Легенда об ударе ножом в спину

Легенда об ударе ножом в спину (нем. Dolchstoßlegende) — теория заговора, распространявшаяся представителями высшего военного командования Германии и перекладывавшая вину за поражение страны в Первой мировой войне на социал-демократию. Согласно этой легенде, германская армия вышла непобеждённой с полей сражений мировой войны, но получила «удар в спину» от оппозиционных «безродных» штатских на родине. Антисемиты при этом увязали «внутренних» и «внешних» врагов империи с еврейским заговором.

Легенда об ударе ножом в спину использовалась идеологами Немецкой национальной народной партии, фёлькише бевегунг и других правых экстремистских организаций и партий в пропаганде во время Ноябрьской революции, против Версальского договора, левых партий, первых правительственных коалиций Веймарской республики и Веймарской конституции. Легенда об ударе ножом в спину вошла в историю Новейшего времени как пример сознательно сконструированной фальсификации истории и идеологии оправдания военной и национально-консервативной элит кайзеровской Германии и стала благодатной почвой для расцвета национал-социалистической идеологии.

Термин

Метафора об «ударе ножом в спину» была использована впервые в статье в Neue Zürcher Zeitung (с немецкого — «Новая цюрихская газета») от 17 декабря 1918 года. В ней цитировалось высказывание британского генерала сэра Фредерика Мориса в интервью британской газете Daily News:

Что касается германской армии, то общее мнение можно выразить в следующих словах: удар в спину ей нанесло гражданское население.

Эту версию происхождения выражения в ноябре-декабре 1919 года подтвердили оба генерала из командования германских войск — Эрих Людендорф и Пауль фон Гинденбург. В своих воспоминаниях Людендорф упоминает о якобы состоявшейся в июле 1919 года беседе с генералом Нейлом Малкольмом (англ. Neill Malcolm), в которой он объяснял британцу причины поражения Германии, а Малкольм переспросил: «Вы имеете в виду, что вас ударили ножом в спину?». Гинденбург в своих показаниях комитету по расследованиям рейхстага также утверждал, что английский генерал сказал: «Германской армии нанесли удар в спину». Однако оба британца категорически отрицают использование этого выражения.

Немецкий историк Борис Барт обнаружил следующее высказывание депутата рейхстага Эрнста Мюллера-Мейнингена, который 2 ноября 1918 года на встрече, организованной в мюнхенской пивной «Лёвенбройкеллер», призывал революционно настроенную аудиторию к стойкости:

Пока держится передовая, наша обязанность на родине, чёрт возьми, — стоять до конца. Нам будет стыдно перед нашими детьми и внуками, если мы рухнем на спину фронта и воткнём в него нож.

Образ ножа в спину восходит к эпизоду смерти Зигфрида в «Песне о Нибелунгах». Эту ассоциацию в 1920 году в своей книге «Из моей жизни» (нем. Aus meinem Leben) подтвердил Гинденбург.

Процесс 1925 года

В 1925 году публицист социал-демократического лагеря Мартин Грубер заявил, что легенда об ударе ножом в спину, справедливость которой отстаивал публицист Пауль Николаус Коссман и возглавляемый им журнал Süddeutsche Monatshefte, является вздорной и клеветнической. Коссман подал на Грубера в суд. Процесс привлёк широкое общественное внимание, в качестве свидетелей на нём выступили некоторые ведущие политики, в частности, Густав Носке и Филипп Шейдеман. В итоге Коссман выиграл дело: Грубер вынужден был заплатить 3000 рейхсмарок штрафа, а в общественном мнении укрепилась мысль о том, что справедливость версии о предательстве подтверждена решением суда.

Литература

• Friedrich Freiherr Hiller von Gaetringen: «Dolchstoß»-Diskussion und «Dolchstoßlegende» im Wandel von vier Jahrzehnten, in: Waldemar Besson, Friedrich Freiherr Hiller von Gaetringen (Hrsg.): Geschichte und Gegenwartsbewusstsein. Historische Betrachtungen und Untersuchungen. Festschrift für Hans Rothfels zum 70. Geburtstag (S. 122—160), Vandenhoeck & Ruprecht, Göttingen 1963, ASIN B0000BIHKR
• Boris Barth: Dolchstoßlegenden und politische Desintegration. Das Trauma der deutschen Niederlage im Ersten Weltkrieg 1914—1933. Düsseldorf 2003 ([hsozkult.geschichte.hu-berlin.de/rezensionen/2004-2-105 Rezension])
• Joachim Petzold: Die Dolchstoßlegende. Eine Geschichtsfälschung im Dienst des deutschen Imperialismus und Militarismus. Akademie-Verlag, 2. Auflage, Berlin 1963
• Irmtraud Permooser: [periodika.digitale-sammlungen.de/zblg/kapitel/zblg59_kap26 Der Dolchstoßprozeß in München 1925], In: Zeitschrift für Bayerische Landesgeschichte 59/1996, S. 903—926
• Rainer Sammet: «Dolchstoß». Deutschland und die Auseinandersetzung mit der Niederlage im Ersten Weltkrieg (1918—1933). trafo Verlag, Berlin 2003, ISBN 3-89626-306-4
• Wolfgang Benz (Hg.): Legenden, Lügen, Vorurteile. Ein Wörterbuch zur Zeitgeschichte, 6. Auflage, dtv München 1992
• Lars-Broder Keil, Sven F. Kellerhoff: Deutsche Legenden. Vom 'Dolchstoß' und anderen Mythen der Geschichte, Linksverlag, 2002, ISBN 3-86153-257-3

Отрывок, характеризующий Легенда об ударе ножом в спину

Между тем Несвицкий, Жерков и свитский офицер стояли вместе вне выстрелов и смотрели то на эту небольшую кучку людей в желтых киверах, темнозеленых куртках, расшитых снурками, и синих рейтузах, копошившихся у моста, то на ту сторону, на приближавшиеся вдалеке синие капоты и группы с лошадьми, которые легко можно было признать за орудия.
«Зажгут или не зажгут мост? Кто прежде? Они добегут и зажгут мост, или французы подъедут на картечный выстрел и перебьют их?» Эти вопросы с замиранием сердца невольно задавал себе каждый из того большого количества войск, которые стояли над мостом и при ярком вечернем свете смотрели на мост и гусаров и на ту сторону, на подвигавшиеся синие капоты со штыками и орудиями.
– Ох! достанется гусарам! – говорил Несвицкий, – не дальше картечного выстрела теперь.
– Напрасно он так много людей повел, – сказал свитский офицер.
– И в самом деле, – сказал Несвицкий. – Тут бы двух молодцов послать, всё равно бы.
– Ах, ваше сиятельство, – вмешался Жерков, не спуская глаз с гусар, но всё с своею наивною манерой, из за которой нельзя было догадаться, серьезно ли, что он говорит, или нет. – Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам то кто же Владимира с бантом даст? А так то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить. Наш Богданыч порядки знает.
– Ну, – сказал свитский офицер, – это картечь!
Он показывал на французские орудия, которые снимались с передков и поспешно отъезжали.
На французской стороне, в тех группах, где были орудия, показался дымок, другой, третий, почти в одно время, и в ту минуту, как долетел звук первого выстрела, показался четвертый. Два звука, один за другим, и третий.
– О, ох! – охнул Несвицкий, как будто от жгучей боли, хватая за руку свитского офицера. – Посмотрите, упал один, упал, упал!
– Два, кажется?
– Был бы я царь, никогда бы не воевал, – сказал Несвицкий, отворачиваясь.
Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять.
– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.
Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.
– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.
«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.
Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.
– Что, бг'ат, понюхал пог'оху?… – прокричал ему над ухом голос Васьки Денисова.
«Всё кончилось; но я трус, да, я трус», подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногу Грачика и стал садиться.
– Что это было, картечь? – спросил он у Денисова.
– Да еще какая! – прокричал Денисов. – Молодцами г'аботали! А г'абота сквег'ная! Атака – любезное дело, г'убай в песи, а тут, чог'т знает что, бьют как в мишень.
И Денисов отъехал к остановившейся недалеко от Ростова группе: полкового командира, Несвицкого, Жеркова и свитского офицера.