Швянтойи (посёлок)

Швянтойи Координаты 56°01′41″ с. ш. 21°04′48″ в. д.56.028° с. ш. 21.08° в. д. / 56.028; 21.08    Население 2631 человек Показать/скрыть карты

Швянтойи (лит. Šventoji) — курортный посёлок на западе Литвы, на берегу Балтийского моря, у самого устья одноименной реки. В административном отношении — часть города Паланга. Население — 2631 человек.

На северной окраине, там, где кончается поселок, граница Паланги совпадает с литовско-латвийской границей, и до 2007 года (когда Латвия и Литва вступили в шенгенскую зону) там работали пограничный пост и таможня Бутинге. Через Швянтойи идет кратчайший путь из Клайпеды и Паланги в Лиепаю и Вентспилс.

История

Швянтойи обозначен на карте Г. Целиюса с 1542 года. Местные жители торговали с соседями, сюда прибывали иноземные купцы. Порт Швянтойи был серьёзным конкурентом других портов, особенно после того, как английские купцы получили привилегию на открытие порта, в который могли бы заходить крупные торговые суда. В течение многих веков здесь находилось единственное литовское «окно в Европу», поскольку Мемель (нынешний литовский порт Клайпеда) ещё в XIII веке начал отстраиваться как северный форпост Восточной Пруссии.

В 1685 году посёлку Швянтойи было дано разрешение на самостоятельную торговлю и развитие морского промысла, что оказало значительное влияние на экономику порта.

В 1701 году, во время Северной войны, порт в посёлке был разрушен. И всё же надежда на его восстановление никогда не угасала. Уже в XVIII веках вносились самые разные проекты по его восстановлению, но лишь в 1923—1925 годах начались восстановительные работы.

С 1919 по 1921 год (вместе с Палангой) входил в состав Латвии. Тогда же между Литвой и Латвией разгорелся спор о принадлежности этих территорий, в итоге разрешённый международной арбитражной комиссией, и с 21 марта 1921 года они были переданы Литве.

В 1939—1940 годах, после немецкой аннексии Клайпеды, велись работы на южном и северном молах. Но если в старые времена проживающие здесь курши и жямайты использовали устье одноимённой речушки в основном для отстоя своих рыбацких лодок, то в условиях первой республики, когда Клайпеда опять перешла к Германии, Швянтойи стал единственными морскими воротами республики — здесь устроили гавань, почистили и углубили дно, устроили причалы и проложили дороги (историки отмечают: рыбацкий посёлочек, получив государственное финансирование, начал оживать и расти). Как знаковое событие века отметили заход в порт первого коммерческого грузового судна, доставившего в Литву необходимые товары, затем это стало рядовым явлением. Но крупные суда не могли заходить в порт, так как песок заносил портовые ворота. Однако точку в этом развитии поставила Вторая мировая война.

После Второй мировой войны стратегическое развитие местечка кардинально изменилась. Литва получила в свой состав крупный морской порт Клайпеда, неподалёку, в Латвии, развивался удобный порт Лиепая, и потому о Швянтойи вновь забыли. Территория порта принадлежала рыболовецкому хозяйству «Паюрис». Зато посёлок приобрёл культовый курортный статус.

В 1957 году, для указания пути в Швянтойский порт, на территории посёлка был построен Швянтойский маяк.

С 1972 года Швянтойи административно вошёл в состав города Паланги.

Достопримечательности

В Швянтойи стоит костёл Пресвятой девы Марии Звезды Морей, построенный в начале XXI века на месте прежней деревянной церкви (1931). Работают общеобразовательная школа, амбулатория, почта, торговый центр. Много гостиниц, вилл, домов отдыха, кафе и баров. На берегу реки (восточная часть поселка) стоит заброшенная эстрада. В летний сезон в поселке бурлит оживленная курортная жизнь.

Знаменитые уроженцы

• Миколас Эдмундович Орбакас — артист цирка, бывший муж Аллы Пугачёвой, отец Кристины Орбакайте.

Перспективы

В 2006 году Сейм Литвы принял Закон о Швянтойском государственном морском порте, который предусматривает восстановление порта.

Отрывок, характеризующий Швянтойи (посёлок)

Как по пушному ковру шли по полю лошади, изредка шлепая по лужам, когда переходили через дороги. Туманное небо продолжало незаметно и равномерно спускаться на землю; в воздухе было тихо, тепло, беззвучно. Изредка слышались то подсвистыванье охотника, то храп лошади, то удар арапником или взвизг собаки, не шедшей на своем месте.
Отъехав с версту, навстречу Ростовской охоте из тумана показалось еще пять всадников с собаками. Впереди ехал свежий, красивый старик с большими седыми усами.
– Здравствуйте, дядюшка, – сказал Николай, когда старик подъехал к нему.
– Чистое дело марш!… Так и знал, – заговорил дядюшка (это был дальний родственник, небогатый сосед Ростовых), – так и знал, что не вытерпишь, и хорошо, что едешь. Чистое дело марш! (Это была любимая поговорка дядюшки.) – Бери заказ сейчас, а то мой Гирчик донес, что Илагины с охотой в Корниках стоят; они у тебя – чистое дело марш! – под носом выводок возьмут.
– Туда и иду. Что же, свалить стаи? – спросил Николай, – свалить…
Гончих соединили в одну стаю, и дядюшка с Николаем поехали рядом. Наташа, закутанная платками, из под которых виднелось оживленное с блестящими глазами лицо, подскакала к ним, сопутствуемая не отстававшими от нее Петей и Михайлой охотником и берейтором, который был приставлен нянькой при ней. Петя чему то смеялся и бил, и дергал свою лошадь. Наташа ловко и уверенно сидела на своем вороном Арабчике и верной рукой, без усилия, осадила его.
Дядюшка неодобрительно оглянулся на Петю и Наташу. Он не любил соединять баловство с серьезным делом охоты.
– Здравствуйте, дядюшка, и мы едем! – прокричал Петя.
– Здравствуйте то здравствуйте, да собак не передавите, – строго сказал дядюшка.
– Николенька, какая прелестная собака, Трунила! он узнал меня, – сказала Наташа про свою любимую гончую собаку.
«Трунила, во первых, не собака, а выжлец», подумал Николай и строго взглянул на сестру, стараясь ей дать почувствовать то расстояние, которое должно было их разделять в эту минуту. Наташа поняла это.
– Вы, дядюшка, не думайте, чтобы мы помешали кому нибудь, – сказала Наташа. Мы станем на своем месте и не пошевелимся.
– И хорошее дело, графинечка, – сказал дядюшка. – Только с лошади то не упадите, – прибавил он: – а то – чистое дело марш! – не на чем держаться то.
Остров отрадненского заказа виднелся саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.
– Ну, племянничек, на матерого становишься, – сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).
– Как придется, отвечал Ростов. – Карай, фюит! – крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам.
Старый граф, зная охотничью горячность сына, поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как Илья Андреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатил по зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьи снаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую как и он, Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник по душе, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых он стоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулся улыбаясь.
Подле него стоял его камердинер, старинный, но отяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но также зажиревших, как хозяин и лошадь, – волкодавов. Две собаки, умные, старые, улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремянной графа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычке выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полубутылкой своего любимого бордо.
Илья Андреич был немножко красен от вина и езды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку, сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять. Худой, со втянутыми щеками Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым он жил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждал приятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно было учено) из за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде, в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна.
– Ну, Настасья Ивановна, – подмигивая ему, шопотом сказал граф, – ты только оттопай зверя, тебе Данило задаст.
– Я сам… с усам, – сказал Настасья Ивановна.
– Шшшш! – зашикал граф и обратился к Семену.
– Наталью Ильиничну видел? – спросил он у Семена. – Где она?
– Они с Петром Ильичем от Жаровых бурьяно встали, – отвечал Семен улыбаясь. – Тоже дамы, а охоту большую имеют.
– А ты удивляешься, Семен, как она ездит… а? – сказал граф, хоть бы мужчине в пору!
– Как не дивиться? Смело, ловко.
– А Николаша где? Над Лядовским верхом что ль? – всё шопотом спрашивал граф.