Сражение при Джонсборо

Сражение при Джонсборо
Основной конфликт: Гражданская война в США
Дата	31 августа — 1 сентября 1864 года
Место	округ Клейтон, Джорджия
Итог	победа США
Противники
США КША
Командующие
Вильям Шерман Ховард, Оливер Джордж Томас Худ, Джон Белл Харди, Уильям
Силы сторон
6 корпусов 2 корпуса
Потери
1149 2000

Сражение при Джонсборо (англ. Battle of Jonesborough) — произошло 31 августа — 1 сентября 1864 года во время битвы за Атланту, в годы американской гражданской войны. Федеральная армия Уильяма Шермана маневрировала с целью вытеснить Теннессийскую армию Джона Худа из укреплений около Атланты. Шерман не смог уничтожить армию Худа, но южанам пришлось оставить Атланту. Падение Атланты стало переломным моментом войны, когда стало очевидно, что победа Союза — лишь вопрос времени.

Предыстория

Шерману до конца августа удавалось лишь временно прерывать линии коммуникаций Худа, высылая для этого отдельные части, однако конфедераты либо отражали их атаки, либо достаточно быстро восстанавливали нанесенные рейдерами разрушения, так что снабжение Атланты никогда не прерывались надолго. В конце августа Шерман решил, что если он сможет окончательно захватить или разрушить все железные дороги, ведущие в город, то противник будет вынужден оставить Атланту. Перейдя от тактики набегов к фактически общему наступлению, он решил нанести сокрушительный удар шестью из семи своих корпусов пехоты во фланг и тыл Атланты.

Почти вся армия Шермана, за исключением корпуса генерала Генри Слокама, оставшегося в окопах на прежних позициях, 25 августа обошла Атланту с запада и направилась к железным дорогам в тылу противника. Это решение представляло собой значительный риск для Шермана, поскольку Худ теперь имел возможность многократно превосходящими силами обрушиться на изолированный корпус Слокама. Быстро выйдя к железным дорогам Атланта — Монтгомери, а затем Атланта — Саванна, северяне немедленно стали разрушать их на большом протяжении. Не имея динамита, который тогда ещё не был изобретен, солдаты Шермана для разрушения железных дорог использовали «технологию» почти что каменного века, действуя главным образом руками.

Джон Худ о появлении и действиях в своем тылу крупных сил противника узнал с большим запозданием, лишь в ночь на 30 августа. Этот факт сам по себе свидетельствует как о неспособности Худа предвидеть действия противника, так и о его невнимании к разведке. В ответ на наступление северян Худ выслал навстречу им два корпуса под командованием генерала Уильяма Харди, общей численностью 24 000 человек с приказом остановить и при возможности разбить силы федералистов. Таким образом, силы южан под командованием Харди были мощной группировкой и Худ полагал, что корпуса Харди численно превосходят противника на этом участке. Но на деле получилось так, что Харди была поставлена непосильная задача своими двумя корпусами разбить шесть корпусов противника, сражаясь почти со всей армией Шермана, превосходившей силы Харди примерно в три раза.

Сражение

31 августа

31 августа генерал-майор Оливер Ховард командовал двумя корпусами, которые окопались на восточной стороне реки Флинт. XV-й корпус Джона Логана укрепился на высотах фронтом к железной дороге (на восток). XVI-й корпус Томаса Рансома стоял правее, у самой реки, обеспечивая фланг. XVII корпус Фрэнка Блэра находился в резерве на западной стороне реки.

Южане были готовы к атаке примерно в 13:30. Харди передал командование своим корпусом Патрику Клейберну (который передал свою дивизию Марку Лоури), а сам осуществлял общее руководство обеими корпусами. Клебурн должен был наступать на левом фланге, атакуя позиции Рансома, а корпус Стефана Ли — наступать на правом фланге, на позиции корпуса Логана. Корпус Клейберна пошел вперед, но его передовая дивизия (Марка Лоури) внезапно была обстреляна спешенной кавалерией Джадсона Килпатрика, которая залегла за изгородью и открыла быстрый огонь из винтовок Спенсера. Лоури был вынужден изменить направление атаки и бросить три бригады против Килпатрика. Лоури сумел отбросить кавалеристов, но, вместо того, чтобы возобновить запланированную атаку, он стал преследовать людей Килпатрика, отходящих за реку, и в итоге был остановлен дивизией Джилса Смита из XVII корпуса.

Ли услышал перестрелку Лоури и Килпатрика и принял это за начало общего наступления. Поэтому он двинул корпус вперед ещё до того, как корпус Клейберна вошел в соприкосновение с противником. Ли приказал начать фронтальную атаку, которую возглавила дивизия Джеймса Андерсона. Дивизия Андерсона, уже сильно пострадавшая в предыдущих боях, попала под мощный огонь с хороших позиций, почти сразу понесла серьезный урон и стала отходить. Харди предложил повторить атаку, но Ли сообщил, что его корпус больше не в состоянии атаковать. Потери составили 1300 человек. Корпус Клебурна потерял 400. Федеральные корпуса потеряли всего 179 человек.

Ночью Худ велел корпусу Стефана Ли переместиться в укрепления Атланты. Харди остался под Джонсборо один. Он отвел свой корпус на исходную позицию и приготовился к обороне.

1 сентября

1 сентярбря Шерман послал XIV корпус Джефферсона Дэвиса на штурм позиций противника под Джонсборо. Утро ушло у федеральной армии на подтягивание вспомогательных сил. IV корпус Стенли должен был поддержать атаку, но задерживался. Между тем Харди укрепился под Джонсборо: дивизии Джона Брауна и Патрика Клейберна стояли вдоль железной дороги, а дивизия Джорджа Меней прикрывала правый фланг, так что оборонительная линия приняла вид буквы «Г».

К 16:00 корпус Стенли все ещё не подошел, и Шерман приказал Дэвису атаковать противника, нацелив атаку против углового выступа его линий. Самый угол выступа удерживала бригада Дэниеля Гована. Дэвис послал бригаду в атаку на позиции Гована, но атака была отбита. Тогда Дэвис послал в бой все три свои дивизии: Абсалома Байарда в центре, Джеймса Моргана слева и Уильяма Карлина справа. Тем временем подошел корпус Логана и начал наступать на левый фланг Харди, на позиции Джона Брауна.

Байард лично повел свою дивизию в штыковую атаку, за что потом получил Медаль Почета. Южане упорно дрались за траншеи, но после ожесточенного рукопашного боя люди Байарда все же ворвались в траншеи, захватив в плен Гована и 600 его бойцов. Между тем наконец прибыл корпус Стенли и это помогло Дэвису расширить прорыв. Харди приказал отступать, и его корпус отошел к Лавджой-Стейшен в полном боевом порядке.

Последствия

Предпринимая наступление, Шерман весьма опасался за корпус Слокама. В ночь на 2 сентября его тревога достигла крайней точки, поскольку звуки взрывов, доносившиеся со стороны Атланты, воспринимались им как признаки сражения между XX корпусом и многократно превосходящими его силами Худа. Из-за нервного напряжения Шерман не смог заснуть до самого утра, но первое же полученное им на рассвете известие оказалось радостным. На рассвете он услышал поблизости оживленные возгласы и смех соратников. Это генерал Томас, только что получивший от Слокама сообщение о бегстве армии Худа, громко читал его оказавшимся рядом солдатам и офицерам. Худ ночью, опасаясь полного окружения, приказал эвакуировать Атланту, уничтожив при этом военные запасы, которые было невозможно вывезти. А 20-й федеральный корпус во главе со Слокамом как раз в эти утренние часы 2 сентября входил в оставленную противником Атланту. Вечером того же дня военный министр Халлек вручил Линкольну телеграмму Шермана, гласившую: «Атланта наша и завоевана безусловно» («Atlanta is ours, and fairly won»).

Федералам не удалось уничтожить корпус Харди, но они сумели перерезать линии снабжения Атланты и в итоге овладели городом, что и было их основной целью. Сражение при Джонсборо стало последним сражением битвы за Атланту и оно привело в итоге к сдаче города. Падение Атланты повлияло на переизбрание Линкольна в ноябре этого года и приблизило конец войны. Худ увел свою армию на запад, что позволило Шерману начать свой «Марш к морю».

Отрывок, характеризующий Сражение при Джонсборо

– Как здесь? Да как же не взорвали мост, когда он минирован?
– А это я у вас спрашиваю. Этого никто, и сам Бонапарте, не знает.
Болконский пожал плечами.
– Но ежели мост перейден, значит, и армия погибла: она будет отрезана, – сказал он.
– В этом то и штука, – отвечал Билибин. – Слушайте. Вступают французы в Вену, как я вам говорил. Всё очень хорошо. На другой день, то есть вчера, господа маршалы: Мюрат Ланн и Бельяр, садятся верхом и отправляются на мост. (Заметьте, все трое гасконцы.) Господа, – говорит один, – вы знаете, что Таборский мост минирован и контраминирован, и что перед ним грозный tete de pont и пятнадцать тысяч войска, которому велено взорвать мост и нас не пускать. Но нашему государю императору Наполеону будет приятно, ежели мы возьмем этот мост. Проедемте втроем и возьмем этот мост. – Поедемте, говорят другие; и они отправляются и берут мост, переходят его и теперь со всею армией по сю сторону Дуная направляются на нас, на вас и на ваши сообщения.
– Полноте шутить, – грустно и серьезно сказал князь Андрей.
Известие это было горестно и вместе с тем приятно князю Андрею.
Как только он узнал, что русская армия находится в таком безнадежном положении, ему пришло в голову, что ему то именно предназначено вывести русскую армию из этого положения, что вот он, тот Тулон, который выведет его из рядов неизвестных офицеров и откроет ему первый путь к славе! Слушая Билибина, он соображал уже, как, приехав к армии, он на военном совете подаст мнение, которое одно спасет армию, и как ему одному будет поручено исполнение этого плана.
– Полноте шутить, – сказал он.
– Не шучу, – продолжал Билибин, – ничего нет справедливее и печальнее. Господа эти приезжают на мост одни и поднимают белые платки; уверяют, что перемирие, и что они, маршалы, едут для переговоров с князем Ауэрспергом. Дежурный офицер пускает их в tete de pont. [мостовое укрепление.] Они рассказывают ему тысячу гасконских глупостей: говорят, что война кончена, что император Франц назначил свидание Бонапарту, что они желают видеть князя Ауэрсперга, и тысячу гасконад и проч. Офицер посылает за Ауэрспергом; господа эти обнимают офицеров, шутят, садятся на пушки, а между тем французский баталион незамеченный входит на мост, сбрасывает мешки с горючими веществами в воду и подходит к tete de pont. Наконец, является сам генерал лейтенант, наш милый князь Ауэрсперг фон Маутерн. «Милый неприятель! Цвет австрийского воинства, герой турецких войн! Вражда кончена, мы можем подать друг другу руку… император Наполеон сгорает желанием узнать князя Ауэрсперга». Одним словом, эти господа, не даром гасконцы, так забрасывают Ауэрсперга прекрасными словами, он так прельщен своею столь быстро установившеюся интимностью с французскими маршалами, так ослеплен видом мантии и страусовых перьев Мюрата, qu'il n'y voit que du feu, et oubl celui qu'il devait faire faire sur l'ennemi. [Что он видит только их огонь и забывает о своем, о том, который он обязан был открыть против неприятеля.] (Несмотря на живость своей речи, Билибин не забыл приостановиться после этого mot, чтобы дать время оценить его.) Французский баталион вбегает в tete de pont, заколачивают пушки, и мост взят. Нет, но что лучше всего, – продолжал он, успокоиваясь в своем волнении прелестью собственного рассказа, – это то, что сержант, приставленный к той пушке, по сигналу которой должно было зажигать мины и взрывать мост, сержант этот, увидав, что французские войска бегут на мост, хотел уже стрелять, но Ланн отвел его руку. Сержант, который, видно, был умнее своего генерала, подходит к Ауэрспергу и говорит: «Князь, вас обманывают, вот французы!» Мюрат видит, что дело проиграно, ежели дать говорить сержанту. Он с удивлением (настоящий гасконец) обращается к Ауэрспергу: «Я не узнаю столь хваленую в мире австрийскую дисциплину, – говорит он, – и вы позволяете так говорить с вами низшему чину!» C'est genial. Le prince d'Auersperg se pique d'honneur et fait mettre le sergent aux arrets. Non, mais avouez que c'est charmant toute cette histoire du pont de Thabor. Ce n'est ni betise, ni lachete… [Это гениально. Князь Ауэрсперг оскорбляется и приказывает арестовать сержанта. Нет, признайтесь, что это прелесть, вся эта история с мостом. Это не то что глупость, не то что подлость…]
– С'est trahison peut etre, [Быть может, измена,] – сказал князь Андрей, живо воображая себе серые шинели, раны, пороховой дым, звуки пальбы и славу, которая ожидает его.
– Non plus. Cela met la cour dans de trop mauvais draps, – продолжал Билибин. – Ce n'est ni trahison, ni lachete, ni betise; c'est comme a Ulm… – Он как будто задумался, отыскивая выражение: – c'est… c'est du Mack. Nous sommes mackes , [Также нет. Это ставит двор в самое нелепое положение; это ни измена, ни подлость, ни глупость; это как при Ульме, это… это Маковщина . Мы обмаковались. ] – заключил он, чувствуя, что он сказал un mot, и свежее mot, такое mot, которое будет повторяться.
Собранные до тех пор складки на лбу быстро распустились в знак удовольствия, и он, слегка улыбаясь, стал рассматривать свои ногти.
– Куда вы? – сказал он вдруг, обращаясь к князю Андрею, который встал и направился в свою комнату.
– Я еду.
– Куда?
– В армию.
– Да вы хотели остаться еще два дня?
– А теперь я еду сейчас.
И князь Андрей, сделав распоряжение об отъезде, ушел в свою комнату.
– Знаете что, мой милый, – сказал Билибин, входя к нему в комнату. – Я подумал об вас. Зачем вы поедете?
И в доказательство неопровержимости этого довода складки все сбежали с лица.
Князь Андрей вопросительно посмотрел на своего собеседника и ничего не ответил.
– Зачем вы поедете? Я знаю, вы думаете, что ваш долг – скакать в армию теперь, когда армия в опасности. Я это понимаю, mon cher, c'est de l'heroisme. [мой дорогой, это героизм.]
– Нисколько, – сказал князь Андрей.
– Но вы un philoSophiee, [философ,] будьте же им вполне, посмотрите на вещи с другой стороны, и вы увидите, что ваш долг, напротив, беречь себя. Предоставьте это другим, которые ни на что более не годны… Вам не велено приезжать назад, и отсюда вас не отпустили; стало быть, вы можете остаться и ехать с нами, куда нас повлечет наша несчастная судьба. Говорят, едут в Ольмюц. А Ольмюц очень милый город. И мы с вами вместе спокойно поедем в моей коляске.
– Перестаньте шутить, Билибин, – сказал Болконский.
– Я говорю вам искренно и дружески. Рассудите. Куда и для чего вы поедете теперь, когда вы можете оставаться здесь? Вас ожидает одно из двух (он собрал кожу над левым виском): или не доедете до армии и мир будет заключен, или поражение и срам со всею кутузовскою армией.
И Билибин распустил кожу, чувствуя, что дилемма его неопровержима.
– Этого я не могу рассудить, – холодно сказал князь Андрей, а подумал: «еду для того, чтобы спасти армию».
– Mon cher, vous etes un heros, [Мой дорогой, вы – герой,] – сказал Билибин.


В ту же ночь, откланявшись военному министру, Болконский ехал в армию, сам не зная, где он найдет ее, и опасаясь по дороге к Кремсу быть перехваченным французами.
В Брюнне всё придворное население укладывалось, и уже отправлялись тяжести в Ольмюц. Около Эцельсдорфа князь Андрей выехал на дорогу, по которой с величайшею поспешностью и в величайшем беспорядке двигалась русская армия. Дорога была так запружена повозками, что невозможно было ехать в экипаже. Взяв у казачьего начальника лошадь и казака, князь Андрей, голодный и усталый, обгоняя обозы, ехал отыскивать главнокомандующего и свою повозку. Самые зловещие слухи о положении армии доходили до него дорогой, и вид беспорядочно бегущей армии подтверждал эти слухи.
«Cette armee russe que l'or de l'Angleterre a transportee, des extremites de l'univers, nous allons lui faire eprouver le meme sort (le sort de l'armee d'Ulm)», [«Эта русская армия, которую английское золото перенесло сюда с конца света, испытает ту же участь (участь ульмской армии)».] вспоминал он слова приказа Бонапарта своей армии перед началом кампании, и слова эти одинаково возбуждали в нем удивление к гениальному герою, чувство оскорбленной гордости и надежду славы. «А ежели ничего не остается, кроме как умереть? думал он. Что же, коли нужно! Я сделаю это не хуже других».
Князь Андрей с презрением смотрел на эти бесконечные, мешавшиеся команды, повозки, парки, артиллерию и опять повозки, повозки и повозки всех возможных видов, обгонявшие одна другую и в три, в четыре ряда запружавшие грязную дорогу. Со всех сторон, назади и впереди, покуда хватал слух, слышались звуки колес, громыхание кузовов, телег и лафетов, лошадиный топот, удары кнутом, крики понуканий, ругательства солдат, денщиков и офицеров. По краям дороги видны были беспрестанно то павшие ободранные и неободранные лошади, то сломанные повозки, у которых, дожидаясь чего то, сидели одинокие солдаты, то отделившиеся от команд солдаты, которые толпами направлялись в соседние деревни или тащили из деревень кур, баранов, сено или мешки, чем то наполненные.