Цзи Чун, Митрофан
| Митрофан Цзи Чун | |
 Митрофан Цзи Чун на съезде японского духовенства. Токио, 1882 год | |
| Рождение | |
|---|---|
| Смерть | |
| Почитается | |
| Канонизирован | |
| В лике | |
| День памяти | |
Митрофан Цзи Чун (кит. упр. 弥特若梵·楊吉, 1855—10 июня 1900 Пекин, Китай) — священник Русской духовной миссии в Пекине, пострадал во время восстания ихэтуаней; в 1902 году канонизирован Русской православной церковью в чине священномучеников.
День церковного поминовения — 10 июня.
Биография
Родился в 1855 году (по китайскому календарю — 10 числа 12 месяца) в Китае. Отца лишился ещё будучи малолетним и воспитывался под попечением своей бабушки Екатерины и матери Марины. Мать его была учительницей в женской школе.
В период XV-й духовной миссии (1865—1878), возглавляемой архимандритом Палладием (Кафаровым), последний поручил своему учителю цзюй-жэню Лун Юаню с особенным вниманием воспитывать Митрофана, чтобы подготовить его к принятию священства. Как отмечали современники, Митрофан был человек «смирного характера, очень осторожный и молчаливый, миролюбивый и незадорный, когда случалась хотя бы и очень тяжелая обида, он не старался оправдывать себя».
В 1874 году архимандритом Палладием (Кафаровым) был назначен на должность катехизатора.
Принявший в 1879 году управление миссией новый начальник архимандрит Флавиан (Городецкий) поддержал идею, чтобы Митрофан Цзи Чун принял священный сан при том, что сам Митрофан отказывался от священства.
Понуждаемый архимандритом Флавианом и убеждаемый учителем Лун Юанем, Митрофан проявил повиновение и в июле 1882 года в Токио святителем Николаем (Касаткиным) был рукоположен в сан священника.
При архимандрите Флавиане (Городецком) священник Митрофан стал помощником при переводе книг на китайский язык, а также до 1896 года совершал богослужения в храме миссии. По свидетельству современников, в своей жизни священник Митрофан не был любостяжательным в связи с чем многие злоупотребляли его доверчивостью. Сам же священнослужитель терпел и от своих, и от внешних много обид и оскорблений, и в 1896 году впал в тихое помешательство. Послее этого он более трех лет жил вне ограды Миссии, получая половину прежнего жалования.
Мученическая кончина
Вечером 1 июня (по китайскому календарю 17 числа 5 месяца) 1900 года во время Боксерского восстания, здания Русской духовной миссии были сожжены, а многие православные китайцы, укрываясь от угрозы расправы, собрались в доме священника Митрофана. Среди укрывавшихся были и его прежние недоброжелатели отца, но он не пренебрёг ими. Видя, что некоторые испытывают смятение, священник Митрофан укреплял их словами ободрения и поддержки. Сам он каждый день по нескольку раз ходил смотреть на сожженную церковь.
10 июня вечером в десятом часу китайские солдаты и боксеры окружили жилище священника Митрофана в котором находилось до семидесяти человек православных китайцев. Часть из них сумели покинуть дом, а священник со многими женщинами и детьми остались и были замучены. Боксеры искололи священнику Митрофану грудь подобно сотам и он погиб во дворе своего дома под финиковым деревом. Тут же присутствовали его жена Татиана, из фамилии Ли, и три сына, — старший Исаия, второй Сергий, и третий Иоанн.[1]
Соседи перенесли тело священномученика на место, где была богадельня Миссии, а позднее иеромонах Авраамий (Часовников) подобрал тело мученика и в 1903 году, когда в первый раз совершался праздник в честь китайских мучеников, останки его вместе с другими были положены под алтарем в храме мучеников Русской духовной миссии в Пекине.
См. также
Напишите отзыв о статье "Цзи Чун, Митрофан"
Примечания
- ↑ [www.chinese.orthodoxy.ru/russian/kb3/Martyrs1.htm «Сказание о Мучениках Китайской Православной Церкви, пострадавших в Пекине в 1900 году», Китайский благовестник, 2000, № 1]
Ссылки
- [www.orthodox.cn/history/martyrs/1_ru.htm Священник Митрофан Цзи Чун]
- [drevo-info.ru/articles/10841.html Митрофан Китайский] на Древо. Ru
Отрывок, характеризующий Цзи Чун, Митрофан
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.
Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился ногами на ступеньке.
– Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва, – говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: – Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!
Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
