Священные сосуды

Свяще́нные сосу́ды (литургические сосуды) — общее название предметов церковной утвари, применяемых в христианском богослужении, в первую очередь — во время таинства евхаристии. Некоторые из них не являются «сосудами» в собственном смысле слова — например, лжица (т.е. ложка).

Каждому священному сосуду придаётся глубокий символический смысл.

Описание

Священные сосуды могут изготавливаться из дерева или металла, в древности они бывали бывали деревянные и стеклянные, глиняные и каменные, медные и оловянные. Нередко они украшались драгоценными камнями, поэтому многие из них представляют собою значительную художественную ценность. Правила апостольские (прав. 73) упоминают о сосудах золотых и серебряных. В православной церкви издавна принято за правило (см. «Учительное известие» в конце Служебника), чтобы потир, дискос, звездица и лжица были устроены из золота и серебра, или, по крайней мере, из олова, но не из дерева или стекла, или меди; чтобы дарохранительница также была золотая или серебряная, а копье — железное. Для прочих сосудов материал строго не определен.

После освящения к священным сосудам могут прикасаться только священнослужители. Поэтому священные сосуды поддерживаются в чистоте и исправности самими священнослужителями. После литургии их помещают в специальные чехлы или коробки и хранят либо в специальной полости внутри жертвенника, либо в каком-либо шкафу, доступном только для священнослужителей. Для хранения священных сосудов издревле устраивалось особое помещение в храмах (сосудохранительница, σχευοφυλαχιον), находившееся под надзором диаконов или других поставленных для того лиц.

Священные сосуды имеют такую же древнюю историю, как и само христианское богослужение. «Важнейшую часть христианского богослужения всегда составляли таинства, а для их совершения, равно как и для других священнодействий, необходимо нужны были некоторые сосуды. Эти сосуды первоначально заимствованы были из быта обыкновенного; но, быв однажды посвящены на служение Богу, они становились уже священными и не могли быть обращены на обыкновенное употребление. Только в одном случае дозволялось отдавать драгоценные церковные сосуды в общее употребление: когда не было никаких других средств к выкупу пленных или к вспоможению бедным во время голода. Но и в этом случае сосуды, по большей части, переливались, и таким образом отдавался в употребление металл, а не сами сосуды».

Список священных сосудов в Православной церкви

Энциклопедия Брокгауза и Эфрона перечисляет 7 предметов («под именем священных сосудов по преимуществу разумеются, во-первых, сосуды, употребляемые при совершении таинства евхаристии, как-то потир, дискос, звездица, лжица, копие и дарохранительница; во-вторых, сосуд для хранения св. мирра»). Затем энциклопедия уточняет, что «в более общем смысле „священными“ называются все сосуды и вещи, употребляемые при священнодействиях православной церкви», однако об этом см. статью Церковная утварь.

В православии к священным (литургическим) сосудам относятся:

Наименование	Иллюстрация	Назначение
Дароносица		Переносная дарохранительница для ношения запасных Святых даров; используется для осуществления таинства Причастия вне храма (например, на дому тяжелобольных и умирающих людей)
Дарохранительница		Сосуд в форме храма, устанавливаемый на престоле, внутри которого хранятся запасные Святые Дары, употребляемые для причащения
Дискос		Блюдо на ножке с изображением младенца Иисуса, лежащего в яслях, на котором освящают часть просфоры — так называемого Агнца во время литургии. Поверх него ставится звездица.
Звездица		Две металлические дуги, соединенные в центре, поставляется на дискос для поддержания покровца над Святыми Дарами и частицами, вынутыми из просфор. Ставится поверх дискоса.
Копие		Обоюдоострый нож (резец) с треугольным лезвием. Большим копием вырезается и дробится Евхаристический Агнец, малым — на проскомидии вынимаются частицы из просфор
Лжица		Ложечка, с которой причащают православных монашествующих, церковнослужителей и мирян.
Потир		Чаша, в которую вливается вино, пресуществляемое в Кровь Христову

Также упоминают Ковш разливной (для вливания евхаристической Крови Христовой в другие потиры), Чаша для святых частиц (накрываемая крышкой чаша для хранения частиц, вынутых из просфор за день или за несколько дней до полной литургии), Сосуд для преждеосвященных даров (для хранения преждеосвященных даров), Блюдо для приготовления и раздробления Агнца (деревянные или металлические тарелочки, на которых вырезается и раздробляется Евхаристический Агнец).

Блю́да и корцы́ (ковши́) для теплоты́ и запи́вки, входящие в евхаристический набор, не считаются священными сосудами, поэтому ими часто пользуются пономари.

Литература

• В. И. Долоцкий, «О С. сосудах и других вещах, употребляющихся при богослужении в православной церкви» («Христианское Чтение», 1852, ч. I)
• П. Лебедев, «Наука о богослужении православной церкви» (М., 1890)
• архим. Гавриил, «Руководство по литургике, или наука о православном богослужении» (Тверь, 1886).

Отрывок, характеризующий Священные сосуды

– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.