Самадхи (гробница)

Сама́дхи, также — сама́дх, сама́дхи-манди́р — гробница с прахом святого или великого человека в индуизме. Самадхи воздвигаются с целью создания места поклонения ушедшему святому и с целью усилить памятование о нём у верующих, живущих в месте расположения самадхи или приезжающих туда.

История

Согласно научным данным, самадхи не существовали в ведийской культуре и их история началась с египетских пирамид и их мумий. В Индии самадхи впервые появились в виде буддийских ступ. Позднее, этот способ захоронения святых стал практиковаться в вайшнавизме. Первый индуистский самадхи был построен в XII веке для великого вайшнавского ачарьи Рамануджи, основателя Шри-сампрадаи. Однако, вплоть до XV века эта практика не получила широкого распространения и большинство вайшнавских святых просто подвергались кремации. Важность самадхи в значительной степени возросла во времена индийского святого и религиозного реформатора Чайтаньи (1486—1534) и позднее. Первым самадхи бенгальских вайшнавов был пушпа-самадхи, куда были помещены волосы Чайтаньи, сбритые во время принятия им санньясы. Этот самадхи расположен в городе Катве (Западная Бенгалия) и носит название кеш-самадхи («власяного самадхи»). Другими важными гаудия-вайшнавскими самадхи являются самадхи Джагая и Мадхая (также расположенный в Катве) и самадхи Чханда Кази в Маяпуре. В XVI веке многие святые вайшнавы подверглись кремации, а их пепел — погребению, из-за опасения осквернения самадхи со стороны мусульман.

Виды самадхи

Существуют три основные вида самадхи: содержащие всё тело святого, пушпа-самадхи (цветочные самадхи) и смрити-самадхи (памятные самадхи). Считается, что все три типа самадхи обладают одинаковой духовной силой. Также существует четвёртый вид самадхи, грантха-самадхи, используемый исключительно в гаудия-вайшнавизме и содержащий редкие священные манускрипты. Стандартные самадхи, в которые помещают тело святого, сооружаются в святых местах индуизма. Традиционно, если кто-то умирал от укуса змеи, или от инфекционного заболевания, то его тело не подвергалось захоронению или кремации, а опускалось в воды священной Ганги или Ямуны.

Пушпа-самадхи

В пушпа-самадхи помещаются цветы последней гирлянды, которую носил святой перед тем, как его тело поместили в самадхи. Пушпа-самадхи не воздвигают в том же месте, где находится основной самадхи с телом святого, а сооружают в других святых местах. Самадхи, в который помещают пепел или кости святого, также относится к категории пушпа-самадхи. Часть пепла или костей от кремированного тела помещаются в самадхи после совершения соответствующих ведийских ритуалов и хранятся в золотой, серебряной, медной или глиняной урне.

Смрити-самадхи

Другим, более редким видом самадхи являются смрити-самадхи (самадхи памяти). В переводе с санскрита слово смрити означает «память». В смрити-самадхи помещают какие-то личные вещи святого. В индуизме, всё, чем пользовалась святая личность, считается достойным поклонения, в то время как личные принадлежности обычного человека считаются осквернёнными и обычно сжигается или выбрасывается после его смерти.

Традиция строительства смрити-самадхи возникла из идеи о том, что любой объект, связанный с возвышенной святой личностью, содержит в себе духовную энергию этой личности. Об этом говорит Шива в «Падма-пуране» в беседе со своей супругой Парвати: «О Деви, среди всех форм поклонения высочайшим является поклонение Вишну. Но даже выше этого — поклонение всем вещам, принадлежащим Вишну». К этим вещам принадлежат мурти одной из форм Бога, гуру и святых, а также все вещи, используемые ими, такие как асаны, джапа-малы, книги, одежда, обувь, посохи и т. д. Также Кришнадаса Кавираджа описывает в «Чайтанья-чаритамрите», как раджа Пури Пратапарудра, получив верхнюю одежду Чайтаньи, начал поклоняться ей как не отличной от самого Чайтаньи. Внутри смрити-самадхи можно обнаружить практически любой предмет, как-то связанный со святым, включая его волосы, зубы, одежду, обувь, посох, очки, шейные бусы, кольца, фотографию или землю с места его рождения.

Например, около основного самадхи кришнаитского святого Дживы Госвами в Храме Радхи-Дамодары во Вриндаване находится смрити-самадхи с его посохом. В давние времена, на ваишнава-паломника иногда нападал тигр и съедал его. Поскольку тело исчезало, ученики или родственники могли основать смрити-самадхи для увековечения памяти об этом преданном. Также во Вриндаване находится смрити-самадхи, в котором вайшнавы поклоняются зубу святого Гададхары Пандита.

В гаудия-вайшнавизме, одной из разновидностей смрити-самадхи являются нама-самадхи. Согласно гаудия-вайшнавскому богословию, «имя Бога или его чистого преданного обладает тем же самым могуществом, что и они сами». Поскольку не существует разницы между именем святого вайшнава и его телом, то возводятся нама-самадхи, чтобы помнить и поклоняться святому. Чтобы устроить нама-самадхи, имя святого вырезают на гранитной или мраморной плите и помещают её в святом месте.

Грантха-самадхи

Один из самых известных грантха-самадхи находится во Вриндаване, рядом с самадхи кришнаитского святого и богослова Санатаны Госвами. Согласно легенде, в нём, запечатанные в железном сейфе или в каменном ящике, зарыты в земле сокровенные и эзотерические писания таких выдающихся вайшнавских богословов, как Санатана Госвами, Рупа Госвами и Джива Госвами. Они были величайшими знатоками санскрита и обладали большими познаниями ведийской литературы. Кришнаитские святые Шриниваса Ачарья, Шьямананда и Нароттама Даса вывезли оригинальные манускрипты госвами из Вриндавана в Бенгалию и Ориссу, с целью распространить их там. Позднее, Шьямананда скопировал оригинальные тексты и отправил их назад во Вриндавану, где Джива Госвами, полагая, что невозможно должным образом сохранить эти требующие бережного обращения рукописи, построил для их хранения грантха-самадхи.

Отрывок, характеризующий Самадхи (гробница)

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.


В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.