Церковь Иоанна Богослова (Луцк)

Церковь Иоанна Богослова — первый христианский храм Луцка, первое каменное сооружение Луцка, древнейшая постройка на территории Верхнего замка, частично сохранена.

Церковь Иоанна Богослова была построена в 1175—1180 г. в деревянном детинце Луцка во времена правления Ярослава Изяславича. Она представляла собой квадратное в плане, одноглавое высокое здание с одной апсидой, к которому была пристроена небольшая часовня. В 1289 г. при луцком князе Мстиславе Даниловиче уже была соборной. Впоследствии в XIV в. князь Любарт подарил церкви местечко Рожище и несколько деревень. Это улучшило материальное положение церкви, был проведён ремонт. Пол был выложен декоративной керамической плиткой, а стены расписаны фресками.

Особенностью храма была его исключительность. На территории Древней Руси встречается лишь несколько аналогов церкви, что является проявлением самостоятельности волынской архитектурной школы. Новые стилистические особенности храма (отсутствие нартекса, наличие только одной абсиды, узость боковых неф, и другие) в частности остро указывают на то, что церковь была очень высокой, конструкция и расположение архитектурных элементов экстерьера и интерьера были нетипичными.

В Луцко-Острожском епископстве собор был главным. Он играл большую роль и в политической и светской жизни Волыни. Перед алтарем принимали присягу новоизбранные чиновники, в притворе происходили судебные заседания, при соборе действовала совет высшего духовенства — капитула. Здесь также хранились актовые книги замковой канцелярии. Время от времени здесь происходили воеводские и уездные сеймики.

Украшением интерьера был многоярусный высокий иконостас, который опирался на расписанную фресками предалтарную перегородку, которой нет аналогов в древнерусском искусстве, кроме одноимённого храма в Смоленске. Первая роспись алтарной перегородки была имитацией приёма украшения храмов инкрустацией, выполненной цветными камнями. Иконостас насчитывал 49 икон, кроме них в соборе было ещё 9 больших икон, обрамлённых драгоценными камнями. В храме находилось множество церковных книг. Особенно из них выделялись 5 украшенных Евангелие. В церкви хранились частицы мощей Святого Пантелеймона и часть Животворящего дерева.

Отрывок, характеризующий Церковь Иоанна Богослова (Луцк)

Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.