Тютюшкин, Семён Фокович
| Семён Фокович Тютюшкин | |||||
| Род деятельности: |
железнодорожник | ||||
|---|---|---|---|---|---|
| Дата рождения: | |||||
| Место рождения: | |||||
| Гражданство: | |||||
| Дата смерти: | |||||
| Место смерти: | |||||
| Награды и премии: |
| ||||
Семён Фокович Тютюшкин (16 апреля 1901, Елисаветград, — 25 ноября 1980, Кировоград) — советский железнодорожник, Герой Социалистического Труда.
Биография
Родился 16 апреля 1901 года в городе Елисаветград[1], в семье рабочего. Русский по национальности. Окончил четыре класса школы. С 12 лет стал работать на заводе.
В 1917 году пришел трудиться в депо железной дороги станции Елисаветград, был учеником слесаря, слесарем. В 1922—1924 годах служил в Красной Армии. После демобилизации вернулся в родной город. Стал помощником машиниста, в 1930 году — машинистом.
С началом Великой Отечественной войны водил эшелоны с войсками. При эвакуации из Кировогограда Тютюшкин возглавлял бригаду, которая вела поезд с военными, руководством станции и депо. Через станцию Хировка, уже занятую гитлеровцами, пришлось прорываться с боем. Впереди пустили заминированную дрезину, которая взорвалась на станции. Через несколько секунд по соседнему пути на большой скорости Тютюшкин провел свой эшелон.
Дальше был Кременчуг, Харьков, где Тютюшкин получил назначение в паровозное депо Поворино Пензенской железной дороги. Затем был машинистом колонны паровозов № 18 особого резерва Народного комиссариата путей сообщения, депо Тихвин Северной железной дороги. Водил поезда с грузами для блокадного Ленинграда, быстро и бесперебойно подвозил фронту технику, боеприпасы, продовольствие.
В его бригаде не было ни одного нарушения трудовой дисциплины, не было брака в работе. Имея солидный стаж слесарного мастерства, он хорошо знал ремонтное дело, почти всегда после возвращения из поездки «подлечивал» паровоз: то заваривал пробоину, то менял покалеченные осколком детали.
В октябре 1942 года, как опытный машинист, был направлен в формируемую на станции Кашира Московско-Донбасской железной дороги колонну № 12 специального резерва Наркомата путей сообщения. Энтузиазм Тютюшкина и других железнодорожников способствовал досрочному введению колонны в строй. Вскоре колонна была отправлена под Сталинград и находилась там до полного разгрома немецко-фашистской группировки.
Указом Президиума Верховного Совета СССР от 5 ноября 1943 года «за особые заслуги в обеспечении перевозок для фронта и народного хозяйства и выдающиеся достижения в восстановлении железнодорожного хозяйства в трудных условиях военного времени» старшине Тютюшкину Семёну Фоковичу присвоено звание Героя Социалистического Труда с вручением ордена Ленина (№ 16267) и золотой медали «Серп и Молот» (№ 136).
С апреля 1944 года и до Победы над Германией спецколонна № 12 дислоцировалась на участке Барановичи—Брест—Белосток—Варшава, обеспечивая снабжение частей 2-го Белорусского фронта. В ноябре 1944 года Тютюшкину было присвоен звание «инженер-лейтенант тяги».
В 1946 году вернулся в родной город. Трудился в депо станции Кирово-Украинская[2] Одесской железной дороги. До выхода на пенсию в 1956 году работал машинистом, дежурным по депо.
Умер 25 ноября 1980 года. Похоронен в Кировограде.
Награды
- Медаль «Серп и молот»
- Орден Ленина
- Орден Ленина
- медали
- знак «Почетному железнодорожнику»
- знак «Отличный паровозник»
Память
В городе Кировоград на здании железнодорожного вокзала Тютюшкину Семёну Фоковичу установлена мемориальная доска, его именем названа улица.
См. также
Напишите отзыв о статье "Тютюшкин, Семён Фокович"
Примечания
- ↑ с 1939 года — Кировоград, Украина
- ↑ ныне — Кировоград
Ссылки
[www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=9341 Тютюшкин, Семён Фокович]. Сайт «Герои Страны».
Литература
- Герои стальных магистралей. Кн. 1. М. 2000
- Герои труда военных лет 1941—1945. М. 2001
Отрывок, характеризующий Тютюшкин, Семён Фокович
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.
Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
