Преображенский, Фёдор Агафонович

Фёдор Агафонович Преображенский
Дата рождения	1824(1824)
Дата смерти	5 (17) июля 1895(1895-07-17)
Место смерти	село Гололобово, Коломенский уезд
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Род войск	пехота
Годы службы	1843—1883
Звание	генерал-лейтенант
Часть	Кубанский пехотный полк
Командовал	32-й Кавказский Линейный батальон 20-й Кавказский Линейный батальон
Сражения/войны	Кавказская война Русско-турецкая война (1877—1878) Марш-бросок на Баязет
Награды и премии	отечественные иностранные

Фёдор Агафо́нович (Агафо́никович) Преображе́нский (1824 — 5 июля 1895; село Гололобово, Коломенский уезд, Российская империя) — генерал-лейтенант по армейской пехоте русской армии, участник Кавказской и Русско-турецкой (1877—1878) войн, эриванский губернский воинский начальник, брат генерал-лейтенанта Василия Преображенского.

Биография

Фёдор Преображенский родился в 1824 году. Происходил из дворян Тульской губернии. Православного вероисповедания. В офицерском чине с 1 октября 1843 года. Служил в Кубанском пехотном полку, командиром которого (с 1852 г.) был его брат полковник Василий Преображенский. В 1854 году присвоен чин капитана. С 1853 принимал участие в Кавказской войне, за боевые отличия в которой в 1856 году присвоен чин майора, а в 1857 ― подполковника. Неоднократно награждался боевыми орденами, а также золотой саблей «За храбрость».

По окончании войны Преображенский 22 августа 1864 года был произведён в полковники. Был членом попечительского совета благотворительного учреждения Закатальского женского училища (открытого 1 октября 1864 г.). В дальнейшем командовал кавказскими линейными батальонами (в 1866 г. ― 25-м, затем с того же года ― 32-м и с 1868 г. ― 20-м).

Во время Русско-турецкой войны (1877―1878) Преображенский состоял на должности эриванского губернского воинского начальника, а также начальника эриванского военного и кавказского временно-военного № 17 госпиталей. После получения 6 июня 1877 года известий о неудачном для русских бое у Инджа-су и блокировании в баязетской цитадели русского гарнизона, для защиты границы, бывшей к тому времени практически незащищённой, по предложению Преображенского в спешном порядке принялись стягивать все близ располагавшиеся подразделения, включая блокпосты. Генерал-губернатор Рославлев, вступивший в то время в должность командующего войсками Эриванской губернии, назначил Преображенского начальником пехоты. 12―13 июня того же года Преображенский в составе наспех сформированного Чингильского отряда под общим командованием Келбали-хана Нахичеванского участвовал в марш-броске на Баязет с целью освободить осаждённый в его цитадели русский гарнизон. Во время той операции Преображенский руководил всеми пехотными частями отряда. 18 декабря того же года произведён в генерал-майоры (со старшинством от 12 июня) с оставлением в занимаемой должности и с зачислением по армейской пехоте.

С 1881 (возможно, с декабря 1880) года в запасных войсках, а 29 января 1883 года зачислен в запас по армейской пехоте.

Умер 5 июля 1895 года в чине генерал-лейтенанта в селе Гололобово, Коломенского уезда. Согласно «Тульскому некрополю» похоронен в сельце Новосельском того же уезда. Известно, что Преображенский завещал 5000 рублей на стипендию своего имени в Московском университете.

Награды

отечественные

• орден Св. Анны 4-й ст. с надписью «За храбрость» (1855)
• орден Св. Анны 3-й ст. с мечами и бантом (1859)
• золотая сабля «За храбрость» (1859)
• орден Св. Станислава 2-й ст. с императорской короной (1862)
• орден Св. Анны 2-й ст. с мечами (1863) и императорской короной (1868)
• орден Св. Владимира 4-й ст. с бантом [25 лет] (1866)
• орден Св. Владимира 3-й ст. (1872)

иностранные

• орден Льва и Солнца 1-й ст. (Персия, 1878)

Отрывок, характеризующий Преображенский, Фёдор Агафонович

Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.
– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.
«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.
Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.
– Что, бг'ат, понюхал пог'оху?… – прокричал ему над ухом голос Васьки Денисова.
«Всё кончилось; но я трус, да, я трус», подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногу Грачика и стал садиться.
– Что это было, картечь? – спросил он у Денисова.
– Да еще какая! – прокричал Денисов. – Молодцами г'аботали! А г'абота сквег'ная! Атака – любезное дело, г'убай в песи, а тут, чог'т знает что, бьют как в мишень.
И Денисов отъехал к остановившейся недалеко от Ростова группе: полкового командира, Несвицкого, Жеркова и свитского офицера.
«Однако, кажется, никто не заметил», думал про себя Ростов. И действительно, никто ничего не заметил, потому что каждому было знакомо то чувство, которое испытал в первый раз необстреленный юнкер.
– Вот вам реляция и будет, – сказал Жерков, – глядишь, и меня в подпоручики произведут.
– Доложите князу, что я мост зажигал, – сказал полковник торжественно и весело.
– А коли про потерю спросят?
– Пустячок! – пробасил полковник, – два гусара ранено, и один наповал , – сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал .


Преследуемая стотысячною французскою армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия и принужденная действовать вне всех предвидимых условий войны, русская тридцатипятитысячная армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю, останавливаясь там, где она бывала настигнута неприятелем, и отбиваясь ариергардными делами, лишь насколько это было нужно для того, чтоб отступать, не теряя тяжестей. Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем, с которою дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление. Австрийские войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам. Защищать более Вену нельзя было и думать. Вместо наступательной, глубоко обдуманной, по законам новой науки – стратегии, войны, план которой был передан Кутузову в его бытность в Вене австрийским гофкригсратом, единственная, почти недостижимая цель, представлявшаяся теперь Кутузову, состояла в том, чтобы, не погубив армии подобно Маку под Ульмом, соединиться с войсками, шедшими из России.
28 го октября Кутузов с армией перешел на левый берег Дуная и в первый раз остановился, положив Дунай между собой и главными силами французов. 30 го он атаковал находившуюся на левом берегу Дуная дивизию Мортье и разбил ее. В этом деле в первый раз взяты трофеи: знамя, орудия и два неприятельские генерала. В первый раз после двухнедельного отступления русские войска остановились и после борьбы не только удержали поле сражения, но прогнали французов. Несмотря на то, что войска были раздеты, изнурены, на одну треть ослаблены отсталыми, ранеными, убитыми и больными; несмотря на то, что на той стороне Дуная были оставлены больные и раненые с письмом Кутузова, поручавшим их человеколюбию неприятеля; несмотря на то, что большие госпитали и дома в Кремсе, обращенные в лазареты, не могли уже вмещать в себе всех больных и раненых, – несмотря на всё это, остановка при Кремсе и победа над Мортье значительно подняли дух войска. Во всей армии и в главной квартире ходили самые радостные, хотя и несправедливые слухи о мнимом приближении колонн из России, о какой то победе, одержанной австрийцами, и об отступлении испуганного Бонапарта.
Князь Андрей находился во время сражения при убитом в этом деле австрийском генерале Шмите. Под ним была ранена лошадь, и сам он был слегка оцарапан в руку пулей. В знак особой милости главнокомандующего он был послан с известием об этой победе к австрийскому двору, находившемуся уже не в Вене, которой угрожали французские войска, а в Брюнне. В ночь сражения, взволнованный, но не усталый(несмотря на свое несильное на вид сложение, князь Андрей мог переносить физическую усталость гораздо лучше самых сильных людей), верхом приехав с донесением от Дохтурова в Кремс к Кутузову, князь Андрей был в ту же ночь отправлен курьером в Брюнн. Отправление курьером, кроме наград, означало важный шаг к повышению.
Ночь была темная, звездная; дорога чернелась между белевшим снегом, выпавшим накануне, в день сражения. То перебирая впечатления прошедшего сражения, то радостно воображая впечатление, которое он произведет известием о победе, вспоминая проводы главнокомандующего и товарищей, князь Андрей скакал в почтовой бричке, испытывая чувство человека, долго ждавшего и, наконец, достигшего начала желаемого счастия. Как скоро он закрывал глаза, в ушах его раздавалась пальба ружей и орудий, которая сливалась со стуком колес и впечатлением победы. То ему начинало представляться, что русские бегут, что он сам убит; но он поспешно просыпался, со счастием как будто вновь узнавал, что ничего этого не было, и что, напротив, французы бежали. Он снова вспоминал все подробности победы, свое спокойное мужество во время сражения и, успокоившись, задремывал… После темной звездной ночи наступило яркое, веселое утро. Снег таял на солнце, лошади быстро скакали, и безразлично вправе и влеве проходили новые разнообразные леса, поля, деревни.
На одной из станций он обогнал обоз русских раненых. Русский офицер, ведший транспорт, развалясь на передней телеге, что то кричал, ругая грубыми словами солдата. В длинных немецких форшпанах тряслось по каменистой дороге по шести и более бледных, перевязанных и грязных раненых. Некоторые из них говорили (он слышал русский говор), другие ели хлеб, самые тяжелые молча, с кротким и болезненным детским участием, смотрели на скачущего мимо их курьера.
Князь Андрей велел остановиться и спросил у солдата, в каком деле ранены. «Позавчера на Дунаю», отвечал солдат. Князь Андрей достал кошелек и дал солдату три золотых.