет, он поступил в Гарвард на экспериментальное отделение для одарённых детей, став самым молодым студентом. В его группе учились такие известные личности, как отец кибернетики Норберт Винер, инженер-изобретатель Ричард Бакминстер Фуллер и композитор Роджер Сешнс. В начале 1910 года знания Сайдиса высшей математики были настолько глубоки, что его приглашали читать лекции по четырёхмерному пространству в Гарвардском математическом клубе. Профессор Массачусетского технологического института Дэниэл Ф. Комсток (англ.) пророчил Сайдису грандиозную карьеру учёного-математика и предрекал его будущее лидерство в этой области.

Позже Уильям поступил в Гарвардскую высшую школу искусств и наук (англ.). По окончании института в интервью журналисту газеты «Бостон Геральд» он рассказал, что хотел бы жить отшельником, оставаясь холостяком; женщинами, по его словам, он не интересуется. Позже у него появилась сильная привязанность к молодой Марте Фули (англ.).

Преподавательская деятельность и дальнейшее обучение (1915—1919)

После того как группа гарвардских студентов стала угрожать Сайдису физической расправой, родители, чтобы защитить его, нашли сыну должность помощника преподавателя математики в Университете Райса в Хьюстоне, Техас. Уильям приступил к работе в декабре 1915 года в 17-летнем возрасте. Он вёл курс евклидовой геометрии, неевклидовой геометрии и тригонометрии. (По евклидовой геометрии он сам написал учебник на греческом языке). Но не прошло и года, как разочарованный своей работой и плохим отношением к нему студентов, которые были старше него, Уильям вернулся в Новую Англию. В сентябре 1916 года Сайдис поступил в Гарвардскую школу права, но не окончил её, прервав обучение на последнем году в марте 1919.

Политика и арест (1919—1921)

В 1919 году, вскоре после того, как Сайдис оставил юридический факультет, он был арестован за участие в первомайской демонстрации в Бостоне и приговорён к 18 месяцам тюрьмы. Арест одного из самых юных выпускников Гарварда широко освещался в прессе и быстро сделал Сайдиса местной знаменитостью.

Во время судебного процесса Сайдис называл себя социалистом и заявлял, что отказался от призыва на Первую мировую войну по идейным соображениям. (Позднее он развил собственную квази-либеральную теорию, основанную на индивидуальных правах и «американской общественной целостности»). Но отцу Сайдиса удалось убедить окружного прокурора не отправлять Уильяма отбывать наказание. Вместо этого родители послали его в санаторий в Нью-Гемпшире на год, а на следующий год забрали с собой в Калифорнию. Они стали настаивать, чтобы он изменился, а иначе угрожали отправить сына в сумасшедший дом.

Поздние годы (1921—1944)

Проживал в Нью-Йорке отдельно от родителей, долго боялся вернуться в Массачусетс из-за возможного ареста. Работал и занимался коллекционированием. Судился с газетами, публиковавшими статьи о его жизни.

Сайдис умер от внутримозгового кровоизлияния в 1944 году, в возрасте 46 лет в Бостоне. Его отец умер от того же недуга в возрасте 56 лет, в 1923 году.

Публикации и темы исследований

Области знаний, по которым остались работы Сайдиса, включают американскую историю, космологию и психологию. Сайдис был собирателем железнодорожных билетов и был погружён в изучение транспортных систем. Под псевдонимом «Франк Фалупа» он написал трактат о железнодорожных билетах, в котором идентифицировал способы увеличения пропускной способности транспортной сети. В 1930 году он получил патент на бессменный бесконечный календарь, который принимал во внимание високосные годы.

Сайдис знал около 40 языков (по другим данным — 200) и свободно переводил с одного на другой. Также Сайдис создал искусственный язык, названый им Vendergood в своей второй книге, озаглавленной «Book of Vendergood», которую он написал в возрасте восьми лет. Язык в большей части основан на латинском и греческом, также он основывался на немецком, французском и других романских языках.

Сайдис был социально пассивен. В юном возрасте он решил отказаться от секса и посвятить жизнь интеллектуальному развитию. Его интересы проявлялись в довольно экзотических формах. Он написал исследование по альтернативной истории США. Взрослую жизнь он работал простым бухгалтером, носил традиционную сельскую одежду и увольнялся с работы, как только обнаруживалась его гениальность. Стремясь жить незаметно, он прятался от журналистов.

Оценка

У. Дж. Сайдис оценивается некоторыми биографами как самый одарённый человек на Земле. Вот моменты биографии, породившие это мнение:

• Уильям научился писать к концу первого года жизни.
• На четвёртом году жизни он прочёл Гомера в оригинале.
• В шесть лет изучил аристотелевскую логику.
• Между 4 и 8 годами написал 4 книги, включая одну монографию по анатомии.
• В семь лет сдал экзамен Гарвардской медицинской школы по анатомии.
• К 8 годам Уильям знал 8 языков — английский, латынь, греческий, русский, иврит, французский, немецкий и ещё один, который он изобрёл сам.
• В зрелой жизни Уильям свободно владел 40 языками, а, по утверждениям некоторых авторов, это число достигало 200.
• В 11 лет поступил в Гарвардский университет и вскоре уже читал лекции в математическом клубе Гарварда.
• Он окончил Гарвард с отличием в 16 лет.

Некоторые критики используют пример У. Дж. Сайдиса как наиболее показательный пример того, что вундеркинды рискуют не достичь успеха в зрелом возрасте.

Литература

• Wallace, Amy, The Prodigy: A biography of William James Sidis, America’s Greatest Child Prodigy, New York: E.P. Dutton & Co. 1986. ISBN 0-525-24404-2

Ссылки

• [www.sidis.net «Sidis Archives» website]
• [www.quantonics.com/The_Prodigy_Review.html Details and outline of his life]
• [www.daveslater.telinco.co.uk/sidis.htm Biographical outline, and assessment]

Работы Уильяма Сайдиса:

• «The animate and the inanimate»
• «The Tribes and the States»
• «Notes on the Collection of transfers»
• «Collisions in Street and Highway Transportation»К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Сайдис, Уильям Джеймс

– Простите меня, – сказал князь Андрей, – но вы так молоды, а я уже так много испытал жизни. Мне страшно за вас. Вы не знаете себя.
Наташа с сосредоточенным вниманием слушала, стараясь понять смысл его слов и не понимала.
– Как ни тяжел мне будет этот год, отсрочивающий мое счастье, – продолжал князь Андрей, – в этот срок вы поверите себя. Я прошу вас через год сделать мое счастье; но вы свободны: помолвка наша останется тайной и, ежели вы убедились бы, что вы не любите меня, или полюбили бы… – сказал князь Андрей с неестественной улыбкой.
– Зачем вы это говорите? – перебила его Наташа. – Вы знаете, что с того самого дня, как вы в первый раз приехали в Отрадное, я полюбила вас, – сказала она, твердо уверенная, что она говорила правду.
– В год вы узнаете себя…
– Целый год! – вдруг сказала Наташа, теперь только поняв то, что свадьба отсрочена на год. – Да отчего ж год? Отчего ж год?… – Князь Андрей стал ей объяснять причины этой отсрочки. Наташа не слушала его.
– И нельзя иначе? – спросила она. Князь Андрей ничего не ответил, но в лице его выразилась невозможность изменить это решение.
– Это ужасно! Нет, это ужасно, ужасно! – вдруг заговорила Наташа и опять зарыдала. – Я умру, дожидаясь года: это нельзя, это ужасно. – Она взглянула в лицо своего жениха и увидала на нем выражение сострадания и недоумения.
– Нет, нет, я всё сделаю, – сказала она, вдруг остановив слезы, – я так счастлива! – Отец и мать вошли в комнату и благословили жениха и невесту.
С этого дня князь Андрей женихом стал ездить к Ростовым.


Обручения не было и никому не было объявлено о помолвке Болконского с Наташей; на этом настоял князь Андрей. Он говорил, что так как он причиной отсрочки, то он и должен нести всю тяжесть ее. Он говорил, что он навеки связал себя своим словом, но что он не хочет связывать Наташу и предоставляет ей полную свободу. Ежели она через полгода почувствует, что она не любит его, она будет в своем праве, ежели откажет ему. Само собою разумеется, что ни родители, ни Наташа не хотели слышать об этом; но князь Андрей настаивал на своем. Князь Андрей бывал каждый день у Ростовых, но не как жених обращался с Наташей: он говорил ей вы и целовал только ее руку. Между князем Андреем и Наташей после дня предложения установились совсем другие чем прежде, близкие, простые отношения. Они как будто до сих пор не знали друг друга. И он и она любили вспоминать о том, как они смотрели друг на друга, когда были еще ничем , теперь оба они чувствовали себя совсем другими существами: тогда притворными, теперь простыми и искренними. Сначала в семействе чувствовалась неловкость в обращении с князем Андреем; он казался человеком из чуждого мира, и Наташа долго приучала домашних к князю Андрею и с гордостью уверяла всех, что он только кажется таким особенным, а что он такой же, как и все, и что она его не боится и что никто не должен бояться его. После нескольких дней, в семействе к нему привыкли и не стесняясь вели при нем прежний образ жизни, в котором он принимал участие. Он про хозяйство умел говорить с графом и про наряды с графиней и Наташей, и про альбомы и канву с Соней. Иногда домашние Ростовы между собою и при князе Андрее удивлялись тому, как всё это случилось и как очевидны были предзнаменования этого: и приезд князя Андрея в Отрадное, и их приезд в Петербург, и сходство между Наташей и князем Андреем, которое заметила няня в первый приезд князя Андрея, и столкновение в 1805 м году между Андреем и Николаем, и еще много других предзнаменований того, что случилось, было замечено домашними.
В доме царствовала та поэтическая скука и молчаливость, которая всегда сопутствует присутствию жениха и невесты. Часто сидя вместе, все молчали. Иногда вставали и уходили, и жених с невестой, оставаясь одни, всё также молчали. Редко они говорили о будущей своей жизни. Князю Андрею страшно и совестно было говорить об этом. Наташа разделяла это чувство, как и все его чувства, которые она постоянно угадывала. Один раз Наташа стала расспрашивать про его сына. Князь Андрей покраснел, что с ним часто случалось теперь и что особенно любила Наташа, и сказал, что сын его не будет жить с ними.
– Отчего? – испуганно сказала Наташа.
– Я не могу отнять его у деда и потом…
– Как бы я его любила! – сказала Наташа, тотчас же угадав его мысль; но я знаю, вы хотите, чтобы не было предлогов обвинять вас и меня.
Старый граф иногда подходил к князю Андрею, целовал его, спрашивал у него совета на счет воспитания Пети или службы Николая. Старая графиня вздыхала, глядя на них. Соня боялась всякую минуту быть лишней и старалась находить предлоги оставлять их одних, когда им этого и не нужно было. Когда князь Андрей говорил (он очень хорошо рассказывал), Наташа с гордостью слушала его; когда она говорила, то со страхом и радостью замечала, что он внимательно и испытующе смотрит на нее. Она с недоумением спрашивала себя: «Что он ищет во мне? Чего то он добивается своим взглядом! Что, как нет во мне того, что он ищет этим взглядом?» Иногда она входила в свойственное ей безумно веселое расположение духа, и тогда она особенно любила слушать и смотреть, как князь Андрей смеялся. Он редко смеялся, но зато, когда он смеялся, то отдавался весь своему смеху, и всякий раз после этого смеха она чувствовала себя ближе к нему. Наташа была бы совершенно счастлива, ежели бы мысль о предстоящей и приближающейся разлуке не пугала ее, так как и он бледнел и холодел при одной мысли о том.
Накануне своего отъезда из Петербурга, князь Андрей привез с собой Пьера, со времени бала ни разу не бывшего у Ростовых. Пьер казался растерянным и смущенным. Он разговаривал с матерью. Наташа села с Соней у шахматного столика, приглашая этим к себе князя Андрея. Он подошел к ним.
– Вы ведь давно знаете Безухого? – спросил он. – Вы любите его?
– Да, он славный, но смешной очень.
И она, как всегда говоря о Пьере, стала рассказывать анекдоты о его рассеянности, анекдоты, которые даже выдумывали на него.
– Вы знаете, я поверил ему нашу тайну, – сказал князь Андрей. – Я знаю его с детства. Это золотое сердце. Я вас прошу, Натали, – сказал он вдруг серьезно; – я уеду, Бог знает, что может случиться. Вы можете разлю… Ну, знаю, что я не должен говорить об этом. Одно, – чтобы ни случилось с вами, когда меня не будет…
– Что ж случится?…
– Какое бы горе ни было, – продолжал князь Андрей, – я вас прошу, m lle Sophie, что бы ни случилось, обратитесь к нему одному за советом и помощью. Это самый рассеянный и смешной человек, но самое золотое сердце.
Ни отец и мать, ни Соня, ни сам князь Андрей не могли предвидеть того, как подействует на Наташу расставанье с ее женихом. Красная и взволнованная, с сухими глазами, она ходила этот день по дому, занимаясь самыми ничтожными делами, как будто не понимая того, что ожидает ее. Она не плакала и в ту минуту, как он, прощаясь, последний раз поцеловал ее руку. – Не уезжайте! – только проговорила она ему таким голосом, который заставил его задуматься о том, не нужно ли ему действительно остаться и который он долго помнил после этого. Когда он уехал, она тоже не плакала; но несколько дней она не плача сидела в своей комнате, не интересовалась ничем и только говорила иногда: – Ах, зачем он уехал!
Но через две недели после его отъезда, она так же неожиданно для окружающих ее, очнулась от своей нравственной болезни, стала такая же как прежде, но только с измененной нравственной физиогномией, как дети с другим лицом встают с постели после продолжительной болезни.


Здоровье и характер князя Николая Андреича Болконского, в этот последний год после отъезда сына, очень ослабели. Он сделался еще более раздражителен, чем прежде, и все вспышки его беспричинного гнева большей частью обрушивались на княжне Марье. Он как будто старательно изыскивал все больные места ее, чтобы как можно жесточе нравственно мучить ее. У княжны Марьи были две страсти и потому две радости: племянник Николушка и религия, и обе были любимыми темами нападений и насмешек князя. О чем бы ни заговорили, он сводил разговор на суеверия старых девок или на баловство и порчу детей. – «Тебе хочется его (Николеньку) сделать такой же старой девкой, как ты сама; напрасно: князю Андрею нужно сына, а не девку», говорил он. Или, обращаясь к mademoiselle Bourime, он спрашивал ее при княжне Марье, как ей нравятся наши попы и образа, и шутил…
Он беспрестанно больно оскорблял княжну Марью, но дочь даже не делала усилий над собой, чтобы прощать его. Разве мог он быть виноват перед нею, и разве мог отец ее, который, она всё таки знала это, любил ее, быть несправедливым? Да и что такое справедливость? Княжна никогда не думала об этом гордом слове: «справедливость». Все сложные законы человечества сосредоточивались для нее в одном простом и ясном законе – в законе любви и самоотвержения, преподанном нам Тем, Который с любовью страдал за человечество, когда сам он – Бог. Что ей было за дело до справедливости или несправедливости других людей? Ей надо было самой страдать и любить, и это она делала.