Тай-Пэн
Поделись знанием:
Ночь была темная и сырая. Лошади не видны были; только слышно было, как они шлепали по невидной грязи.
Что делалось в этой детской, восприимчивой душе, так жадно ловившей и усвоивавшей все разнообразнейшие впечатления жизни? Как это всё укладывалось в ней? Но она была очень счастлива. Уже подъезжая к дому, она вдруг запела мотив песни: «Как со вечера пороша», мотив, который она ловила всю дорогу и наконец поймала.
– Поймала? – сказал Николай.
– Ты об чем думал теперь, Николенька? – спросила Наташа. – Они любили это спрашивать друг у друга.
– Я? – сказал Николай вспоминая; – вот видишь ли, сначала я думал, что Ругай, красный кобель, похож на дядюшку и что ежели бы он был человек, то он дядюшку всё бы еще держал у себя, ежели не за скачку, так за лады, всё бы держал. Как он ладен, дядюшка! Не правда ли? – Ну а ты?
– Я? Постой, постой. Да, я думала сначала, что вот мы едем и думаем, что мы едем домой, а мы Бог знает куда едем в этой темноте и вдруг приедем и увидим, что мы не в Отрадном, а в волшебном царстве. А потом еще я думала… Нет, ничего больше.
– Знаю, верно про него думала, – сказал Николай улыбаясь, как узнала Наташа по звуку его голоса.
– Нет, – отвечала Наташа, хотя действительно она вместе с тем думала и про князя Андрея, и про то, как бы ему понравился дядюшка. – А еще я всё повторяю, всю дорогу повторяю: как Анисьюшка хорошо выступала, хорошо… – сказала Наташа. И Николай услыхал ее звонкий, беспричинный, счастливый смех.
– А знаешь, – вдруг сказала она, – я знаю, что никогда уже я не буду так счастлива, спокойна, как теперь.
– Вот вздор, глупости, вранье – сказал Николай и подумал: «Что за прелесть эта моя Наташа! Такого другого друга у меня нет и не будет. Зачем ей выходить замуж, всё бы с ней ездили!»
«Экая прелесть этот Николай!» думала Наташа. – А! еще огонь в гостиной, – сказала она, указывая на окна дома, красиво блестевшие в мокрой, бархатной темноте ночи.
Граф Илья Андреич вышел из предводителей, потому что эта должность была сопряжена с слишком большими расходами. Но дела его всё не поправлялись. Часто Наташа и Николай видели тайные, беспокойные переговоры родителей и слышали толки о продаже богатого, родового Ростовского дома и подмосковной. Без предводительства не нужно было иметь такого большого приема, и отрадненская жизнь велась тише, чем в прежние годы; но огромный дом и флигеля всё таки были полны народом, за стол всё так же садилось больше человек. Всё это были свои, обжившиеся в доме люди, почти члены семейства или такие, которые, казалось, необходимо должны были жить в доме графа. Таковы были Диммлер – музыкант с женой, Иогель – танцовальный учитель с семейством, старушка барышня Белова, жившая в доме, и еще многие другие: учителя Пети, бывшая гувернантка барышень и просто люди, которым лучше или выгоднее было жить у графа, чем дома. Не было такого большого приезда как прежде, но ход жизни велся тот же, без которого не могли граф с графиней представить себе жизни. Та же была, еще увеличенная Николаем, охота, те же 50 лошадей и 15 кучеров на конюшне, те же дорогие подарки в именины, и торжественные на весь уезд обеды; те же графские висты и бостоны, за которыми он, распуская всем на вид карты, давал себя каждый день на сотни обыгрывать соседям, смотревшим на право составлять партию графа Ильи Андреича, как на самую выгодную аренду.
Граф, как в огромных тенетах, ходил в своих делах, стараясь не верить тому, что он запутался и с каждым шагом всё более и более запутываясь и чувствуя себя не в силах ни разорвать сети, опутавшие его, ни осторожно, терпеливо приняться распутывать их. Графиня любящим сердцем чувствовала, что дети ее разоряются, что граф не виноват, что он не может быть не таким, каким он есть, что он сам страдает (хотя и скрывает это) от сознания своего и детского разорения, и искала средств помочь делу. С ее женской точки зрения представлялось только одно средство – женитьба Николая на богатой невесте. Она чувствовала, что это была последняя надежда, и что если Николай откажется от партии, которую она нашла ему, надо будет навсегда проститься с возможностью поправить дела. Партия эта была Жюли Карагина, дочь прекрасных, добродетельных матери и отца, с детства известная Ростовым, и теперь богатая невеста по случаю смерти последнего из ее братьев.
Графиня писала прямо к Карагиной в Москву, предлагая ей брак ее дочери с своим сыном и получила от нее благоприятный ответ. Карагина отвечала, что она с своей стороны согласна, что всё будет зависеть от склонности ее дочери. Карагина приглашала Николая приехать в Москву.
Несколько раз, со слезами на глазах, графиня говорила сыну, что теперь, когда обе дочери ее пристроены – ее единственное желание состоит в том, чтобы видеть его женатым. Она говорила, что легла бы в гроб спокойной, ежели бы это было. Потом говорила, что у нее есть прекрасная девушка на примете и выпытывала его мнение о женитьбе.
В других разговорах она хвалила Жюли и советовала Николаю съездить в Москву на праздники повеселиться. Николай догадывался к чему клонились разговоры его матери, и в один из таких разговоров вызвал ее на полную откровенность. Она высказала ему, что вся надежда поправления дел основана теперь на его женитьбе на Карагиной.
– Что ж, если бы я любил девушку без состояния, неужели вы потребовали бы, maman, чтобы я пожертвовал чувством и честью для состояния? – спросил он у матери, не понимая жестокости своего вопроса и желая только выказать свое благородство.
– Нет, ты меня не понял, – сказала мать, не зная, как оправдаться. – Ты меня не понял, Николинька. Я желаю твоего счастья, – прибавила она и почувствовала, что она говорит неправду, что она запуталась. – Она заплакала.
– Маменька, не плачьте, а только скажите мне, что вы этого хотите, и вы знаете, что я всю жизнь свою, всё отдам для того, чтобы вы были спокойны, – сказал Николай. Я всем пожертвую для вас, даже своим чувством.
Но графиня не так хотела поставить вопрос: она не хотела жертвы от своего сына, она сама бы хотела жертвовать ему.
– Нет, ты меня не понял, не будем говорить, – сказала она, утирая слезы.
«Да, может быть, я и люблю бедную девушку, говорил сам себе Николай, что ж, мне пожертвовать чувством и честью для состояния? Удивляюсь, как маменька могла мне сказать это. Оттого что Соня бедна, то я и не могу любить ее, думал он, – не могу отвечать на ее верную, преданную любовь. А уж наверное с ней я буду счастливее, чем с какой нибудь куклой Жюли. Пожертвовать своим чувством я всегда могу для блага своих родных, говорил он сам себе, но приказывать своему чувству я не могу. Ежели я люблю Соню, то чувство мое сильнее и выше всего для меня».
Николай не поехал в Москву, графиня не возобновляла с ним разговора о женитьбе и с грустью, а иногда и озлоблением видела признаки всё большего и большего сближения между своим сыном и бесприданной Соней. Она упрекала себя за то, но не могла не ворчать, не придираться к Соне, часто без причины останавливая ее, называя ее «вы», и «моя милая». Более всего добрая графиня за то и сердилась на Соню, что эта бедная, черноглазая племянница была так кротка, так добра, так преданно благодарна своим благодетелям, и так верно, неизменно, с самоотвержением влюблена в Николая, что нельзя было ни в чем упрекнуть ее.
| Тай-Пэн | |
| англ. Tai-Pan | |
 | |
| Жанр: | |
|---|---|
| Автор: | |
| Язык оригинала: | |
| Дата первой публикации: |
1966 |
| Цикл: | |
| Предыдущее: |
Король Крыс |
| Следующее: | |
Тай-Пэн (англ. Tai-Pan) — исторический роман американского писателя, сценариста, режиссёра и продюсера Джеймса Клавелла. Опубликован в 1966 году. Автором и критиками включался в «Азиатскую сагу»; в 1986 году был экранизирован по сценарию автора. На русском языке впервые опубликован в 1993 году в переводе Е. Куприна, который неоднократно переиздавался.
Содержание
История создания
Первая книга Клавелла — «Король Крыс» — была автобиографической. Далее он принял решение стать профессиональным литератором и новый роман был для него вызовом и пробным камнем[1]. Клавелл провёл в Гонконге 9 месяцев, собирая материалы, однако роман удался лишь с пятой попытки. Клавелл утверждал, что хотел написать роман о Гонконге, чтобы он стал для этого города тем же, что роман «Гавайи» Миченера для американского штата[2]. Собранного материала оказалось так много, что Клавелл задумал трилогию[3].
Основной сюжет
Действие романа разворачивается в Южном Китае в 1840—1841 годах, во время Первой опиумной войны. В начальных сценах описано провозглашение британского владычества над Гонконгом. Основа сюжета — непримиримое противостояние Дирка Струана и Тайлера Брока — богатых торговцев чаем и опиумом, которые добились свободы торговли с Китаем и начинают раздел рынка. Струан именуется китайцами и европейцами «Тай-Пэн», будучи владельцем крупнейшего в Азии торгового «Благородного дома».
Персонажи
| Жители Гонконга и Макао 1830—1840-х годов на картинах Джорджа Чиннери | |||||||||
| |||||||||
- Дирк Струан (Тай-Пэн) — глава «Благородного дома», по происхождению шотландец, после разорения его клана попал на военный флот, юнгой участвовал в Трафальгарской битве. Высокий рыжеволосый человек с зелёными глазами.
- Робб Струан — сводный брат и управляющий делами Дирка. Скончался от малярии.
- Кулум Струан — старший сын Дирка. Его мать — английская жена Дирка Струана — отказалась переезжать в Китай и скончалась в Глазго во время холерной эпидемии.
- Уильям Лонгстафф — комиссар-суперинтендант британского правительства, первый губернатор Гонконга.
- Джефф Купер — американский опиумоторговец, тайный деловой партнёр Струана.
- Уилф Тиллман — американский опиумоторговец из Алабамы, в прошлом — торговец неграми-рабами.
- Великий князь Сергеев — русский дипломат, готовивший вторжение в Китай. Родом из сибирских казаков Караганды. Португальские иезуиты смогли скопировать бумаги, из которых следовало, что русские намереваются захватить Китай и Северную Америку, путём переселения туда кочевников из Средней Азии, Струан передал документы в Лондон.
- Тайлер Брок — главный конкурент дома Струана, когда-то был его начальником на торговом судне.
- Горт Брок — сын предыдущего, капитан опиумного клипера.
- Цзин-куа — китайский компрадор, главный деловой партнёр Струана, ссудивший ему «40 лаков долларов» (8 миллионов в серебряных слитках), чтобы вырваться из биржевой западни, устроенной Броком. Струан становится его должником на несколько поколений вперёд, обязывается сбывать ему опиум по фиксированной цене, и так далее. Глава Триад Южного Гуандуна, непосредственный начальник Гордона Чена.
- Мэй-мэй — китайская наложница Струана, внучка Цзин-куа, приставленная к англичанину, чтобы «цивилизовать» его на китайский манер. Погибла вместе со Струаном во время тайфуна, разрушившего их дом. Кулум велел похоронить их вместе.
- Гордон Чен — незаконный сын Струана от его первой китайской наложницы. Получил европейское образование, состоит на службе у Цзин-куа, является тайным главой гонконгских Триад. Учитель английского языка Мэй-мэй, является её связным с дедом.
- Чен Шень — компрадор, работающий с «Благородным Домом». Взял первую наложницу Струана в жёны и усыновил Гордона Чена, дав ему своё имя и воспитав как собственного сына.
- Лиза Брок — жена Тайлера Брока.
- Тесс Брок — дочь Лизы и Тайлера. Сбежала с Кулумом Струаном и вышла за него замуж против воли родителей, но с тайного одобрения Дирка Струана.
- Аристотель Куэнс — художник, сбежавший в Китай от деспотичной жены-ирландки. Гедонист, проводящий большую часть времени в публичном доме, вечно в долгах. Струан регулярно оплачивает его долги и покупает картины.
- Шевон Тиллман — красавица-американка, её опекун Уилф Тиллман. Влюблена в Струана и рассчитывает выйти за него замуж; опекун же полагает для неё наилучшей партией Купера. Сама она после смерти Струана проявляет интерес к князю Сергееву. Аристотель написал её портрет в обнажённом виде, который Шевон показала Струану.
- Капитан О́рлов — норвежец-горбун, капитан одного из клиперов Струана.
- Уильям Скиннер — издатель английской газеты в Макао и Гонконге, поставляет конфинденциальную информацию Стругану или публикует сообщаемые ему сведения.
- Горацио Синклер — клерк Струана, фанатически верующий человек, обуреваемый тайными страстями.
- Мэри Синклер — сестра Горацио, которую он совратил в детском возрасте. Стала тайной проституткой, большинство её клиентов — китайские купцы; осведомительница Струана.
- Капитан Глессинг — начальник порта Гонконга, потерял руку в тайфуне, убившим Струана; Мэри становится его женой.
- Вольфганг Маусс — миссионер, переводчик фирмы Струана. Учитель Гордона Чена; в числе его прихожан упоминается Хун Сюцюань.
- Капитан Скраггер — англичанин на службе китайских пиратов (часть серебра, одолженного Струану — от главы пиратов Ву Фан Чоя); его детей Струан должен был отправить в Европу и дать им джентльменское воспитание. Этот сюжет был развит в последующих томах «Азиатской саги».
Литературные особенности
В романе представлены некоторые идеологические установки, присущие Клавеллу. Автор был сторонником свободной торговли и ярым индивидуалистом, выражением чего является личность и характер главного героя. Некоторые персонажи имеют и реальных прототипов — немец-переводчик Маусс (Карл Гюцлаф), художник Куэнс (Джордж Чиннери). Дирк Струан — амбивалентный персонаж, одинаково враждебный ограниченности британской и китайской традиционных культур, отбросивший многое из того, что сковывало его на родине. Прототипом фирмы «Благородный дом» послужил концерн Jardine Matheson; черты и детали биографии его основателей Уильяма Джардина и Джеймса Мэтисона были использованы в описании Дирка и Робба Струанов. Прототипом Цзин-куа был У Бинцзянь (1769—1843), представитель Гунхана, а Гордона Чена — сэр Роберт Хотунг. Одним из прототипов Шевон Тиллман была мемуаристка Гарриет Лоу (1809—1877).
Напишите отзыв о статье "Тай-Пэн"
Примечания
Ссылки
- [www.fantlab.ru/work226026 Информация о произведении «Тай-Пэн»] на сайте «Лаборатория Фантастики»
- Полковников, Владимир [www.internetwars.ru/BOOKS/Tai-Pan/Tai-Pan.htm Джеймс Клавелл: "Тай Пэн"]. Рецензия internetwars.ru (Октябрь, 2014). Проверено 8 ноября 2015.
Отрывок, характеризующий Тай-Пэн
– Нет, мне отлично, отлично. Мне так хорошо, – с недоумением даже cказала Наташа. Они долго молчали.Ночь была темная и сырая. Лошади не видны были; только слышно было, как они шлепали по невидной грязи.
Что делалось в этой детской, восприимчивой душе, так жадно ловившей и усвоивавшей все разнообразнейшие впечатления жизни? Как это всё укладывалось в ней? Но она была очень счастлива. Уже подъезжая к дому, она вдруг запела мотив песни: «Как со вечера пороша», мотив, который она ловила всю дорогу и наконец поймала.
– Поймала? – сказал Николай.
– Ты об чем думал теперь, Николенька? – спросила Наташа. – Они любили это спрашивать друг у друга.
– Я? – сказал Николай вспоминая; – вот видишь ли, сначала я думал, что Ругай, красный кобель, похож на дядюшку и что ежели бы он был человек, то он дядюшку всё бы еще держал у себя, ежели не за скачку, так за лады, всё бы держал. Как он ладен, дядюшка! Не правда ли? – Ну а ты?
– Я? Постой, постой. Да, я думала сначала, что вот мы едем и думаем, что мы едем домой, а мы Бог знает куда едем в этой темноте и вдруг приедем и увидим, что мы не в Отрадном, а в волшебном царстве. А потом еще я думала… Нет, ничего больше.
– Знаю, верно про него думала, – сказал Николай улыбаясь, как узнала Наташа по звуку его голоса.
– Нет, – отвечала Наташа, хотя действительно она вместе с тем думала и про князя Андрея, и про то, как бы ему понравился дядюшка. – А еще я всё повторяю, всю дорогу повторяю: как Анисьюшка хорошо выступала, хорошо… – сказала Наташа. И Николай услыхал ее звонкий, беспричинный, счастливый смех.
– А знаешь, – вдруг сказала она, – я знаю, что никогда уже я не буду так счастлива, спокойна, как теперь.
– Вот вздор, глупости, вранье – сказал Николай и подумал: «Что за прелесть эта моя Наташа! Такого другого друга у меня нет и не будет. Зачем ей выходить замуж, всё бы с ней ездили!»
«Экая прелесть этот Николай!» думала Наташа. – А! еще огонь в гостиной, – сказала она, указывая на окна дома, красиво блестевшие в мокрой, бархатной темноте ночи.
Граф Илья Андреич вышел из предводителей, потому что эта должность была сопряжена с слишком большими расходами. Но дела его всё не поправлялись. Часто Наташа и Николай видели тайные, беспокойные переговоры родителей и слышали толки о продаже богатого, родового Ростовского дома и подмосковной. Без предводительства не нужно было иметь такого большого приема, и отрадненская жизнь велась тише, чем в прежние годы; но огромный дом и флигеля всё таки были полны народом, за стол всё так же садилось больше человек. Всё это были свои, обжившиеся в доме люди, почти члены семейства или такие, которые, казалось, необходимо должны были жить в доме графа. Таковы были Диммлер – музыкант с женой, Иогель – танцовальный учитель с семейством, старушка барышня Белова, жившая в доме, и еще многие другие: учителя Пети, бывшая гувернантка барышень и просто люди, которым лучше или выгоднее было жить у графа, чем дома. Не было такого большого приезда как прежде, но ход жизни велся тот же, без которого не могли граф с графиней представить себе жизни. Та же была, еще увеличенная Николаем, охота, те же 50 лошадей и 15 кучеров на конюшне, те же дорогие подарки в именины, и торжественные на весь уезд обеды; те же графские висты и бостоны, за которыми он, распуская всем на вид карты, давал себя каждый день на сотни обыгрывать соседям, смотревшим на право составлять партию графа Ильи Андреича, как на самую выгодную аренду.
Граф, как в огромных тенетах, ходил в своих делах, стараясь не верить тому, что он запутался и с каждым шагом всё более и более запутываясь и чувствуя себя не в силах ни разорвать сети, опутавшие его, ни осторожно, терпеливо приняться распутывать их. Графиня любящим сердцем чувствовала, что дети ее разоряются, что граф не виноват, что он не может быть не таким, каким он есть, что он сам страдает (хотя и скрывает это) от сознания своего и детского разорения, и искала средств помочь делу. С ее женской точки зрения представлялось только одно средство – женитьба Николая на богатой невесте. Она чувствовала, что это была последняя надежда, и что если Николай откажется от партии, которую она нашла ему, надо будет навсегда проститься с возможностью поправить дела. Партия эта была Жюли Карагина, дочь прекрасных, добродетельных матери и отца, с детства известная Ростовым, и теперь богатая невеста по случаю смерти последнего из ее братьев.
Графиня писала прямо к Карагиной в Москву, предлагая ей брак ее дочери с своим сыном и получила от нее благоприятный ответ. Карагина отвечала, что она с своей стороны согласна, что всё будет зависеть от склонности ее дочери. Карагина приглашала Николая приехать в Москву.
Несколько раз, со слезами на глазах, графиня говорила сыну, что теперь, когда обе дочери ее пристроены – ее единственное желание состоит в том, чтобы видеть его женатым. Она говорила, что легла бы в гроб спокойной, ежели бы это было. Потом говорила, что у нее есть прекрасная девушка на примете и выпытывала его мнение о женитьбе.
В других разговорах она хвалила Жюли и советовала Николаю съездить в Москву на праздники повеселиться. Николай догадывался к чему клонились разговоры его матери, и в один из таких разговоров вызвал ее на полную откровенность. Она высказала ему, что вся надежда поправления дел основана теперь на его женитьбе на Карагиной.
– Что ж, если бы я любил девушку без состояния, неужели вы потребовали бы, maman, чтобы я пожертвовал чувством и честью для состояния? – спросил он у матери, не понимая жестокости своего вопроса и желая только выказать свое благородство.
– Нет, ты меня не понял, – сказала мать, не зная, как оправдаться. – Ты меня не понял, Николинька. Я желаю твоего счастья, – прибавила она и почувствовала, что она говорит неправду, что она запуталась. – Она заплакала.
– Маменька, не плачьте, а только скажите мне, что вы этого хотите, и вы знаете, что я всю жизнь свою, всё отдам для того, чтобы вы были спокойны, – сказал Николай. Я всем пожертвую для вас, даже своим чувством.
Но графиня не так хотела поставить вопрос: она не хотела жертвы от своего сына, она сама бы хотела жертвовать ему.
– Нет, ты меня не понял, не будем говорить, – сказала она, утирая слезы.
«Да, может быть, я и люблю бедную девушку, говорил сам себе Николай, что ж, мне пожертвовать чувством и честью для состояния? Удивляюсь, как маменька могла мне сказать это. Оттого что Соня бедна, то я и не могу любить ее, думал он, – не могу отвечать на ее верную, преданную любовь. А уж наверное с ней я буду счастливее, чем с какой нибудь куклой Жюли. Пожертвовать своим чувством я всегда могу для блага своих родных, говорил он сам себе, но приказывать своему чувству я не могу. Ежели я люблю Соню, то чувство мое сильнее и выше всего для меня».
Николай не поехал в Москву, графиня не возобновляла с ним разговора о женитьбе и с грустью, а иногда и озлоблением видела признаки всё большего и большего сближения между своим сыном и бесприданной Соней. Она упрекала себя за то, но не могла не ворчать, не придираться к Соне, часто без причины останавливая ее, называя ее «вы», и «моя милая». Более всего добрая графиня за то и сердилась на Соню, что эта бедная, черноглазая племянница была так кротка, так добра, так преданно благодарна своим благодетелям, и так верно, неизменно, с самоотвержением влюблена в Николая, что нельзя было ни в чем упрекнуть ее.
