Театр Пале-Рояль (улица Сент-Оноре)

Не следует путать с театром Пале-Рояль — современным парижским театром на улице Монпансье.

Театр Пале-Рояль (или Зал Пале-Рояль) на улице Сент-Оноре в Париже (фр. Théâtre du Palais-Royal) — театр в восточном крыле дворца Пале-Рояль, который открылся 14 января 1641 года постановкой трагикомедии Жана Демаре «Мирам». Театр использовался труппой Мольера с 1660 по 1673 год, потом стал оперным театром Королевской Академии музыки. В 1763 году был разрушен в результате пожара. Он был отстроен и вновь открыт в 1770 году, но уничтожен пожаром в 1781 году и уже не восстанавливался.

Первый театр

Первоначально дворец был известен под названием Пале-Кардиналь, так как был построен в 1630-х годах как резиденция кардинала Ришелье. В 1637 году Ришелье поручил своему архитектору Жаку Лемерсье начать работу над устройством театра, который открылся в 1641 году и был первоначально известен как Большой зал Пале-Кардиналь. После смерти Ришелье в 1642 году его имущество перешло королю Людовику XIII, дворец стал называться Пале-Рояль, хотя название Пале-Кардиналь использовалось и позднее.

Театр Мольера

Труппа Мольера и итальянские актёры поочерёдно давали представления в Пале-Рояле с 1660 по 1673 год. Наиболее выдающиеся пьесы Мольера были поставлены на сцене Пале-Рояля, в том числе «Школа жён» (премьера 26 декабря 1662), «Тартюф» (12 мая 1664), «Дон Жуан» (15 февраля 1665), «Мизантроп» (4 июня 1666 г.), «Скупой» (9 сентября 1668), «Мещанин во дворянстве» (23 ноября 1670) и «Мнимый больной» (10 февраля 1673).

Парижская опера

После смерти Мольера Люлли вытеснил его труппу, которая перешла в Отель де Эно, и снова использовал театр как сценическую площадку Королевской Академии музыки (название Парижской Оперы в то время). При Люлли Пале-Рояль был реконструирован, установлено новое сценическое оборудование, разработанное Карло Вигарани. Машины Вигарани обеспечивали зрелищность последующих постановок. Они заменили старое оборудование, установленное Джакомо Торелли в 1645 году. После перестройки Вигарани театр мог вмещать приблизительно 1,270 зрителей: 600 в партере, 120 — в амфитеатре и ещё 550 — в бенуарах с балконами. Перед сценой размером 9,4 х 17 метров располагалась оркестровая яма 7,6 х 3 метра.

Некоторые из опер (tragédies en musique) Люлли впервые были поставлены в Пале-Рояле, в том числе «Альцеста» (19 января 1674), «Амадис» (18 января 1684) и «Армида» (15 февраля 1686). Здесь состоялась премьера оперы-балета (ballet en musique) Андре Кампра «Галантная Европа» (24 октября 1697), в XVIII веке здесь проходили премьеры многих произведений Рамо: «Ипполита и Арисии» (1 октября 1733), «Галантной Индии» (23 августа 1735), «Кастора и Поллукса» (24 октября 1737), «Дардана» (19 ноября 1739) и «Зороастра» (5 декабря 1749).

Первый театр Оперы был уничтожен пожаром 6 апреля 1763 года.

Второе здание театра

Городские власти Парижа, которому принадлежал оперный театр, решили построить новый театр на территории восточнее его первоначального местоположения, там, где сейчас находится улица Валуа расположена сегодня. Тем временем спектакли Оперы шли в Salle des Machines во дворце Тюильри, который более подходил для оперных представлений, архитектором Жаком-Жерменом Суффло. Проект первого парижского театра, построенного специально для постановки опер, разработал Пьером-Луи Моро-Дэпру. Новый театр Пале-Рояль мог принять более 2000 зрителей.

Новый театр открылся 20 января 1770 года исполнением «Зороастра» Рамо (называются даты премьеры — 20 января 1770 года или 26 января 1770). В этом здании прошло большинство премьер французских опер Кристофа Виллибальда Глюка, в том числе «Ифигения в Авлиде» (19 апреля 1774), «Орфей и Эвридика» (вторая французская редакция) (2 августа 1774), исправленная версия «Альцесты» (23 апреля 1776), «Армида» (23 сентября 1777), «Ифигения в Тавриде» (18 мая 1779), и «Эхо и Нарцисс» (24 сентября 1779). Среди множества других опер, премьера которых прошла в Пале-Рояле: «Атис» Пиччини (22 февраля 1780), «Андромаха» Гретри (6 июня 1780), «Персей» Филидора (27 октября 1780) и «Ифигения в Тавриде» Пиччини (23 января 1781).

Здание использовалось Оперой до 8 июня 1781 года, когда было разрушено при пожаре. Для его замены на бульваре Сен-Мартен был спешно построен театр Порт-Сен-Мартен. Два месяца, пока шло строительство, Парижская Опера давала спектакли в зале des Menus-Plaisirs на улице Бержери.

Литература

• Ayers A. The Architecture of Paris. — Stuttgart: Axel Menges, 2004. — ISBN 9783930698967.
• Bjurström P. Giacomo Torelli and Baroque Stage Design. — 2nd revised edition, translated from the Swedish. — Stockholm: Almqvist & Wiksell, 1962.
• Clarke J. The Guénégaud Theatre in Paris (1673–1680). — Lewiston, New York: The Edwin Mellen Press., 1998. — Vol. One: Founding, Design and Production.. — ISBN 9780773483927.
• Coeyman B. Opera and Ballet in Seventeenth-Century French Theatres: Case Studies of the Salle des Machines and the Palais Royal Theater // Radice, Mark A., editor (1998). Opera in Context: Essays on Historical Staging from the Late Renaissance to the Time of Puccini / Radice. — 1998. — P.  37–71.
• Garreau, Joseph E. Molière // McGraw-Hill Encyclopedia of World Drama / Stanley Hochman, editor in chief. — New York: McGraw-Hill, 1984. — P. 397–418. — ISBN 9780070791695.
• Harris-Warrick, Rebecca (1992). "Paris. 2. 1669–1725" // Sadie (1992) vol. 3, pp. 856–857.
• Pitou S. The Paris Opéra // Encyclopedia of Operas, Ballets, Composers, and Performers. Genesis and Glory, 1671–1715. — Westport, Connecticut: Greenwod Press, 1983. — ISBN 9780313214202.
• Pitou S. The Paris Opera: An Encyclopedia of Operas, Ballets, Composers, and Performers. Rococo and Romantic, 1715-1815. — Westport, Connecticut: Greenwood Press, 1985. — ISBN 9780313243943.
• The New Grove Dictionary of Opera (4 volumes) / Sadie, Stanley, editor. — London: Macmillan, 1992. — ISBN 978-1-56159-228-9.
• Simeone N. Paris: a musical gazateer. — Yale University Press, 2000. — ISBN 978-0-300-08053-7.

Отрывок, характеризующий Театр Пале-Рояль (улица Сент-Оноре)

Партизаны уничтожали Великую армию по частям. Они подбирали те отпадавшие листья, которые сами собою сыпались с иссохшего дерева – французского войска, и иногда трясли это дерево. В октябре, в то время как французы бежали к Смоленску, этих партий различных величин и характеров были сотни. Были партии, перенимавшие все приемы армии, с пехотой, артиллерией, штабами, с удобствами жизни; были одни казачьи, кавалерийские; были мелкие, сборные, пешие и конные, были мужицкие и помещичьи, никому не известные. Был дьячок начальником партии, взявший в месяц несколько сот пленных. Была старостиха Василиса, побившая сотни французов.
Последние числа октября было время самого разгара партизанской войны. Тот первый период этой войны, во время которого партизаны, сами удивляясь своей дерзости, боялись всякую минуту быть пойманными и окруженными французами и, не расседлывая и почти не слезая с лошадей, прятались по лесам, ожидая всякую минуту погони, – уже прошел. Теперь уже война эта определилась, всем стало ясно, что можно было предпринять с французами и чего нельзя было предпринимать. Теперь уже только те начальники отрядов, которые с штабами, по правилам ходили вдали от французов, считали еще многое невозможным. Мелкие же партизаны, давно уже начавшие свое дело и близко высматривавшие французов, считали возможным то, о чем не смели и думать начальники больших отрядов. Казаки же и мужики, лазившие между французами, считали, что теперь уже все было возможно.
22 го октября Денисов, бывший одним из партизанов, находился с своей партией в самом разгаре партизанской страсти. С утра он с своей партией был на ходу. Он целый день по лесам, примыкавшим к большой дороге, следил за большим французским транспортом кавалерийских вещей и русских пленных, отделившимся от других войск и под сильным прикрытием, как это было известно от лазутчиков и пленных, направлявшимся к Смоленску. Про этот транспорт было известно не только Денисову и Долохову (тоже партизану с небольшой партией), ходившему близко от Денисова, но и начальникам больших отрядов с штабами: все знали про этот транспорт и, как говорил Денисов, точили на него зубы. Двое из этих больших отрядных начальников – один поляк, другой немец – почти в одно и то же время прислали Денисову приглашение присоединиться каждый к своему отряду, с тем чтобы напасть на транспорт.
– Нет, бг'ат, я сам с усам, – сказал Денисов, прочтя эти бумаги, и написал немцу, что, несмотря на душевное желание, которое он имел служить под начальством столь доблестного и знаменитого генерала, он должен лишить себя этого счастья, потому что уже поступил под начальство генерала поляка. Генералу же поляку он написал то же самое, уведомляя его, что он уже поступил под начальство немца.
Распорядившись таким образом, Денисов намеревался, без донесения о том высшим начальникам, вместе с Долоховым атаковать и взять этот транспорт своими небольшими силами. Транспорт шел 22 октября от деревни Микулиной к деревне Шамшевой. С левой стороны дороги от Микулина к Шамшеву шли большие леса, местами подходившие к самой дороге, местами отдалявшиеся от дороги на версту и больше. По этим то лесам целый день, то углубляясь в середину их, то выезжая на опушку, ехал с партией Денисов, не выпуская из виду двигавшихся французов. С утра, недалеко от Микулина, там, где лес близко подходил к дороге, казаки из партии Денисова захватили две ставшие в грязи французские фуры с кавалерийскими седлами и увезли их в лес. С тех пор и до самого вечера партия, не нападая, следила за движением французов. Надо было, не испугав их, дать спокойно дойти до Шамшева и тогда, соединившись с Долоховым, который должен был к вечеру приехать на совещание к караулке в лесу (в версте от Шамшева), на рассвете пасть с двух сторон как снег на голову и побить и забрать всех разом.
Позади, в двух верстах от Микулина, там, где лес подходил к самой дороге, было оставлено шесть казаков, которые должны были донести сейчас же, как только покажутся новые колонны французов.
Впереди Шамшева точно так же Долохов должен был исследовать дорогу, чтобы знать, на каком расстоянии есть еще другие французские войска. При транспорте предполагалось тысяча пятьсот человек. У Денисова было двести человек, у Долохова могло быть столько же. Но превосходство числа не останавливало Денисова. Одно только, что еще нужно было знать ему, это то, какие именно были эти войска; и для этой цели Денисову нужно было взять языка (то есть человека из неприятельской колонны). В утреннее нападение на фуры дело сделалось с такою поспешностью, что бывших при фурах французов всех перебили и захватили живым только мальчишку барабанщика, который был отсталый и ничего не мог сказать положительно о том, какие были войска в колонне.
Нападать другой раз Денисов считал опасным, чтобы не встревожить всю колонну, и потому он послал вперед в Шамшево бывшего при его партии мужика Тихона Щербатого – захватить, ежели можно, хоть одного из бывших там французских передовых квартиргеров.


Был осенний, теплый, дождливый день. Небо и горизонт были одного и того же цвета мутной воды. То падал как будто туман, то вдруг припускал косой, крупный дождь.
На породистой, худой, с подтянутыми боками лошади, в бурке и папахе, с которых струилась вода, ехал Денисов. Он, так же как и его лошадь, косившая голову и поджимавшая уши, морщился от косого дождя и озабоченно присматривался вперед. Исхудавшее и обросшее густой, короткой, черной бородой лицо его казалось сердито.
Рядом с Денисовым, также в бурке и папахе, на сытом, крупном донце ехал казачий эсаул – сотрудник Денисова.
Эсаул Ловайский – третий, также в бурке и папахе, был длинный, плоский, как доска, белолицый, белокурый человек, с узкими светлыми глазками и спокойно самодовольным выражением и в лице и в посадке. Хотя и нельзя было сказать, в чем состояла особенность лошади и седока, но при первом взгляде на эсаула и Денисова видно было, что Денисову и мокро и неловко, – что Денисов человек, который сел на лошадь; тогда как, глядя на эсаула, видно было, что ему так же удобно и покойно, как и всегда, и что он не человек, который сел на лошадь, а человек вместе с лошадью одно, увеличенное двойною силою, существо.
Немного впереди их шел насквозь промокший мужичок проводник, в сером кафтане и белом колпаке.
Немного сзади, на худой, тонкой киргизской лошаденке с огромным хвостом и гривой и с продранными в кровь губами, ехал молодой офицер в синей французской шинели.
Рядом с ним ехал гусар, везя за собой на крупе лошади мальчика в французском оборванном мундире и синем колпаке. Мальчик держался красными от холода руками за гусара, пошевеливал, стараясь согреть их, свои босые ноги, и, подняв брови, удивленно оглядывался вокруг себя. Это был взятый утром французский барабанщик.
Сзади, по три, по четыре, по узкой, раскиснувшей и изъезженной лесной дороге, тянулись гусары, потом казаки, кто в бурке, кто во французской шинели, кто в попоне, накинутой на голову. Лошади, и рыжие и гнедые, все казались вороными от струившегося с них дождя. Шеи лошадей казались странно тонкими от смокшихся грив. От лошадей поднимался пар. И одежды, и седла, и поводья – все было мокро, склизко и раскисло, так же как и земля, и опавшие листья, которыми была уложена дорога. Люди сидели нахохлившись, стараясь не шевелиться, чтобы отогревать ту воду, которая пролилась до тела, и не пропускать новую холодную, подтекавшую под сиденья, колени и за шеи. В середине вытянувшихся казаков две фуры на французских и подпряженных в седлах казачьих лошадях громыхали по пням и сучьям и бурчали по наполненным водою колеям дороги.