Стеич, Спасое

Спасое Стеич
сербохорв. Spasoje Stejić / Спасоје Стејић
Прозвище	Бачо (серб. Баћо / Baćo)
Дата рождения	1904(1904)
Место рождения	Ада, Австро-Венгрия
Дата смерти	1943(1943)
Место смерти	Тьентиште, Независимое государство Хорватия
Принадлежность	Сербия Сербия (1914) Российская империя Российская империя (1914—1917) СССР СССР (1917—1918) Югославия Югославия (1941—1943)
Род войск	пехота
Годы службы	1914—1918, 1941—1943
Звание	рядовой
Часть	Сербский добровольческий корпус Российской императорской армии, Народно-освободительная армия Югославии
Сражения/войны	Первая мировая война, Гражданская война в России, Народно-освободительная война Югославии

Спасое «Бачо» Стеич (серб. Спасоје "Баћо" Стејић / Spasoje "Baćo" Stejić; 1904, Ада — июнь 1943, Тьентиште) — югославский сербский революционер, по профессии маляр, участник Октябрьской революции и Народно-освободительной войны Югославии. Известен тем, что в 1921 году совершил неудачное покушение на югославского короля Александра I Карагеоргиевича, был осуждён на пожизненное лишение свободы, а в 1941 году бежал из тюрьмы и ушёл в партизаны.

Биография

Родился в 1904 году в городе Ада в Воеводине (ныне Сербия). В возрасте 10 лет, будучи совсем ребёнком, вступил добровольцем в сербскую армию в годы Первой мировой войны. Был ранен под Добруждей, перебрался в Россию и вступил там в югославский добровольческий корпус Российской императорской армии. В 1917 году после Февральской и Октябрьской революций перешёл на сторону большевиков. В 1918 году сражался в Самаре вместе с Урошем Чонкичем, в декабре того же года вернулся на родину.

В апреле 1919 года Стеич вступил в новосозданную Коммунистическую партию Югославии. В декабре 1920 года после доноса на партию он ушёл в подполье и занялся терроризмом, прикрываясь работой маляра. 28 июня 1921 на углу Милошевой и Масариковой улиц он бросил бомбу в карету, в которой ехал король Александр, возвращавшийся из здания Народной скупщины после утверждения Видовданской конституции. Но бомба запуталась в проводах и взорвалась, не причинив никому вреда.

23 февраля 1922 на суде Стеич был осуждён на смертную казнь, которую ему заменили пожизненным лишением свободы. Наказание он отбывал в Сремской-Митровице, где подвергался пыткам и побоям. В 1941 году после вторжения Германии в Югославию он бежал из тюрьмы 22 августа и вступил в партизанские ряды.

Погиб в июне 1943 года в битве на Сутьеске.

Литература

• Мала енциклопедија Просвета, Београд 1959. година

Отрывок, характеризующий Стеич, Спасое

– Да, да, так, так… – говорил Пьер, нагнувшись вперед всем телом над княжной Марьей и жадно вслушиваясь в ее рассказ. – Да, да; так он успокоился? смягчился? Он так всеми силами души всегда искал одного; быть вполне хорошим, что он не мог бояться смерти. Недостатки, которые были в нем, – если они были, – происходили не от него. Так он смягчился? – говорил Пьер. – Какое счастье, что он свиделся с вами, – сказал он Наташе, вдруг обращаясь к ней и глядя на нее полными слез глазами.
Лицо Наташи вздрогнуло. Она нахмурилась и на мгновенье опустила глаза. С минуту она колебалась: говорить или не говорить?
– Да, это было счастье, – сказала она тихим грудным голосом, – для меня наверное это было счастье. – Она помолчала. – И он… он… он говорил, что он желал этого, в ту минуту, как я пришла к нему… – Голос Наташи оборвался. Она покраснела, сжала руки на коленах и вдруг, видимо сделав усилие над собой, подняла голову и быстро начала говорить:
– Мы ничего не знали, когда ехали из Москвы. Я не смела спросить про него. И вдруг Соня сказала мне, что он с нами. Я ничего не думала, не могла представить себе, в каком он положении; мне только надо было видеть его, быть с ним, – говорила она, дрожа и задыхаясь. И, не давая перебивать себя, она рассказала то, чего она еще никогда, никому не рассказывала: все то, что она пережила в те три недели их путешествия и жизни в Ярославль.
Пьер слушал ее с раскрытым ртом и не спуская с нее своих глаз, полных слезами. Слушая ее, он не думал ни о князе Андрее, ни о смерти, ни о том, что она рассказывала. Он слушал ее и только жалел ее за то страдание, которое она испытывала теперь, рассказывая.
Княжна, сморщившись от желания удержать слезы, сидела подле Наташи и слушала в первый раз историю этих последних дней любви своего брата с Наташей.
Этот мучительный и радостный рассказ, видимо, был необходим для Наташи.
Она говорила, перемешивая ничтожнейшие подробности с задушевнейшими тайнами, и, казалось, никогда не могла кончить. Несколько раз она повторяла то же самое.
За дверью послышался голос Десаля, спрашивавшего, можно ли Николушке войти проститься.
– Да вот и все, все… – сказала Наташа. Она быстро встала, в то время как входил Николушка, и почти побежала к двери, стукнулась головой о дверь, прикрытую портьерой, и с стоном не то боли, не то печали вырвалась из комнаты.
Пьер смотрел на дверь, в которую она вышла, и не понимал, отчего он вдруг один остался во всем мире.
Княжна Марья вызвала его из рассеянности, обратив его внимание на племянника, который вошел в комнату.
Лицо Николушки, похожее на отца, в минуту душевного размягчения, в котором Пьер теперь находился, так на него подействовало, что он, поцеловав Николушку, поспешно встал и, достав платок, отошел к окну. Он хотел проститься с княжной Марьей, но она удержала его.
– Нет, мы с Наташей не спим иногда до третьего часа; пожалуйста, посидите. Я велю дать ужинать. Подите вниз; мы сейчас придем.
Прежде чем Пьер вышел, княжна сказала ему:
– Это в первый раз она так говорила о нем.


Пьера провели в освещенную большую столовую; через несколько минут послышались шаги, и княжна с Наташей вошли в комнату. Наташа была спокойна, хотя строгое, без улыбки, выражение теперь опять установилось на ее лице. Княжна Марья, Наташа и Пьер одинаково испытывали то чувство неловкости, которое следует обыкновенно за оконченным серьезным и задушевным разговором. Продолжать прежний разговор невозможно; говорить о пустяках – совестно, а молчать неприятно, потому что хочется говорить, а этим молчанием как будто притворяешься. Они молча подошли к столу. Официанты отодвинули и пододвинули стулья. Пьер развернул холодную салфетку и, решившись прервать молчание, взглянул на Наташу и княжну Марью. Обе, очевидно, в то же время решились на то же: у обеих в глазах светилось довольство жизнью и признание того, что, кроме горя, есть и радости.