Сироткин, Дмитрий Васильевич

Дмитрий Васильевич Сироткин
5-й Городской голова Нижнего Новгорода
29 марта 1913 года — сентябрь 1917 года
Предшественник:	И. В. Богоявленский
Преемник:	В. Г. Ганчель
Рождение:	1865 / 10 мая 1864 деревня Остапово (Астапово), близ села Пурех Балахнинского уезда Нижегородской губернии
Смерть:	1946 / 13 июля 1953 Белград, Югославия
Отец:	Василий Иванович Сироткин
Мать:	Вера Михайловна Сироткина

Дми́трий Васи́льевич Сиро́ткин (1865/1864, деревня Остапово (Астапово), близ села Пурех Балахнинского уезда Нижегородской губернии— 1946/1953, Белград, Югославия) — коммерции-советник, один из крупнейших судостроителей и судовладельцев России, председатель совета Общества страхования судов, член совета Московского банка, член правлений ряда транспортных и нефтепромышленных компаний. Нижегородский городской голова (1913-1917). Председатель совета Съездов судовладельцев Волжского бассейна. Известный деятель старообрядчества начала XX века, председатель совета Всероссийских съездов старообрядцев белокриницкого согласия, председатель совета Нижегородской общины.

Биография

Родился в 1865/1864 году в деревне Остапово (Астапово), близ села Пурех Балахнинского уезда Нижегородской губернии. Его родители — Василий Иванович и Вера Михайловна — были крестьянами этой деревни. Начав с торговли «щепным товаром» и изделиями кустарного промысла, отец затем завёл два небольших пароходика, на пароходе «Воля» Дмитрий Васильевич в детстве работал поварёнком.

Предпринимательская деятельность

Женившись в 1890 г. на дочери казанского купца-пароходчика Кузьмы Сидоровича Четвергова, при помощи тестя в 1895 году купил свой первый буксир. Затем приобрёл в собственность нефтетранспортное дело компании С. М. Шибаева (4 буксира). В 1907 году образовалось «Торгово-промышленное и пароходное товарищество Дмитрия Васильевича Сироткина» с капиталом в 1,5 миллиона рублей (15 пароходов, около 50 непаровых судов, в том числе более 20 барж). В 1910 году Д. В. Сироткин стал директором-распорядителем крупной пароходной компании «Волга».

С 1907 года — председатель Нижегородского биржевого комитета. С 1908 года — председатель Совета съездов судовладельцев Волжского бассейна.

К 1913 году Сироткин стал председателем акционерного пароходного общества «По Волге». Для постройки здания правления он купил участок земли на углу нижегородского Откоса и Семинарской площади, а проект постройки заказал братьям Весниным. Здание это сохранилось, оно расположено на Верхне-Волжской набережной, д. 1. Ныне в нём располагается медицинский институт. По проекту Весниных (при участии С. А. Новикова) рядом со зданием правления в 1913 году было начато строительство жилого дома, в котором Сироткин намеревался «пожить года четыре», а затем подарить городу для размещения Художественного музея (который там сейчас и размещается).

Благотворительность

Сироткин был значительным церковным благотворителем. Финансировал строительство в своём родном селе в 1913 году старообрядческого храма по проекту архитекторов братьев Весниных. Был одним из жертвователей на журнал «Церковь». На его пожертвования существовала Нижегородская община; молитвенный дом, где совершались богослужения, также принадлежал Сироткину.

С 1899 года — председатель Совета всероссийских съездов старообрядцев белокриницкой иерархии.

В 1908 году, выступая за увеличение прав мирян в Церкви, вошел в конфликт с нижегородским и костромским епископом Иннокентием. После длительной борьбы общее собрание членов общины 12 сентября 1910 года вынудило Сироткина уйти с поста председателя. Вслед за этим в 1910 году Сироткин подал в отставку и с поста председателя Совета старообрядческих съездов. Делегаты 10 съезда большинством голосов просили его остаться.

Будучи городским головой, предложил Горькому устроить для безработных дневное пристанище, знаменитые «Столбы». Деньги на устройство были выделены думой и известным благотворителем Н. А. Бугровым.

В 1917 году Сироткин строит в память умершей матери старообрядческую богадельню с храмом по ул. Жуковской (ныне — ул. Минина), при которой на свои средства содержал церковный хор.

Городской голова

29 марта 1913 года Сироткин избран нижегородским городским головой на четырёхлетний срок. Отказался от жалованья городского головы. Вскоре начался крупный скандал, связанный с принадлежностью Сироткина к старообрядчеству. В Нижнем Новгороде, 7 мая 1913 года на торжествах по случаю 300-летия царской династии в присутствии царя был устроен молебен. Так как служили новообрядческие священники, городской голова демонстративно не крестился.

Второй раз избирался городским головой на 1917—1920 гг. Выборы состоялись 7 февраля 1917 года, а уже в начале сентября Д. В. Сироткина сменил городской голова Временного правительства.

Во время пребывания его на должности городского главы в Нижнем Новгороде началось строительство канализации, было выкуплено в собственность города трамвайное и электрическое хозяйство, открылась городская хлебопекарня.

Д. В. Сироткин принимал участие в открытии в 1915 году в Народного университета.

После революции

Осенью 1917 года от «Политического союза старообрядческих согласий» вошёл в состав Временного совета республики («Предпарламента»). В ноябре 1917 года баллотировался в депутаты Учредительного собрания по списку союза старообрядцев, но избран не был.

В 1918—1919 годах находился на Белом Юге, в основном в Ростове-на-Дону. Играл важную роль в местных предпринимательских кругах. В конце 1919 года уехал во Францию. В 1920-е годы поселился в Югославии вместе с семьёй, где жил доходами от эксплуатации двух небольших пароходов. О последних годах его жизни практически ничего не известно.

25 мая 2011 года на белградском кладбище был открыт памятник на могиле Д. В. Сироткина, который изготовили в начале 2011 года по заказу администрации Нижнего Новгорода. Эскиз надгробия выполнен нижегородским архитектором Зоей Рюриковой, а работы финансировались ОАО «Завод Нижегородский теплоход» — судостроительным предприятием, которое было основано Дмитрием Сироткиным сто лет назад. В 2012 году в Нижнем Новгороде был установлен памятник Сироткину, напротив его бывшего особняка на Верхневолжской набережной.

Дата рождения и дата смерти

Даты жизни Сироткина (1865‑1946) приведены в академическом собрании сочинений Горького (посвя­тившего Сироткину немало места в своем очерке «Бугров»). Эти же сведения, за неимением иных надежных источников, были воспроизведены и в выпущенном в 1996 году энциклопедическом справочнике. Однако, согласно исследованию Арсеньева А.Б. и Нехотина В.В. датой рождения следует считать 10 мая 1864 года, а датой смерти — 13 июля 1953 года.

Наличие адреса на письмах Сироткина значительно облегчало дальнейший поиск. Согласно материалам белградских актов гражданского состояния, Д. В. Сироткин скончался 13 июля 1953 года в Белграде. Год его рождения, согласно этим же документам и надписи на могильной плите — 10 мая 1864, а не 1865. Последняя дата, опять же практически общепринятая в России, была получена по документам, которые Сироткин заполнял в качестве нижегородского городского головы там, как было тогда принято, указывалось число полных лет, а не год рождения, что нередко приводит к погрешностям при подсчетах.

Литература

1. Селезнев Ф. А. Д. В. Сироткин и всероссийские съезды старообрядцев в начале ХХ века // Отечественная история.2005. № 5. С.78-90.
2. Loskoutoff, Yvan, "Les caricatures de Dmitrij Vasilievic Sirotkin, dernier maire de Nijnij-Novgorod avant la Révolution", Revue des études slaves, 85, 2014, p. 41-56.

Отрывок, характеризующий Сироткин, Дмитрий Васильевич

Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.
В тот же день приказ за приказом отдавались французскими начальниками о том, чтобы запретить войскам расходиться по городу, строго запретить насилия жителей и мародерство, о том, чтобы нынче же вечером сделать общую перекличку; но, несмотря ни на какие меры. люди, прежде составлявшие войско, расплывались по богатому, обильному удобствами и запасами, пустому городу. Как голодное стадо идет в куче по голому полю, но тотчас же неудержимо разбредается, как только нападает на богатые пастбища, так же неудержимо разбредалось и войско по богатому городу.
Жителей в Москве не было, и солдаты, как вода в песок, всачивались в нее и неудержимой звездой расплывались во все стороны от Кремля, в который они вошли прежде всего. Солдаты кавалеристы, входя в оставленный со всем добром купеческий дом и находя стойла не только для своих лошадей, но и лишние, все таки шли рядом занимать другой дом, который им казался лучше. Многие занимали несколько домов, надписывая мелом, кем он занят, и спорили и даже дрались с другими командами. Не успев поместиться еще, солдаты бежали на улицу осматривать город и, по слуху о том, что все брошено, стремились туда, где можно было забрать даром ценные вещи. Начальники ходили останавливать солдат и сами вовлекались невольно в те же действия. В Каретном ряду оставались лавки с экипажами, и генералы толпились там, выбирая себе коляски и кареты. Остававшиеся жители приглашали к себе начальников, надеясь тем обеспечиться от грабежа. Богатств было пропасть, и конца им не видно было; везде, кругом того места, которое заняли французы, были еще неизведанные, незанятые места, в которых, как казалось французам, было еще больше богатств. И Москва все дальше и дальше всасывала их в себя. Точно, как вследствие того, что нальется вода на сухую землю, исчезает вода и сухая земля; точно так же вследствие того, что голодное войско вошло в обильный, пустой город, уничтожилось войско, и уничтожился обильный город; и сделалась грязь, сделались пожары и мародерство.

Французы приписывали пожар Москвы au patriotisme feroce de Rastopchine [дикому патриотизму Растопчина]; русские – изуверству французов. В сущности же, причин пожара Москвы в том смысле, чтобы отнести пожар этот на ответственность одного или несколько лиц, таких причин не было и не могло быть. Москва сгорела вследствие того, что она была поставлена в такие условия, при которых всякий деревянный город должен сгореть, независимо от того, имеются ли или не имеются в городе сто тридцать плохих пожарных труб. Москва должна была сгореть вследствие того, что из нее выехали жители, и так же неизбежно, как должна загореться куча стружек, на которую в продолжение нескольких дней будут сыпаться искры огня. Деревянный город, в котором при жителях владельцах домов и при полиции бывают летом почти каждый день пожары, не может не сгореть, когда в нем нет жителей, а живут войска, курящие трубки, раскладывающие костры на Сенатской площади из сенатских стульев и варящие себе есть два раза в день. Стоит в мирное время войскам расположиться на квартирах по деревням в известной местности, и количество пожаров в этой местности тотчас увеличивается. В какой же степени должна увеличиться вероятность пожаров в пустом деревянном городе, в котором расположится чужое войско? Le patriotisme feroce de Rastopchine и изуверство французов тут ни в чем не виноваты. Москва загорелась от трубок, от кухонь, от костров, от неряшливости неприятельских солдат, жителей – не хозяев домов. Ежели и были поджоги (что весьма сомнительно, потому что поджигать никому не было никакой причины, а, во всяком случае, хлопотливо и опасно), то поджоги нельзя принять за причину, так как без поджогов было бы то же самое.
Как ни лестно было французам обвинять зверство Растопчина и русским обвинять злодея Бонапарта или потом влагать героический факел в руки своего народа, нельзя не видеть, что такой непосредственной причины пожара не могло быть, потому что Москва должна была сгореть, как должна сгореть каждая деревня, фабрика, всякий дом, из которого выйдут хозяева и в который пустят хозяйничать и варить себе кашу чужих людей. Москва сожжена жителями, это правда; но не теми жителями, которые оставались в ней, а теми, которые выехали из нее. Москва, занятая неприятелем, не осталась цела, как Берлин, Вена и другие города, только вследствие того, что жители ее не подносили хлеба соли и ключей французам, а выехали из нее.


Расходившееся звездой по Москве всачивание французов в день 2 го сентября достигло квартала, в котором жил теперь Пьер, только к вечеру.
Пьер находился после двух последних, уединенно и необычайно проведенных дней в состоянии, близком к сумасшествию. Всем существом его овладела одна неотвязная мысль. Он сам не знал, как и когда, но мысль эта овладела им теперь так, что он ничего не помнил из прошедшего, ничего не понимал из настоящего; и все, что он видел и слышал, происходило перед ним как во сне.
Пьер ушел из своего дома только для того, чтобы избавиться от сложной путаницы требований жизни, охватившей его, и которую он, в тогдашнем состоянии, но в силах был распутать. Он поехал на квартиру Иосифа Алексеевича под предлогом разбора книг и бумаг покойного только потому, что он искал успокоения от жизненной тревоги, – а с воспоминанием об Иосифе Алексеевиче связывался в его душе мир вечных, спокойных и торжественных мыслей, совершенно противоположных тревожной путанице, в которую он чувствовал себя втягиваемым. Он искал тихого убежища и действительно нашел его в кабинете Иосифа Алексеевича. Когда он, в мертвой тишине кабинета, сел, облокотившись на руки, над запыленным письменным столом покойника, в его воображении спокойно и значительно, одно за другим, стали представляться воспоминания последних дней, в особенности Бородинского сражения и того неопределимого для него ощущения своей ничтожности и лживости в сравнении с правдой, простотой и силой того разряда людей, которые отпечатались у него в душе под названием они. Когда Герасим разбудил его от его задумчивости, Пьеру пришла мысль о том, что он примет участие в предполагаемой – как он знал – народной защите Москвы. И с этой целью он тотчас же попросил Герасима достать ему кафтан и пистолет и объявил ему свое намерение, скрывая свое имя, остаться в доме Иосифа Алексеевича. Потом, в продолжение первого уединенно и праздно проведенного дня (Пьер несколько раз пытался и не мог остановить своего внимания на масонских рукописях), ему несколько раз смутно представлялось и прежде приходившая мысль о кабалистическом значении своего имени в связи с именем Бонапарта; но мысль эта о том, что ему, l'Russe Besuhof, предназначено положить предел власти зверя, приходила ему еще только как одно из мечтаний, которые беспричинно и бесследно пробегают в воображении.
Когда, купив кафтан (с целью только участвовать в народной защите Москвы), Пьер встретил Ростовых и Наташа сказала ему: «Вы остаетесь? Ах, как это хорошо!» – в голове его мелькнула мысль, что действительно хорошо бы было, даже ежели бы и взяли Москву, ему остаться в ней и исполнить то, что ему предопределено.