Удельный парк

Удельный паркУдельный парк

</tt>

</tt> </tt> </tt> </tt>

</tt> </tt> </tt>

</tt> </tt> </tt>

Удельный парк
Лиственницы в Удельном парке
60°00′18″ с. ш. 30°18′45″ в. д.60.00500° с. ш. 30.31250° в. д. / 60.00500; 30.31250
Страна	Россия Россия
Местонахождение	Санкт-Петербург, Россия
Тип	Городской парк
Дата основания	1832
Площадь	около 150 га (2009) га

Уде́льный парк (Уде́льнинский парк, с 1934 до 1991 года — парк Челю́скинцев) — парк, расположенный в северной части Санкт-Петербурга, на территории, ограниченной проспектом Энгельса, проспектом Испытателей, улицей Марка Галлая, Коломяжским проспектом, а также улицей Аккуратова.

В 1999 году Удельный парк отнесён к выявленным памятникам культурного наследия как объект ландшафтной архитектуры, а в 2013 году был признан объектом культурного наследия регионального значения.

История

Ещё при Петре I часть территории, на которой затем располагался парк, была отведена под выращивание корабельной сосны (по легенде, на территории парка растёт сосна, которую царь посадил собственноручно). В 1832 году здесь было организовано Удельнинское лесное училище, в которое помещики отсылали крепостных учиться лесному делу. При нём была создана «лесная дача», положившая начало парку. После отмены крепостного права училище стало постепенно терять своё значение (сейчас в корпусах училища находится психиатрическая больница имени И. И. Скворцова-Степанова, созданная в 1870—1880 годах), и земли, ранее принадлежавшие ему, стали сдаваться в аренду для строительства загородных дач и других целей.

После Октябрьской революции парк вошёл в состав учебно-опытных лесничеств Лесного института (ныне Лесотехническая академия). С 1922 года парк находится в черте города. В 1930-х годах к нему присоединён восточный лесной участок со стороны проспекта Энгельса, за железной дорогой. В 1934 году парк получил название парк Челюскинцев в честь членов полярной экспедиции на пароходе Челюскин. Перед Великой Отечественной войной в парке проводили реконструкционные работы. Во время войны по территории парка проходила тыловая линия обороны. С этих времён в парке сохранилась небольшая группа из трёх железобетонных огневых точек. Война нанесла парку большой ущерб. Работы по восстановлению парка начались с ремонта дорожной и мелиоративной сети; удалены сухостой, больные деревья, выкорчеваны пни, посажены новые деревья и кустарники. Были созданы спортивные, детские игровые и танцевальные площадки, «уголки здоровья».

Природа и ландшафт

Парк расположен на двух террасах, разделённых уступом высотой 5-6 метров, представляющем собой берег древнего моря. Уступ прорезают овраги, по которым текут ручьи, под уступом находятся обширные поляны. На нижней (литориновой) террасе преобладают естественные древостои из берёзы и чёрной ольхи с примесью осины, серой ольхи, рябины и черёмухи. Встречаются старые сосны, единично — ели. Нижняя часть парка местами заболочена. На верхней террасе преобладает берёза, много посадок сосны, лиственницы (стволы отдельных старых деревьев свыше 1 метра в диаметре), липы, дуба, ясеня, вяза и других пород деревьев. Часть парка, примыкающая к проспекту Энгельса, имеет регулярную планировку с цветниками и игровыми площадками.

На верхней террасе в северной части парка расположен пруд. Он находится на краю крутого склона и отделён от него плотиной, через которую проходит одна из главных парковых аллей. В начале XX века здесь были купальня и лодочная пристань, а по ступенчатому водоспуску за плотиной падал небольшой водопад.

По территории парка частично проходит Фермское шоссе. Одна из аллей парка, ведущая в его восточную часть, ранее называлась Нежинским проездом. 3 апреля 2013 года проездам возле базы «Зенита» были присвоены названия аллея Павла Садырина и аллея Юрия Морозова

Парк как место отдыха

Во второй половине XIX века, после закрытия Удельнинского лесного училища, земли парка стали сдаваться в аренду для строительства загородных дач, устройства садов для гуляний, купален, лодочных станций и других увеселительных заведений. Удельный парк приобрёл массовую популярность среди петербуржцев. Она ещё более возросла после открытия станций железной дороги Удельная и Ланская.

На стадионе «Спартак» (ныне стадион «Олимпийские надежды») базировался с 1968 года первый в СССР клуб любителей бега, созданный О. Ю. Лосем (1923—2010).

В начале XXI века парк продолжает быть посещаемым местом отдыха. Особенно удобна для пеших прогулок и занятий спортом верхняя, более сухая часть парка. Зимой проходящая по парку терраса используется для катания с гор на лыжах и санках. Самодеятельные группы энтузиастов проводят в парке спортивные занятия для детей и взрослых.

Открытый каток в Удельном парке площадью 7000 кв. метров расположен по адресу: СПб., Аккуратова 7А, стадион «Олимпийские надежды».

В 1950—1960-х годах парк стал единственным местом в городе, где проводились регулярные встречи любителей старинных и современных частушек — эта традиция дожила до XXI века.

В парке находится так называемый «бельчатник» — небольшой участок леса неподалёку от центральной аллеи, огороженный железной решёткой. Близлежащая территория обильно увешана птичьими кормушками. Здесь можно покормить «с руки» птиц и белок.

В восточной части парка летом работают аттракционы.

Организации на территории парка

Обеспечение текущего содержания и комплексного ухода за зелёными насаждениями и их эксплуатация на территории парка осуществляет ОАО «Удельный парк» (Фермское шоссе, 21).

В северной части парка находится тренировочная база футбольного клуба «Зенит» и стадион «Олимпийские надежды».

В феврале 2012 года на стадионе «Олимпийские надежды» был открыт конькобежный каток с искусственной дорожкой 333,3 метра. Каток доступен и для любителей катаний на льду.

Сокращение территории парка

К 2009 году земля, принадлежащая парку, всё ещё не была поставлена на кадастровый учёт, что позволяло, формально оставаясь в рамках закона, сокращать его территорию. Так, в действующей (на 2012 год) версии закона «О зелёных насаждениях» из границ парка вывели стадион «Спартак», тренировочную базу «Зенита», озеро, часть парка между озером и улицей Аккуратова, и полосу вдоль железной дороги (для будущего строительства автомагистрали). На часть территории парка в конце 2000-х претендуют и другие инвесторы. Так, в 2011 году для нужд тренировочной базы «Зенита» вырублено около 3 га в нижней части парка, на территории, формально не выведенной из границ парка.

11 февраля 2012 года в Удельном парке прошел митинг, организованный инициативной группой «Защитим Удельный парк». Мероприятие было согласовано с городскими властями.

Митинг в защиту Удельного парка от вырубок под строительство автомобильной дороги и других проектов собрал более 500 человек. На митинге против сокращения территории парка выступили депутаты Законодательного собрания Санкт-Петербурга Александр Кобринский, Андрей Анохин, Борис Вишневский и Константин Сухенко, представители экологических и общественных движений. По итогам митинга была принята резолюция, направленная затем полномочному представителю президента РФ в СЗФО, губернатору Санкт-Петербурга, в Законодательное Собрание и прокуратуру Петербурга, спикеру ЗакСа и главам администрации Выборгского и Приморского районов Петербурга.

Резолюция содержала 20 пунктов. В их числе: законодательно запретить любое строительство в зеленых насаждениях общего пользования, прекратить уничтожение Удельного парка, внести Удельный парк в реестр особо охраняемых природных территорий, не допустить строительство автомагистрали № 7 по территории Удельного парка, отменить согласование КГИОП акта экспертизы, которая дает возможность приспособления для современного использования участка парка.

Вид на парк с юга

Литература

• Удельнинский лесопарк // Лесопарки Ленинграда / М. М. Игнатенко, Г. М. Гаврилов, Л. Н. Карпов. Науч. ред. канд. с.-х. наук Н. М. Тюльпанов.. — Л.: Стройиздат. Ленингр. отд-ние, 1980. — С. 122 -127. — 192 с. — 10 000 экз. (в пер.)
• [encspb.ru/object/2803999561 Энциклопедия Санкт-Петербурга. Удельный парк]
• [www.adresaspb.ru/arch/adresa_09/09_019/09_19.htm Удельный парк. Наблюдения Ольги Флоренской]

Отрывок, характеризующий Удельный парк

– А много вы нужды увидали, барин? А? – сказал вдруг маленький человек. И такое выражение ласки и простоты было в певучем голосе человека, что Пьер хотел отвечать, но у него задрожала челюсть, и он почувствовал слезы. Маленький человек в ту же секунду, не давая Пьеру времени выказать свое смущение, заговорил тем же приятным голосом.
– Э, соколик, не тужи, – сказал он с той нежно певучей лаской, с которой говорят старые русские бабы. – Не тужи, дружок: час терпеть, а век жить! Вот так то, милый мой. А живем тут, слава богу, обиды нет. Тоже люди и худые и добрые есть, – сказал он и, еще говоря, гибким движением перегнулся на колени, встал и, прокашливаясь, пошел куда то.
– Ишь, шельма, пришла! – услыхал Пьер в конце балагана тот же ласковый голос. – Пришла шельма, помнит! Ну, ну, буде. – И солдат, отталкивая от себя собачонку, прыгавшую к нему, вернулся к своему месту и сел. В руках у него было что то завернуто в тряпке.
– Вот, покушайте, барин, – сказал он, опять возвращаясь к прежнему почтительному тону и развертывая и подавая Пьеру несколько печеных картошек. – В обеде похлебка была. А картошки важнеющие!
Пьер не ел целый день, и запах картофеля показался ему необыкновенно приятным. Он поблагодарил солдата и стал есть.
– Что ж, так то? – улыбаясь, сказал солдат и взял одну из картошек. – А ты вот как. – Он достал опять складной ножик, разрезал на своей ладони картошку на равные две половины, посыпал соли из тряпки и поднес Пьеру.
– Картошки важнеющие, – повторил он. – Ты покушай вот так то.
Пьеру казалось, что он никогда не ел кушанья вкуснее этого.
– Нет, мне все ничего, – сказал Пьер, – но за что они расстреляли этих несчастных!.. Последний лет двадцати.
– Тц, тц… – сказал маленький человек. – Греха то, греха то… – быстро прибавил он, и, как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него, он продолжал: – Что ж это, барин, вы так в Москве то остались?
– Я не думал, что они так скоро придут. Я нечаянно остался, – сказал Пьер.
– Да как же они взяли тебя, соколик, из дома твоего?
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.