Тихонравов, Константин Никитич

Константин Никитич Тихонравов
Дата рождения:	28 апреля 1822(1822-04-28)
Место рождения:	Ковров
Дата смерти:	6 июля 1879(1879-07-06) (57 лет)
Место смерти:	Владимир
Страна:	Российская империя Российская империя
Научная сфера:	Археология, этнография, статистика
Место работы:	Владимирский статистический комитет Владимирские губернские ведомости
Альма-матер:	ВлДС
Известные ученики:	И. А. Голышев

Константин Никитич Тихонравов (1822—1879) — русский археолог, этнограф и статистик, редактор «Владимирских губернских ведомостей», секретарь Владимирского губернского статистического комитета, исследователь Владимирской губернии.

Биография

Константин Тихонравов родился 28 апреля 1822 года в городе Коврове, Владимирской губернии, в семье бедного чиновника. Первоначальное образование получил в Суздальском духовном училище, в 1836 году поступил во Владимирскую духовную семинарию, которую окончил в 1842 году.

В 1842 году он поступил на службу в канцелярию владимирского губернатора и с конца 1843 года К. Н. Тихонравов стал заведовать всеми делами губернского статистического комитета, составляя статистические таблицы о состоянии губернии для статистического отделения Министерства внутренних дел Российской империи и для всеподданнейших годовых отчетов губернатора.

В то же время он стал деятельно сотрудничать в неофициальной части «Владимирских губернских ведомостей», помещая там различные статьи по статистике, этнографии, истории и археологии Владимирской губернии, обратившие на себя всеобщее внимание.

В 1851 году Тихонравову было поручено составить «Обозрение внутренней торговли Владимирской губернии» для Императорского Русского географического общества, и в том же году он был командирован по губернии для сбора статистических и археологических сведений.

В 1851—1852 гг. К. Тихонравов был прикомандирован к графу Алексею Сергеевичу Уварову, производившему археологические исследования в Суздальском и Юрьевском уездах Владимирской губернии, и явился деятельным помощником графа при раскопках курганов, которых за это время было исследовано более 8 тысяч.

В 1853 году, когда на место графа Уварова был назначен археолог Павел Степанович Савельев, Тихонравов продолжал свои работы по раскопкам курганов, причем под его собственным наблюдением было разрыто до 3000 курганов. К этому времени Тихонравов уже приобрел значительную известность, состоял членом многих учёных обществ и потому в 1853 году, как знатоку Владимирской губернии, его ведению была поручена неофициальная часть «Владимирских губернских ведомостей», редактором которых он с этого времени состоял в течение 25 лет, до самой смерти. За время своего редакторства Tихонравов успел высоко поднять эту провинциальную газету, сделав ее одним из лучших периодических изданий по богатству печатавшихся в нем археологических и этнографических исследований и неизданных и исторических актов. Большая часть напечатанных там материалов принадлежит самому Tихонравову. В течение только первых 25 лет своего сотрудничества в газете он напечатал в ней 420 статей и заметок и 115 древних найденных им актов. Всего же им напечатано не менее 700 статей, полный список которых в хронологическом порядке дан в обстоятельной биографии Tихонравова, напечатанной А. В. Смирновым в его книге.

В 1856 году Константин Никитич Тихонравов был назначен делопроизводителем статистического комитета и в том же году предпринял издание сборника, заключавшего в себе все напечатанное им о Владимирской губернии до этого года. Труд этот вышел в свет только в 1857 году, под заглавием: «Владимирский Сборник. Материалы для статистики, этнографии, истории и археологии Владимирской губернии». В том же году напечатан и другой его труд: «Статистический список населенных местностей Владимирской губернии».

В 1859 году он был командирован в Санкт-Петербург для занятий при земском отделе центрального статистического комитета, в комиссии о преобразовании уездных учреждений.

В 1861 году он был утвержден в должности секретаря Владимирского статистического комитета. В том же году, по предложению Тихонравова, действительным членом статистического комитета был утверждён Иван Александрович Голышев. Это был первый случай избрания в члены комитета безродного крестьянина из крепостных.

В 1863 году К. Н. Тихонравов снова производил раскопки курганов в Шуйском уезде Владимирской губернии Российской империи.

С 1863 года под его редакцией вышло 10 выпусков «Трудов владимирского статистического комитета», а с 1876 года по его инициативе и под его редакцией стал выходить «Ежегодник владимирского статистического комитета». Оба эти издания также заключают в себе много работ Тихонравова.

Константин Никитич Тихонравов умер 6 июля 1879 года в городе Владимире. Был похоронен на Владимирском градском кладбище.

Уже после смерти его в 1880 году, был напечатан труд, составленный им и Н. А. Артлебеном, под названием: «Древности Суздальско-Владимирской области, сохранившиеся в памятниках зодчества в пределах Владимирской губернии. Век ХІI» (выпуск I).

Избранная библиография

• [elib.shpl.ru/ru/nodes/11594-tihonravov-k-n-statisticheskiy-spisok-naselennyh-mestnostey-vladimirskoy-gubernii-sostavili-po-ofitsialnym-svedeniyam-vladimir-1857#page/1/mode/grid/zoom/1 «Статистический список населенных местностей Владимирской губернии»] — Владимир: Губ. тип., 1857. — 510 с.
• «Хронологический указатель к неофициальной части „Владимирских Губернских Ведомостей“, 1838—1869 гг.» (Владимир, 1869)
• «Описание Владимирского Рождественского монастыря XII века» (Владимир, 1869)
• «Владимирский историко-статистический сборник» (1869)

Литература

• «Владимирские губернские ведомости», 1867, № 11; 1870, № 17; 1879, № 28 (некролог); 1879, № 29.
• «Владимирские епархиальные ведомости», 1879, № 14 и 15.
• Голышев И. А., «К. Н. Тихонравов», «Чтения» — изд. «Московское общество истории и древностей Российских», 1886, книга 3, стр. 1—40;
• «Историческая записка о деятельности Императорского Московского Археологического Общества за первые 25 лет его существования», Москва 1890, стр. 140—142.
• «Русская старина», 1879, № 12.
• «Русские ведомости», 1879, № 14.
• «Церковно-Общественный Вестник», 1879, № 87.
• «Переписка И. A. Голышева с разными учеными лицами», Владимир, 1898 год.

Отрывок, характеризующий Тихонравов, Константин Никитич

Только когда в избу вошел Бенигсен, Кутузов выдвинулся из своего угла и подвинулся к столу, но настолько, что лицо его не было освещено поданными на стол свечами.
Бенигсен открыл совет вопросом: «Оставить ли без боя священную и древнюю столицу России или защищать ее?» Последовало долгое и общее молчание. Все лица нахмурились, и в тишине слышалось сердитое кряхтенье и покашливанье Кутузова. Все глаза смотрели на него. Малаша тоже смотрела на дедушку. Она ближе всех была к нему и видела, как лицо его сморщилось: он точно собрался плакать. Но это продолжалось недолго.
– Священную древнюю столицу России! – вдруг заговорил он, сердитым голосом повторяя слова Бенигсена и этим указывая на фальшивую ноту этих слов. – Позвольте вам сказать, ваше сиятельство, что вопрос этот не имеет смысла для русского человека. (Он перевалился вперед своим тяжелым телом.) Такой вопрос нельзя ставить, и такой вопрос не имеет смысла. Вопрос, для которого я просил собраться этих господ, это вопрос военный. Вопрос следующий: «Спасенье России в армии. Выгоднее ли рисковать потерею армии и Москвы, приняв сраженье, или отдать Москву без сражения? Вот на какой вопрос я желаю знать ваше мнение». (Он откачнулся назад на спинку кресла.)
Начались прения. Бенигсен не считал еще игру проигранною. Допуская мнение Барклая и других о невозможности принять оборонительное сражение под Филями, он, проникнувшись русским патриотизмом и любовью к Москве, предлагал перевести войска в ночи с правого на левый фланг и ударить на другой день на правое крыло французов. Мнения разделились, были споры в пользу и против этого мнения. Ермолов, Дохтуров и Раевский согласились с мнением Бенигсена. Руководимые ли чувством потребности жертвы пред оставлением столицы или другими личными соображениями, но эти генералы как бы не понимали того, что настоящий совет не мог изменить неизбежного хода дел и что Москва уже теперь оставлена. Остальные генералы понимали это и, оставляя в стороне вопрос о Москве, говорили о том направлении, которое в своем отступлении должно было принять войско. Малаша, которая, не спуская глаз, смотрела на то, что делалось перед ней, иначе понимала значение этого совета. Ей казалось, что дело было только в личной борьбе между «дедушкой» и «длиннополым», как она называла Бенигсена. Она видела, что они злились, когда говорили друг с другом, и в душе своей она держала сторону дедушки. В средине разговора она заметила быстрый лукавый взгляд, брошенный дедушкой на Бенигсена, и вслед за тем, к радости своей, заметила, что дедушка, сказав что то длиннополому, осадил его: Бенигсен вдруг покраснел и сердито прошелся по избе. Слова, так подействовавшие на Бенигсена, были спокойным и тихим голосом выраженное Кутузовым мнение о выгоде и невыгоде предложения Бенигсена: о переводе в ночи войск с правого на левый фланг для атаки правого крыла французов.
– Я, господа, – сказал Кутузов, – не могу одобрить плана графа. Передвижения войск в близком расстоянии от неприятеля всегда бывают опасны, и военная история подтверждает это соображение. Так, например… (Кутузов как будто задумался, приискивая пример и светлым, наивным взглядом глядя на Бенигсена.) Да вот хоть бы Фридландское сражение, которое, как я думаю, граф хорошо помнит, было… не вполне удачно только оттого, что войска наши перестроивались в слишком близком расстоянии от неприятеля… – Последовало, показавшееся всем очень продолжительным, минутное молчание.
Прения опять возобновились, но часто наступали перерывы, и чувствовалось, что говорить больше не о чем.
Во время одного из таких перерывов Кутузов тяжело вздохнул, как бы сбираясь говорить. Все оглянулись на него.
– Eh bien, messieurs! Je vois que c'est moi qui payerai les pots casses, [Итак, господа, стало быть, мне платить за перебитые горшки,] – сказал он. И, медленно приподнявшись, он подошел к столу. – Господа, я слышал ваши мнения. Некоторые будут несогласны со мной. Но я (он остановился) властью, врученной мне моим государем и отечеством, я – приказываю отступление.
Вслед за этим генералы стали расходиться с той же торжественной и молчаливой осторожностью, с которой расходятся после похорон.
Некоторые из генералов негромким голосом, совсем в другом диапазоне, чем когда они говорили на совете, передали кое что главнокомандующему.
Малаша, которую уже давно ждали ужинать, осторожно спустилась задом с полатей, цепляясь босыми ножонками за уступы печки, и, замешавшись между ног генералов, шмыгнула в дверь.
Отпустив генералов, Кутузов долго сидел, облокотившись на стол, и думал все о том же страшном вопросе: «Когда же, когда же наконец решилось то, что оставлена Москва? Когда было сделано то, что решило вопрос, и кто виноват в этом?»
– Этого, этого я не ждал, – сказал он вошедшему к нему, уже поздно ночью, адъютанту Шнейдеру, – этого я не ждал! Этого я не думал!
– Вам надо отдохнуть, ваша светлость, – сказал Шнейдер.
– Да нет же! Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки, – не отвечая, прокричал Кутузов, ударяя пухлым кулаком по столу, – будут и они, только бы…


В противоположность Кутузову, в то же время, в событии еще более важнейшем, чем отступление армии без боя, в оставлении Москвы и сожжении ее, Растопчин, представляющийся нам руководителем этого события, действовал совершенно иначе.
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.