Кафедральный костёл Святой Троицы (Луцк)

Костёл
Кафедральный костёл Святой Троицы укр. Кафедральний костел Святої Трійці
Страна	Украина
Город	Луцк
Конфессия	Католицизм
Дата основания	1425—1427, 1545

Кафедральный костел Святой Троицы — первый кафедральный костел Луцка, которого на сегодня не существует, «Мать костелов на Руси». От кафедрального комплекса остались два сооружения: кафедральный каменный дом XVI века (улица Кафедральная, 17), где сейчас размещается епархиальное управление Римско-католической церкви в Луцке и колокольня, расположенная напротив другого (настоящего) кафедрального костела Луцка — собора Святых Петра и Павла . Каменный дом является левым крылом П-образного дома, памятника архитектуры национального значения «Монастырь шариток». Сооружения находятся в историко-культурном заповеднике «Старый Луцк».

История

Основание и начало деятельности

В 1387 году литовский князь Витовт вместе с семьей, князьями, боярами осел в Луцке. С 1392 года Луцкое княжество перешло к нему навечно, в это же время он стал Великим князем литовским. Витовт уделял большое внимание Луцку. Он часто находился в городе, включил его в сферу великокняжеской политики. При нем Луцк имел статус неофициальной южной столицы Литвы. Укрепляя политическую и государственно роль города, князь решил перенести католическую кафедру из Владимира в Луцк. Для этого нужно было построить костёл с кафедральными сооружениями. Поэтому в 1425 году в окольном замке началось строительство деревянного костела. Через два года храм был построен. Параллельно с этим Витовт получил буллу от Папы Римского Мартина V о переносе кафедры. Новый костёл Святой Троицы в Луцке стал кафедральным в 1427 году. На начало деятельности храм был обеспечен имением под Луцком. Хотя сам храм был построенным в дереве, но рядом с ним был построен каменный дом (или он был здесь еще до строительства костёла). Вывод о том, что возле храма был каменный дом конца XIV — начала XV веков, был сделан во время археологических раскопок в 1991 году.

Первым епископом стал Андрей Сплавский. Титул его на латинском языке именовался как Lucensis Episcopatus. Однако такое название вносила неясность и смешения с итальянским епископством провинции Лукка. Поэтому на Флорентийском соборе в 1439 году название луцкого епископства было изменено на Luceoriensis Episcopatus, а название Луцка — на Luceoria. Власть епископа распространялась на более поздние Волынское, Подольское, Брацлавское, Брестское воеводства и Пинский уезд. Также на 12 княжеств. В состав епархии входило 13 деканатов и 185 костёлов.

Андрей Сплавский был в составе делегации хозяев, которые встречали официальных гостей съезда европейских монархов в городе в 1429 году. Во время событий Луцкой войны 1431 года он был подвергнут нападению польского войска. В ответ, в Луцке было казнено несколько членов ордена местного доминиканского приората.

Великий князь Сигизмунд Кейстутович предоставил привилегию костёла, который подтверждал ранее предоставленные имения Витовтом. Впоследствии жертвовали на храм Юрий Ставский, епископ Павел Гольшанский. Кафедра владела 13-ю домами в Луцке. Кроме того, с доходов от шляхетских имений шла десятина на кафедру.

Новый костёл

В 1535 году по рекомендации королевы Боны новым епископом луцким стал Юрий Фальчевский. Он был членом литовского Тайного Совета, финансовым и экономическим советником королевы Боны, способствовал возвращению королевских имений из рук шляхты, руководил волынской пошлиной, кроме того, активно выполнял свою духовную миссию — способствовал распространению католицизма на Волыни. Также Юрий Фальчевский был одним из основателей строительства в Луцке. Именно по его инициативе латинская кафедра начала строиться заново. Пока не установлено, храм пострадал от пожара 1538, однако в 1545 году новый каменный храм уже был построен на месте предыдущего в ренессансном стиле. Возможно, автором проекта нового костела был Лукаш из Прешова. Материал, из которого велось восстановление костёла — тесаный камень. Интерьер храма был расписан фресками. Существует мнение, что костёл имел 4 башни по углам. На одной из башен были часы и колокола. Позже была построена колокольня с 4 большими колоколами. Возле костёла до 1552 года построили также кафедральный дом, который достигал в длину 24 м. Он был построен между Перемильскою и Пинскою башнями Окольного замка и включал подвалы предыдущего каменного дома. Здесь разместилась капитула, канцелярия, кафедральный архив. Также в этих помещениях был госпиталь Святого Духа. При кафедре размещалась Троицкая латинская школа, где в частности учился Иоанн Вишенский. Школа действовала для светских лиц, а также для подготовки канцеляристов и низших чинов духовенства. У костела и кафедрального дома было кладбище.

Пост Тридентская активность

После Тридентского собора жизнь кафедры ещё больше оживилась. Это было время, когда среди волынской шляхты активно начал распространяться католицизм. В основном, это было обусловлено несколькими факторами: влияние цивилизационных идей эпохи Возрождения, отсутствие православного образования, которое бы отвечало потребностям времени; привлекательные мероприятия обновленной Католической Церкви, проблемы и противоречия православного и униатского духовенства, которые дискредитировали себя в глазах верующих. В этих обстоятельствах всё больше людей примыкало к католицизму, популярность которого приобретала размах. Появлялись новые ордена, учреждались монастыри, коллегиумы. Соответственно, больше пожертвований происходило на храмы. Всего, за период с 1596 до 1648 года на католические структуры на Волыни было пожертвовано 820 000 злотых (без учета стоимости имений), что втрое превышает предоставления на православные и униатские храмы и монастыри вместе взятые. То же касалось и Луцкой кафедры. В то время она, очевидно, имела новые богатые пожертвования, также имения в Торчине, Садовой, Лучицы. Впоследствии король Сигизмунд II Август предоставил села Порск и Пидлозци, пошлина торчинское, 30 коп грошей литовских с таможенной кладовой в Берестечко, землю на Гнидава (теперь район Луцка), участок в Луцке. Кроме того, согласно приказу короля, староста из городских доходов должен выдавать муку, солод, воск и деньги с налога на водку. Деньги получались как в виде прямых пожертвований, так и завещаний, имений, участков, земель. Предоставления делались отдельным лицам (викариям, каноникам, епископу, студентам школы), на богослужения определенных служб, на помещения (костёл, госпиталь, Троицкую школу) и прочее. Больше всего, денежное предоставление, сделанное в середине XVII века, достигало размера 5000 злотых. Его сделал луцкий суфраган Лоза Станислав на костёл Святой Троицы в 1648 году.

Общественные связи

В кафедральном костеле иногда собирались уездные и воеводские сеймики, где решались различные вопросы жизни государства и избирались послы на общегосударственный сейм, проводились суды, здесь происходила интронизация иерархов. В начале XVII века в городе появился и поселился орден иезуитов. Сначала они арендовали дом с часовней, стоявших у кафедральной колокольни. Впоследствии епископы Мартин Шишковский и Павел Волуцкий были в составе тех основателей, которые помогли иезуитам построить костел, а затем и коллегиум.

На одном из сеймиков, который проходил в кафедральном костёле в 1647 году, произошел конфликт, переросший в драку на саблях. В результате этого, луцкго городского писаря Станислава Казимира Беневского тяжело ранили, алтарь храма был окровавлен. Ещё один конфликт произошёл в 1628 году с участием кафедрального звонаря Собко с монахом Луцкого братского монастыря Павлом Телицею. Собко оскорбил православность Павла и снял с него клобук. В 1648 году на костёл напали казаки, возглавляемые ланд-войтом Федором Липкой. Богослужебные вещи из храма были уничтожены и разграблены.

В 1620—1630 годах каноником луцкой капитулs был Балтазар Тишка. Он отличался тем, что умело задействовал ресурсы шляхты на реализацию благотворительных проектов. Так, в конце тридцатых годов по его фонду в городе появился внеконфессиональный и вненациональный госпиталь. Балтазар инициировал создание Братства Розария при луцких иезуитах. Другое луцкое Братство Розария существовало в доминиканском приорате.

Во второй половине XVII века костёл, как и прежде, был центром консолидации волынской католической шляхты. Здесь уже постоянно происходили сеймики. В 1667 году на Луцк снова было совершено нападение, от чего пострадала кафедра. В 1680 году в костёл попала молния, но значительных повреждений не нанесла.

Пожары и восстановления

17 июня 1724 в Луцке произошёл крупный городской пожар, в котором сильно пострадали замки, особенно окольный. Кафедра, а также костёлы и монастыри орденов бригидок, иезуитов сгорели. Тогдашний епископ Стефан Рупневський потратил 200 000 злотых на восстановления. Костёл пострадал настолько, что его пришлось существенно реконструировать. Ренессансный стиль храма заменили на барокко. Четырёх башен, расположенных по углам храма, не стало. Зато их заменили три высоких шпиля. Костёл был заново отстроен и стал ещё выше и пышнее украшен, чем раньше. Деревянная кафедральная колокольня также сгорела, но была восстановлена уже каменной. Где-то в то время, вероятно, Йозефом Прехтля для луцкого монастыря тринитариев была изготовлена икона Святого Игнатия. На этой иконе среди других построек Окольного замка изображен и уже отстроен кафедральный костёл Святой Троицы. В 1731 году Стефан Рупневский был похоронен в костёле.

Упадок костёла

5 сентября 1781 произошёл ещё один крупный пожар города, последствия которого были очень весомыми. Окольный замок сгорел настолько, что его начали разбирать. Греко-католическая кафедра Святого Дмитрия в этом замке сгорела. Комплексы бригидок и иезуитов также сильно пострадали. Троицкий костёл пострадал настолько, что восстановление было невозможным. «Мать костелов на Руси» перестала существовать. Сильно пострадали кафедральные сооружения. Так, восточное крыло стало непригодным к использованию. Зато западное крыло слабо пострадало от пожара. Также и уцелела колокольня у этого крыла. Именно они и сохранились до наших дней. Эти все события примерно совпали по времени с кассацией ордена иезуитов, которая состоялась в 1773 году, на которой было выдано бреве Папы Климента XIV.

Впоследствии начались восстановления. Так, восточное крыло кафедрального дома было восстановлено и достроено. А остатки костёла были разобраны до уровня земли. Кафедральные сооружения восстанавливались вместе с костёлом и коллегиумом бывших иезуитов, принадлежавших после кассации ордена Народной комиссии образования. Кафедра, которая оказалась без епископского собора, заплатила Комиссии 100 000 злотых, чтобы занять бывший иезуитский храм, а также передала ей капитульные помещения. Итак кафедру с капитулой и канцелярией перенесли в бывший иезуитский храм. А коллегиум, поскольку он имел богатую учебную базу, реорганизовали в высшую школу вроде академии, которая частично (4 комнаты) разместилась в восстановленных сооружениях, ранее принадлежавших к кафедре, а частично в бывшем коллегиуме. Троицкая латинская школа, очевидно, также вошла в состав академийной школы. Другую часть бывших капитульних помещений занимал приют для нищих и калек. Наряду с этими сооружениями в 1782 году по распоряжению Юзефы Поляновской был построен приют для девушек «Ангелика».

Дальнейшая судьба кафедральных сооружений

В 1795 году после Третьего раздела Польши Волынь была аннексирована к Российской империи. Это обусловило сильные изменения во всех сферах социальной жизни. В первые десятилетия Волынь имела определенную автономию, которая позволяла сохранить хотя бы частично старинный уклад жизни. В 1829 году епископ Каспер Цецишовский направил в Луцк представительниц ордена шариток. Для опеки им сразу был передан детский приют «Ангелика» и госпиталь для старцев в бывших капитульних помещениях. Деятельность шариток сосредоточивалась вокруг ухода за людьми в этих учреждениях и их воспитания. Остальную часть помещения продолжала занимать школа.

В середине века ситуация меняется. Жизнь региона полностью подчиняется общеимперским тенденциям. То же было и в духовной жизни. Российская империя взяла курс на уничтожение католической жизни края. Так, в середине XIX века были закрыты практически все монастыри и костёлы Волыни. В 1866 году шариткы среди других орденов покинули Луцк. Осталась действовать только кафедра. Школа была реорганизована в уездную школу. Некоторое время здесь действовала гимназия. В ней преподавал Пантелеймон Кулиш. С 1860 года начало действовать начальное училище, где бывал Тадеуш Чацкий.

В 1917 году за старания организации Польской Школьной Матери в Луцке была образована общая школа им. Королевы Ядвиги. Она частично занимала бывшие кафедральные помещения. В 1921 году здесь также временно была размещена Торговая школа.

После 1991 года кафедру восстановили. Она, как и раньше, разместилась в бывшем костёле иезуитов. А бывшие Троицкие кафедральные помещения, частично реконструированые в 1780-х годах, заняло епархиальное управление Римско-католической церкви в Луцке, Мальтийская служба помощи. Епископом стал Маркиян Трофимьяк.

Архитектура

Костёл Святой Троицы сгорел и от него не осталось ничего над поверхностью земли. Однако от комплекса остались колокольня и П-образный дом под названием «монастырь шариток». С колокольней дом соединен аркой. Это двухэтажный дом с двускатной крышей. С северной стороны посередине есть пятигранный ризалит, в стенах которого дубовые перевязи. Всего дом состоит из двух частей:

• Левое (западное) крыло — улица Кафедральная, 17 — построено в XV—XVI веках. На северо-западном углу — наклонный четырехгранный ризалит с внутренней комнатой и маленьким окном сверху. В цокольном этаже этой части были найдены элементы, которые позволили сделать вывод, что данная часть здания включает в себя остатки здания XIV—XV веков. Размер использованного кирпича — (29-30) х (8-9) х (14-15) см.
• Правое (восточное) крыло — ул. Кафедральная, 19 — в целом следствие перестройки после пожара XVIII века. Северную стену восточной половины корпуса подпирают контрфорсы. Стены украшены пилястрами, окна имеют наличники, подоконные и надоконные карнизы.

Галерея

• ЛуцькКафРКЦ.jpg

  Левое крыло

• ЛуцькКафШар.jpg

  Правое крыло

• ЛуцькТрЗах.jpg

  Западный фасад курии

• ЛуцькКафДз.jpg

  Колокольня

• ЛуцькАнгеліка.jpg

  Ангелика сегодня

• ЛуцькТрАрка.jpg

  Арка возле колокольни

• ЛуцькТрВікно.jpg

  Окно

• ЛуцькАнгелікаПд.jpg

  Старинный уголок у капитулы

• ЛуцькТр5ризаліт.jpg

Отрывок, характеризующий Кафедральный костёл Святой Троицы (Луцк)

– Его Величество обратил его внимание на гренадерскую дивизию и церемониальный марш, – продолжал генерал, – и будто посланник никакого внимания не обратил и будто позволил себе сказать, что мы у себя во Франции на такие пустяки не обращаем внимания. Государь ничего не изволил сказать. На следующем смотру, говорят, государь ни разу не изволил обратиться к нему.
Все замолчали: на этот факт, относившийся лично до государя, нельзя было заявлять никакого суждения.
– Дерзки! – сказал князь. – Знаете Метивье? Я нынче выгнал его от себя. Он здесь был, пустили ко мне, как я ни просил никого не пускать, – сказал князь, сердито взглянув на дочь. И он рассказал весь свой разговор с французским доктором и причины, почему он убедился, что Метивье шпион. Хотя причины эти были очень недостаточны и не ясны, никто не возражал.
За жарким подали шампанское. Гости встали с своих мест, поздравляя старого князя. Княжна Марья тоже подошла к нему.
Он взглянул на нее холодным, злым взглядом и подставил ей сморщенную, выбритую щеку. Всё выражение его лица говорило ей, что утренний разговор им не забыт, что решенье его осталось в прежней силе, и что только благодаря присутствию гостей он не говорит ей этого теперь.
Когда вышли в гостиную к кофе, старики сели вместе.
Князь Николай Андреич более оживился и высказал свой образ мыслей насчет предстоящей войны.
Он сказал, что войны наши с Бонапартом до тех пор будут несчастливы, пока мы будем искать союзов с немцами и будем соваться в европейские дела, в которые нас втянул Тильзитский мир. Нам ни за Австрию, ни против Австрии не надо было воевать. Наша политика вся на востоке, а в отношении Бонапарта одно – вооружение на границе и твердость в политике, и никогда он не посмеет переступить русскую границу, как в седьмом году.
– И где нам, князь, воевать с французами! – сказал граф Ростопчин. – Разве мы против наших учителей и богов можем ополчиться? Посмотрите на нашу молодежь, посмотрите на наших барынь. Наши боги – французы, наше царство небесное – Париж.
Он стал говорить громче, очевидно для того, чтобы его слышали все. – Костюмы французские, мысли французские, чувства французские! Вы вот Метивье в зашей выгнали, потому что он француз и негодяй, а наши барыни за ним ползком ползают. Вчера я на вечере был, так из пяти барынь три католички и, по разрешенью папы, в воскресенье по канве шьют. А сами чуть не голые сидят, как вывески торговых бань, с позволенья сказать. Эх, поглядишь на нашу молодежь, князь, взял бы старую дубину Петра Великого из кунсткамеры, да по русски бы обломал бока, вся бы дурь соскочила!
Все замолчали. Старый князь с улыбкой на лице смотрел на Ростопчина и одобрительно покачивал головой.
– Ну, прощайте, ваше сиятельство, не хворайте, – сказал Ростопчин, с свойственными ему быстрыми движениями поднимаясь и протягивая руку князю.
– Прощай, голубчик, – гусли, всегда заслушаюсь его! – сказал старый князь, удерживая его за руку и подставляя ему для поцелуя щеку. С Ростопчиным поднялись и другие.


Княжна Марья, сидя в гостиной и слушая эти толки и пересуды стариков, ничего не понимала из того, что она слышала; она думала только о том, не замечают ли все гости враждебных отношений ее отца к ней. Она даже не заметила особенного внимания и любезностей, которые ей во всё время этого обеда оказывал Друбецкой, уже третий раз бывший в их доме.
Княжна Марья с рассеянным, вопросительным взглядом обратилась к Пьеру, который последний из гостей, с шляпой в руке и с улыбкой на лице, подошел к ней после того, как князь вышел, и они одни оставались в гостиной.
– Можно еще посидеть? – сказал он, своим толстым телом валясь в кресло подле княжны Марьи.
– Ах да, – сказала она. «Вы ничего не заметили?» сказал ее взгляд.
Пьер находился в приятном, после обеденном состоянии духа. Он глядел перед собою и тихо улыбался.
– Давно вы знаете этого молодого человека, княжна? – сказал он.
– Какого?
– Друбецкого?
– Нет, недавно…
– Что он вам нравится?
– Да, он приятный молодой человек… Отчего вы меня это спрашиваете? – сказала княжна Марья, продолжая думать о своем утреннем разговоре с отцом.
– Оттого, что я сделал наблюдение, – молодой человек обыкновенно из Петербурга приезжает в Москву в отпуск только с целью жениться на богатой невесте.
– Вы сделали это наблюденье! – сказала княжна Марья.
– Да, – продолжал Пьер с улыбкой, – и этот молодой человек теперь себя так держит, что, где есть богатые невесты, – там и он. Я как по книге читаю в нем. Он теперь в нерешительности, кого ему атаковать: вас или mademoiselle Жюли Карагин. Il est tres assidu aupres d'elle. [Он очень к ней внимателен.]
– Он ездит к ним?
– Да, очень часто. И знаете вы новую манеру ухаживать? – с веселой улыбкой сказал Пьер, видимо находясь в том веселом духе добродушной насмешки, за который он так часто в дневнике упрекал себя.
– Нет, – сказала княжна Марья.
– Теперь чтобы понравиться московским девицам – il faut etre melancolique. Et il est tres melancolique aupres de m lle Карагин, [надо быть меланхоличным. И он очень меланхоличен с m elle Карагин,] – сказал Пьер.
– Vraiment? [Право?] – сказала княжна Марья, глядя в доброе лицо Пьера и не переставая думать о своем горе. – «Мне бы легче было, думала она, ежели бы я решилась поверить кому нибудь всё, что я чувствую. И я бы желала именно Пьеру сказать всё. Он так добр и благороден. Мне бы легче стало. Он мне подал бы совет!»
– Пошли бы вы за него замуж? – спросил Пьер.
– Ах, Боже мой, граф, есть такие минуты, что я пошла бы за всякого, – вдруг неожиданно для самой себя, со слезами в голосе, сказала княжна Марья. – Ах, как тяжело бывает любить человека близкого и чувствовать, что… ничего (продолжала она дрожащим голосом), не можешь для него сделать кроме горя, когда знаешь, что не можешь этого переменить. Тогда одно – уйти, а куда мне уйти?…
– Что вы, что с вами, княжна?
Но княжна, не договорив, заплакала.
– Я не знаю, что со мной нынче. Не слушайте меня, забудьте, что я вам сказала.
Вся веселость Пьера исчезла. Он озабоченно расспрашивал княжну, просил ее высказать всё, поверить ему свое горе; но она только повторила, что просит его забыть то, что она сказала, что она не помнит, что она сказала, и что у нее нет горя, кроме того, которое он знает – горя о том, что женитьба князя Андрея угрожает поссорить отца с сыном.
– Слышали ли вы про Ростовых? – спросила она, чтобы переменить разговор. – Мне говорили, что они скоро будут. Andre я тоже жду каждый день. Я бы желала, чтоб они увиделись здесь.
– А как он смотрит теперь на это дело? – спросил Пьер, под он разумея старого князя. Княжна Марья покачала головой.
– Но что же делать? До года остается только несколько месяцев. И это не может быть. Я бы только желала избавить брата от первых минут. Я желала бы, чтобы они скорее приехали. Я надеюсь сойтись с нею. Вы их давно знаете, – сказала княжна Марья, – скажите мне, положа руку на сердце, всю истинную правду, что это за девушка и как вы находите ее? Но всю правду; потому что, вы понимаете, Андрей так много рискует, делая это против воли отца, что я бы желала знать…
Неясный инстинкт сказал Пьеру, что в этих оговорках и повторяемых просьбах сказать всю правду, выражалось недоброжелательство княжны Марьи к своей будущей невестке, что ей хотелось, чтобы Пьер не одобрил выбора князя Андрея; но Пьер сказал то, что он скорее чувствовал, чем думал.
– Я не знаю, как отвечать на ваш вопрос, – сказал он, покраснев, сам не зная от чего. – Я решительно не знаю, что это за девушка; я никак не могу анализировать ее. Она обворожительна. А отчего, я не знаю: вот всё, что можно про нее сказать. – Княжна Марья вздохнула и выражение ее лица сказало: «Да, я этого ожидала и боялась».
– Умна она? – спросила княжна Марья. Пьер задумался.
– Я думаю нет, – сказал он, – а впрочем да. Она не удостоивает быть умной… Да нет, она обворожительна, и больше ничего. – Княжна Марья опять неодобрительно покачала головой.
– Ах, я так желаю любить ее! Вы ей это скажите, ежели увидите ее прежде меня.
– Я слышал, что они на днях будут, – сказал Пьер.
Княжна Марья сообщила Пьеру свой план о том, как она, только что приедут Ростовы, сблизится с будущей невесткой и постарается приучить к ней старого князя.


Женитьба на богатой невесте в Петербурге не удалась Борису и он с этой же целью приехал в Москву. В Москве Борис находился в нерешительности между двумя самыми богатыми невестами – Жюли и княжной Марьей. Хотя княжна Марья, несмотря на свою некрасивость, и казалась ему привлекательнее Жюли, ему почему то неловко было ухаживать за Болконской. В последнее свое свиданье с ней, в именины старого князя, на все его попытки заговорить с ней о чувствах, она отвечала ему невпопад и очевидно не слушала его.
Жюли, напротив, хотя и особенным, одной ей свойственным способом, но охотно принимала его ухаживанье.
Жюли было 27 лет. После смерти своих братьев, она стала очень богата. Она была теперь совершенно некрасива; но думала, что она не только так же хороша, но еще гораздо больше привлекательна, чем была прежде. В этом заблуждении поддерживало ее то, что во первых она стала очень богатой невестой, а во вторых то, что чем старее она становилась, тем она была безопаснее для мужчин, тем свободнее было мужчинам обращаться с нею и, не принимая на себя никаких обязательств, пользоваться ее ужинами, вечерами и оживленным обществом, собиравшимся у нее. Мужчина, который десять лет назад побоялся бы ездить каждый день в дом, где была 17 ти летняя барышня, чтобы не компрометировать ее и не связать себя, теперь ездил к ней смело каждый день и обращался с ней не как с барышней невестой, а как с знакомой, не имеющей пола.
Дом Карагиных был в эту зиму в Москве самым приятным и гостеприимным домом. Кроме званых вечеров и обедов, каждый день у Карагиных собиралось большое общество, в особенности мужчин, ужинающих в 12 м часу ночи и засиживающихся до 3 го часу. Не было бала, гулянья, театра, который бы пропускала Жюли. Туалеты ее были всегда самые модные. Но, несмотря на это, Жюли казалась разочарована во всем, говорила всякому, что она не верит ни в дружбу, ни в любовь, ни в какие радости жизни, и ожидает успокоения только там . Она усвоила себе тон девушки, понесшей великое разочарованье, девушки, как будто потерявшей любимого человека или жестоко обманутой им. Хотя ничего подобного с ней не случилось, на нее смотрели, как на такую, и сама она даже верила, что она много пострадала в жизни. Эта меланхолия, не мешавшая ей веселиться, не мешала бывавшим у нее молодым людям приятно проводить время. Каждый гость, приезжая к ним, отдавал свой долг меланхолическому настроению хозяйки и потом занимался и светскими разговорами, и танцами, и умственными играми, и турнирами буриме, которые были в моде у Карагиных. Только некоторые молодые люди, в числе которых был и Борис, более углублялись в меланхолическое настроение Жюли, и с этими молодыми людьми она имела более продолжительные и уединенные разговоры о тщете всего мирского, и им открывала свои альбомы, исписанные грустными изображениями, изречениями и стихами.
Жюли была особенно ласкова к Борису: жалела о его раннем разочаровании в жизни, предлагала ему те утешения дружбы, которые она могла предложить, сама так много пострадав в жизни, и открыла ему свой альбом. Борис нарисовал ей в альбом два дерева и написал: Arbres rustiques, vos sombres rameaux secouent sur moi les tenebres et la melancolie. [Сельские деревья, ваши темные сучья стряхивают на меня мрак и меланхолию.]
В другом месте он нарисовал гробницу и написал:
«La mort est secourable et la mort est tranquille
«Ah! contre les douleurs il n'y a pas d'autre asile».
[Смерть спасительна и смерть спокойна;
О! против страданий нет другого убежища.]
Жюли сказала, что это прелестно.
– II y a quelque chose de si ravissant dans le sourire de la melancolie, [Есть что то бесконечно обворожительное в улыбке меланхолии,] – сказала она Борису слово в слово выписанное это место из книги.
– C'est un rayon de lumiere dans l'ombre, une nuance entre la douleur et le desespoir, qui montre la consolation possible. [Это луч света в тени, оттенок между печалью и отчаянием, который указывает на возможность утешения.] – На это Борис написал ей стихи:
«Aliment de poison d'une ame trop sensible,
«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.