Славутинский, Степан Тимофеевич

Степан Тимофеевич Славутинский
Место рождения:	Грайворон Курской губернии
Дата смерти:	17 (29) сентября 1884(1884-09-29)
Род деятельности:	прозаик
Язык произведений:	русский

Степа́н Тимофе́евич Славутинский (11 (23) января 1821, Грайворон Курской губернии — 17 (29) сентября 1884, Вильно) — русский писатель, беллетрист.

Биография

Родился в семье отставного военного, выходца из среды мелкопоместного разорившегося дворянства. Отец рано умер, мать с сыном уехали в Рязанскую губернию, в своё родовое имение: небольшое село Михеево Егорьевского уезда с 40 душами крепостных крестьян.

В Рязани Степан Тимофеевич учился в гимназии вместе с Я. П. Полонским, будущим поэтом, здесь же началось увлечение поэзией, но в силу материальных трудностей закончить его не смог — пришлось поступить писцом на службу в Рязанскую палату гражданского суда.

Усердие и деловые качества обеспечили продвижение Славутинского по службе. В 1855 становится старшим чиновником особых поручений при рязанском губернаторе. В начале 1859 выходит в отставку, чтобы отдаться писательскому труду, но в 1860 возвращается на службу. Со второй половины 1860-х гг. служил в Литве мировым посредником, затем мировым судьей. Окончательно выходит в отставку в 1873. Последние годы провёл в Вильне, где и скончался в 1884.

Литературная деятельность

На литературное поприще вступил в 1857, поместив в журнале «Русский вестник» несколько стихотворений. Желание стать писателем-профессионалом было столь велико, что в начале 1859 он выходит в отставку, покидает Рязань, где имел собственный дом и достаточно обеспеченное существование, и с многочисленной семьей поселяется в Москве.

Он становится активным сотрудником «Современника», дружит с Н. А. Добролюбовым. Его роман «Правое дело» заслуживает похвалу редактора «Современника» и знаменитого русского поэта Н. А. Некрасова, печатается он и в «Русском слове» (роман «Беглянка»).

Повести Славутинского из народного быта печатались в «Русском вестнике» («История моего деда», «Читальщица»), «Современнике» («Своя рубашка», «Жизнь и похождения Трифона Афанасьева»).

В 1860 году отдельным изданием вышла повесть «Жизнь и похождения Трифона Афанасьева», сборник «Повести и рассказы» («Читальщица», «История моего деда», «Мирская беда» и др.), в 1865 — «Беглянка».

С 1860 возглавляет одну из ведущих рубрик журнала «Современник» — «Заметки профессионала», затем и раздел «Внутреннее обозрение».

Славутинскому сочувствовал Добролюбов, написал ряд рецензий. Однажды в цикле «Внутреннего обозрения» Славутинского Добролюбов убрал введение автора, а вместо него написал своё. В результате Славутинский расходится и с критиком, и с Салтыковом-Щедриным периода «Отечественных записок».

Работа Славутинского в «Современнике» совпала с началом принципиальных внутриредакционных разногласий в этом знаменитом издании, приведших в итоге к разрыву Чернышевского—Добролюбова—Некрасова с Толстым—Тургеневым—Григоровичем. Но Степан Тимофеевич не разделял до конца революционно — демократических убеждений «Современника», он был скорее демократом — просветителем. Поэтому он возвращается на службу; окончательно выходит в отставку уже в 1873.

Вместе с Криницким Славутинский перевел «Очерки из истории и народных сказаний», Грубе (Москва, 1861—1868) и «Всеобщую историю литературы», Шерра (Москва, 1862).

В 1867—1868 в газете «Виленский вестник» публиковал фрагменты повести «Из записок помещика Петухова» и романа «Чужое добро», переложения сказок о вороне и морозе под заглавием «Литовские предания и сказки», позднее «Беглые заметки о быте литовцев Ковенской губернии» (1870), цикл статей «Губернии виленского генерал-губернаторства» (1871) с подробными статистическими данными о населении Литвы и Белоруссии и его занятиях. отдельным изданием в Вильне вышел его рассказ «Слепая» (1880).

В 1870—1880-е годы вновь отдается писательскому труду. Он пишет на крестьянско-народные темы: «Генерал Измайлов и его дворня», «Бунт и усмирение в имении Голицына», «Крестьянские волнения в Рязанской губернии». В последние годы жизни Славутинский сотрудничал в «Русских Ведомостях» и «Историческом вестнике».

В итоге — его собрание сочинений так и не собрано, а писал он много — и как, собственно, писатель, и как мемуарист, и как переводчик, и как издатель учебников по теории и истории литературы.

Избранная библиография

• Жизнь и похождения Трифона Афанасьева:Повесть С.Т. Славутинского. — М.: тип. В. И. Рышкова, 1860. — 142 с. Напечатано в журнале «Современник». 1859, кн. 9.
• Повести и рассказы. — М.: тип. Лазарев. ин-та вост. яз., 1860. — 296 с. Содержание: 1. Читальщица. 2. История моего деда. 3. Мирская беда.
• Беглянка: Роман С. Славутинского. — Санкт-Петербург: В.Е. Генкель, 1865. — 541 с. В 2 томах.

Ссылки

• [ru.rodovid.org/wk/Запись:912911 Славутинский, Степан Тимофеевич] на «Родоводе». Дерево предков и потомков
• Славутинский, Степан Тимофеевич // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1900. — Т. XXX. — С. 284—285.
• [www.russianresources.lt/archive/Slavut/Slavut_0.html Биография и тексты]

Отрывок, характеризующий Славутинский, Степан Тимофеевич

Он долго молчал, закрыв глаза; потом утвердительно, как бы в ответ на свои сомнения и в подтверждение того, что он теперь все понял и вспомнил, кивнул головой и открыл глаза.
– Да, – сказал он явственно и тихо. – Погибла Россия! Погубили! – И он опять зарыдал, и слезы потекли у него из глаз. Княжна Марья не могла более удерживаться и плакала тоже, глядя на его лицо.
Он опять закрыл глаза. Рыдания его прекратились. Он сделал знак рукой к глазам; и Тихон, поняв его, отер ему слезы.
Потом он открыл глаза и сказал что то, чего долго никто не мог понять и, наконец, понял и передал один Тихон. Княжна Марья отыскивала смысл его слов в том настроении, в котором он говорил за минуту перед этим. То она думала, что он говорит о России, то о князе Андрее, то о ней, о внуке, то о своей смерти. И от этого она не могла угадать его слов.
– Надень твое белое платье, я люблю его, – говорил он.
Поняв эти слова, княжна Марья зарыдала еще громче, и доктор, взяв ее под руку, вывел ее из комнаты на террасу, уговаривая ее успокоиться и заняться приготовлениями к отъезду. После того как княжна Марья вышла от князя, он опять заговорил о сыне, о войне, о государе, задергал сердито бровями, стал возвышать хриплый голос, и с ним сделался второй и последний удар.
Княжна Марья остановилась на террасе. День разгулялся, было солнечно и жарко. Она не могла ничего понимать, ни о чем думать и ничего чувствовать, кроме своей страстной любви к отцу, любви, которой, ей казалось, она не знала до этой минуты. Она выбежала в сад и, рыдая, побежала вниз к пруду по молодым, засаженным князем Андреем, липовым дорожкам.
– Да… я… я… я. Я желала его смерти. Да, я желала, чтобы скорее кончилось… Я хотела успокоиться… А что ж будет со мной? На что мне спокойствие, когда его не будет, – бормотала вслух княжна Марья, быстрыми шагами ходя по саду и руками давя грудь, из которой судорожно вырывались рыдания. Обойдя по саду круг, который привел ее опять к дому, она увидала идущих к ней навстречу m lle Bourienne (которая оставалась в Богучарове и не хотела оттуда уехать) и незнакомого мужчину. Это был предводитель уезда, сам приехавший к княжне с тем, чтобы представить ей всю необходимость скорого отъезда. Княжна Марья слушала и не понимала его; она ввела его в дом, предложила ему завтракать и села с ним. Потом, извинившись перед предводителем, она подошла к двери старого князя. Доктор с встревоженным лицом вышел к ней и сказал, что нельзя.
– Идите, княжна, идите, идите!
Княжна Марья пошла опять в сад и под горой у пруда, в том месте, где никто не мог видеть, села на траву. Она не знала, как долго она пробыла там. Чьи то бегущие женские шаги по дорожке заставили ее очнуться. Она поднялась и увидала, что Дуняша, ее горничная, очевидно, бежавшая за нею, вдруг, как бы испугавшись вида своей барышни, остановилась.
– Пожалуйте, княжна… князь… – сказала Дуняша сорвавшимся голосом.
– Сейчас, иду, иду, – поспешно заговорила княжна, не давая времени Дуняше договорить ей то, что она имела сказать, и, стараясь не видеть Дуняши, побежала к дому.
– Княжна, воля божья совершается, вы должны быть на все готовы, – сказал предводитель, встречая ее у входной двери.
– Оставьте меня. Это неправда! – злобно крикнула она на него. Доктор хотел остановить ее. Она оттолкнула его и подбежала к двери. «И к чему эти люди с испуганными лицами останавливают меня? Мне никого не нужно! И что они тут делают? – Она отворила дверь, и яркий дневной свет в этой прежде полутемной комнате ужаснул ее. В комнате были женщины и няня. Они все отстранились от кровати, давая ей дорогу. Он лежал все так же на кровати; но строгий вид его спокойного лица остановил княжну Марью на пороге комнаты.
«Нет, он не умер, это не может быть! – сказала себе княжна Марья, подошла к нему и, преодолевая ужас, охвативший ее, прижала к щеке его свои губы. Но она тотчас же отстранилась от него. Мгновенно вся сила нежности к нему, которую она чувствовала в себе, исчезла и заменилась чувством ужаса к тому, что было перед нею. «Нет, нет его больше! Его нет, а есть тут же, на том же месте, где был он, что то чуждое и враждебное, какая то страшная, ужасающая и отталкивающая тайна… – И, закрыв лицо руками, княжна Марья упала на руки доктора, поддержавшего ее.
В присутствии Тихона и доктора женщины обмыли то, что был он, повязали платком голову, чтобы не закостенел открытый рот, и связали другим платком расходившиеся ноги. Потом они одели в мундир с орденами и положили на стол маленькое ссохшееся тело. Бог знает, кто и когда позаботился об этом, но все сделалось как бы само собой. К ночи кругом гроба горели свечи, на гробу был покров, на полу был посыпан можжевельник, под мертвую ссохшуюся голову была положена печатная молитва, а в углу сидел дьячок, читая псалтырь.
Как лошади шарахаются, толпятся и фыркают над мертвой лошадью, так в гостиной вокруг гроба толпился народ чужой и свой – предводитель, и староста, и бабы, и все с остановившимися испуганными глазами, крестились и кланялись, и целовали холодную и закоченевшую руку старого князя.


Богучарово было всегда, до поселения в нем князя Андрея, заглазное именье, и мужики богучаровские имели совсем другой характер от лысогорских. Они отличались от них и говором, и одеждой, и нравами. Они назывались степными. Старый князь хвалил их за их сносливость в работе, когда они приезжали подсоблять уборке в Лысых Горах или копать пруды и канавы, но не любил их за их дикость.
Последнее пребывание в Богучарове князя Андрея, с его нововведениями – больницами, школами и облегчением оброка, – не смягчило их нравов, а, напротив, усилило в них те черты характера, которые старый князь называл дикостью. Между ними всегда ходили какие нибудь неясные толки, то о перечислении их всех в казаки, то о новой вере, в которую их обратят, то о царских листах каких то, то о присяге Павлу Петровичу в 1797 году (про которую говорили, что тогда еще воля выходила, да господа отняли), то об имеющем через семь лет воцариться Петре Феодоровиче, при котором все будет вольно и так будет просто, что ничего не будет. Слухи о войне в Бонапарте и его нашествии соединились для них с такими же неясными представлениями об антихристе, конце света и чистой воле.