Скрытое

Скрытое
Caché
Жанр	экзистенциальная притча
Режиссёр	Михаэль Ханеке
В главных ролях	Даниэль Отей Жюльет Бинош
Длительность	117 мин.
Бюджет	8 млн. €
Страна	Франция Франция Австрия Австрия Германия Германия Италия Италия США США
Год	2005
IMDb	ID 0387898
Выход фильма «Скрытое» (оригинальное название — Caché)

К:Фильмы 2005 года

«Скрытое» (фр. Caché) — экзистенциальная кинопритча австрийского режиссёра Михаэля Ханеке. Главные роли исполнили Даниэль Отей и Жюльетт Бинош. В фильме режиссёр отказался от использования закадровой музыки.

Премьера картины состоялась 14 мая 2005 года в рамках 58-го Каннского кинофестиваля, где она была удостоена ряда наград, в том числе призов ФИПРЕССИ и за режиссуру Ханеке. На исходе 2009 года ведущие печатные издания, в том числе лондонская газета Times, признали этот фильм одним из величайших свершений в мировом киноискусстве последнего десятилетия.

Сюжет

Жорж Лоран, ведущий литературного обозрения на телевидении, получает посылки со снятыми тайно с улицы видеозаписями его и его семьи и малопонятными, но тревожащими рисунками. Отправитель неизвестен. Со временем записи приобретают все более личный характер, указывая на то, что сделавший их давно знаком с семьей Жоржа. Он чувствует, что над ними нависла опасность, но в связи с отсутствием прямых угроз полиция отказывается им помочь.

Постепенно становится ясно, что видеокассеты и рисунки связаны с ровесником Жоржа, Маджидом, сыном погибших алжирских иммигрантов, когда-то усыновленным родителями Жоржа. Много лет назад 6-летний Жорж пожаловался на Маджида, и того отдали в приют, тем самым исковеркав ему жизнь. Этот поступок всплывает в фильме, однако не однозначно указывает на того, кто мог напомнить Жоржу о совершенной в детстве подлости, заставив страдать его и его семью.

В ролях

Актёр	Роль
Даниэль Отей	Жорж Лоран Жорж Лоран
Жюльет Бинош	Анн Лоран Анн Лоран
Лестер Македонский	Пьеро Лоран Пьеро Лоран
Морис Бенишу	Маджид Маджид
Валид Афкир	сын Маджида сын Маджида
Анни Жирардо	мама Жоржа

Анализ

Особенностью сюжетной линии является захват внимания зрителя на эпизодах просмотра главными героями фильма, супружеской пары-телеведущего Жоржа Лорана и служащей литературного агентства Анны, присланных им кассет. Режиссёр показывает их долго, не отпуская внимание зрителя от малейших деталей, происходящих в кадре. Картинка выстроена так, что не сразу можно понять, реальное это действие или запись, непосредственно происходящее с героями или документальные кадры. В отличие от другого фильма Михаэля Ханеке, «Белая лента» (2009) фильм более логичен и развивается более плавно и закономерно, хотя без вставок из прошлого и фирменного открытого финала австрийский мастер все-таки не обошелся. Фильм действительно захватывает своей напряженной, набирающей градус динамичности атмосферой, и по ходу происходящего зритель уже не задается вопросами из разряда «а что откуда взялось». Даже после самоубийства Маджида, который так и не сознается в том, что доставил семье Жоржа столько неудобств, Ханеке вновь как бы вводит приём «картинки с камеры», который тут же сменяется вполне привычным появлением Жоржа в дверях своей квартиры — то есть, эффект достигнут, фильм продолжается.

Вставки в фильме из детства героев по ходу фильма логически связаны с настоящим временем, давая понять, в чём смысл нарисованных будто бы ребёнком картинок, также присылаемых Жоржу и Анне, однако финал фильма оставляет зрителю пищу для размышлений. Но при всем при этом с педагогической точки зрения фильм оценивать проще, чем ту же «Белую ленту», или «Бассейн» (2003) француза Франсуа Озона, или, например, «Альфа Дог» (2006) Ника Кассаветиса, но в нём ведь и нет указаний и отсылок к глобальной проблематике какой-либо современной реалии, как то педофилия или киднеппинг. Впрочем, он и сильно насыщеннее смыслом и логикой чем всё тот же «Бассейн». Единственная аллюзия фильма — это один из видов телефонного терроризма, в котором злоумышленники применяют все возможные способы, чтобы пошатнуть привычных ход жизни людей и заставить их бояться выйти на улицу и жить в ожидании каких угодно бед и происшествий в своей жизни, вплоть до подозрений о похищении их детей, а также довести их до того, что они по любому поводу будут готовы обращаться в органы правопорядка. Похожее подозрение возникает и у героев фильма, когда однажды вечером их 12-летний сын не приходит домой.

Примечателен факт того, что главный герой до конца не может понять, почему Маджид решил свести счёты с жизнью из-за случая, который произошел в их далеком детстве, когда по вине Жоржа Маджид попал в детдом. При этом Маджиду было очень нужно, чтобы Жорж присутствовал при его смерти. Все это явно ускользает от понимания Жоржа.

Ссылки

• «Скрытое» (англ.) на сайте Internet Movie Database

Отрывок, характеризующий Скрытое

– Да нет же! Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки, – не отвечая, прокричал Кутузов, ударяя пухлым кулаком по столу, – будут и они, только бы…


В противоположность Кутузову, в то же время, в событии еще более важнейшем, чем отступление армии без боя, в оставлении Москвы и сожжении ее, Растопчин, представляющийся нам руководителем этого события, действовал совершенно иначе.
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.