Шанявский, Альфонс Леонович

Альфонс Леонович Шанявский (9 (21) февраля 1837 — 7 (20) ноября 1905) — российский офицер польского происхождения, генерал-майор, золотопромышленник, меценат. На средства Шанявского и его жены, Лидии Алексеевны Родственной, основан Московский городской народный университет имени А. Л. Шанявского, действовавший в 1908—1920 годах.

Биография

Шляхетский род Шанявских происходит из местечка Шанявы б. Седлецкой губернии Царства Польского.

Родился 9 февраля 1837 г. в Царстве Польском в Седлецкой губ., где находилось родовое имение Шанявских «Шанявы». Для первоначального образования он был помещён в коллегию, устроенную одним из его предков, архиепископом Шанявским, для 10 мальчиков из семейств, имеющих герб «Юноша Шанявских». Но в скором времени вышло предписание императора Николая Павловича взять из каждой польской семьи по мальчику и увезти в Россию для образования. В возрасте семи лет вывезен в Россию, где обучался в Тульском кадетском корпусе, затем в кадетских корпусах Орла и Санкт-Петербурга. Это было в высшей степени замечательное заведение, где к детям относились ласково, их любили и серьёзно занимались их образованием. Шанявский вспоминал своё детство в Тульском корпусе, его директора и особенно учителя русского языка. «Там, — говаривал он, — меня с ранних лет научили любить многое русское».

Служил в лейб-гвардии Егерском полку, окончил Академию Генерального штаба, однако из-за обострения туберкулёза покинул Петербург и примкнул к дальневосточной экспедиции М. Н. Муравьёва-Амурского. После почти десяти лет службы в Сибири и на Дальнем Востоке, вышел в отставку в генеральском звании в возрасте 38 лет. В 1872 году женился на Лидии Алексеевне (предположительно, она была на несколько лет моложе, точных сведений о годе рождения нет, умерла в 1921).

Вскоре, получив известие об открытии золотых жил на Амуре, вновь выехал на Дальний Восток, и провёл там три года, организуя частные золотые прииски. Шанявский вернулся богачом и поселился в Москве, будучи принят в состав московского дворянства в 1882.

В 1894 году пожертвовал 120000 рублей на обустройство Женского медицинского института — преемника разогнанных Женских врачебных курсов. Жертвовал на устройство гимназии в Благовещенске и других городах. «Главной его мечтой всегда было все свои средства оставить на такое высшее учреждение, где могли бы свободно, без требования аттестатов зрелости и пр. учиться и мужчины и женщины, и русские и нерусские, одним словом, все, кто учиться желает» (Л. А. Шанявская).

Перед самой смертью, в 1905, Шанявский профинансировал постройку Русско-Польской библиотеки в Москве и передал в управление Московской городской думе свои капиталы и собственный дом на Арбате с целью устройства народного университета, в который принимали всех желающих. Слушателями университета могли быть все желающие вне зависимости от пола, социального или материального положения, национальности и вероисповедания, политической благонадёжности, статуса предварительного образования и т. д. Для поступления студентам не требовалось предъявлять аттестата да и каких-либо ещё документов, но они не получали дипломов и не могли пользоваться правами студентов правительственных высших учебных заведений. Это было место для получения знания, причем студент сам решал, какие именно лекции он хотел бы прослушать.

В 1908 г. в арбатском доме Шанявских (ул. Арбат, 4), такой университет был открыт благодаря энергии и упорству его жены Лидии Алексеевны Шанявской, лично участвовавшей в организации этого дела. Университет стал называться по имени своего создателя — Московский городской народный университет имени А.Л. Шанявского. В 1912 университет Шанявского переехал на Миусскую площадь, где для него было построено специальное здание. Московский городской народный университет просуществовал чуть более десяти лет, но оставил глубокий след в развитии образования в России. В нём преподавали такие известные учёные, как А. А. Кизеветтер, А. А. Чаянов, М. М. Богословский, Ю. В. Готье и многие другие. В университете учились С. А. Есенин, Н. А. Клюев, С. А. Клычков, Л. С. Выготский и другие.

После Октябрьской революции в 1917 г. все имущество вдовы Шанявского было национализировано, как и университет. В 1920 году академическое отделение университета было ликвидировано, а научно-популяризаторское — объединено с Коммунистическим университетом имени Я. М. Свердлова, который и занял здание на Миусской. Затем там располагался его преемник — Высшая партийная школа. В настоящее время его занимает Российский государственный гуманитарный университет. Здание частично утратило первоначальный декор.

Правление Московского городского народного университета имени А. Л. Шанявского обратилось 27 апреля 1920 г. во Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет Совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов с просьбой о помощи вдове Альфонса Леоновича Шанявского Лидии Алексеевне Шанявской. Прошение возымело действие: Л. А. Шанявской и её секретарше Э. Р. Лауперт выделили паёк, они переехали в Москву. Вскоре, в 1921 г., Лидия Алексеевна Шанявская умерла и была похоронена в общей с мужем могиле в Алексеевском монастыре. Кладбище, как и сам монастырь, впоследствии были уничтожены.

Литература

• Ващило Н., Работкевич И., Слепухина С., «Площадь Просвещения», в сборнике «Московский Архив», выпуск 1, М, Мосгорархив, 1996, ISBN 5-7228-0027-9, c.250-261
• Москва начала века / авт.-сост. О. Н. Оробей, под ред. О. И. Лобова. — М.: O-Мастеръ, 2001. — С. 382. — 701 с. — (Строители России, ХХ век). — ISBN 5-9207-0001-7.

Ссылки

• Сотникова Ирина [www.istina.religare.ru/article292.html Народный университет Шанявского] «Истина и жизнь» 6/2006 ISSN 0869-835X

Отрывок, характеризующий Шанявский, Альфонс Леонович

– Oh, c'est un dur a cuire, [С этим чертом не сладишь.] – говорил один из офицеров, сидевших в тени с противоположной стороны костра.
– Il les fera marcher les lapins… [Он их проберет…] – со смехом сказал другой. Оба замолкли, вглядываясь в темноту на звук шагов Долохова и Пети, подходивших к костру с своими лошадьми.
– Bonjour, messieurs! [Здравствуйте, господа!] – громко, отчетливо выговорил Долохов.
Офицеры зашевелились в тени костра, и один, высокий офицер с длинной шеей, обойдя огонь, подошел к Долохову.
– C'est vous, Clement? – сказал он. – D'ou, diable… [Это вы, Клеман? Откуда, черт…] – но он не докончил, узнав свою ошибку, и, слегка нахмурившись, как с незнакомым, поздоровался с Долоховым, спрашивая его, чем он может служить. Долохов рассказал, что он с товарищем догонял свой полк, и спросил, обращаясь ко всем вообще, не знали ли офицеры чего нибудь о шестом полку. Никто ничего не знал; и Пете показалось, что офицеры враждебно и подозрительно стали осматривать его и Долохова. Несколько секунд все молчали.
– Si vous comptez sur la soupe du soir, vous venez trop tard, [Если вы рассчитываете на ужин, то вы опоздали.] – сказал с сдержанным смехом голос из за костра.
Долохов отвечал, что они сыты и что им надо в ночь же ехать дальше.
Он отдал лошадей солдату, мешавшему в котелке, и на корточках присел у костра рядом с офицером с длинной шеей. Офицер этот, не спуская глаз, смотрел на Долохова и переспросил его еще раз: какого он был полка? Долохов не отвечал, как будто не слыхал вопроса, и, закуривая коротенькую французскую трубку, которую он достал из кармана, спрашивал офицеров о том, в какой степени безопасна дорога от казаков впереди их.
– Les brigands sont partout, [Эти разбойники везде.] – отвечал офицер из за костра.
Долохов сказал, что казаки страшны только для таких отсталых, как он с товарищем, но что на большие отряды казаки, вероятно, не смеют нападать, прибавил он вопросительно. Никто ничего не ответил.
«Ну, теперь он уедет», – всякую минуту думал Петя, стоя перед костром и слушая его разговор.
Но Долохов начал опять прекратившийся разговор и прямо стал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Спрашивая про пленных русских, которые были при их отряде, Долохов сказал:
– La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille, [Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше бы расстрелять эту сволочь.] – и громко засмеялся таким странным смехом, что Пете показалось, французы сейчас узнают обман, и он невольно отступил на шаг от костра. Никто не ответил на слова и смех Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что то товарищу. Долохов встал и кликнул солдата с лошадьми.
«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.

Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.