История Литвы

История Литвы (нынешняя территория Литовской Республики) охватывает длительный период времени, начиная с заселения её территории человеком в конце X-IX тысячелетии до н. э. и заканчивая событиями современности.

Происхождение названия

Название «Литва» (Lituae — род. пад. от Litua) впервые упомянуто в Кведлинбургских анналах под 1009 годом в сообщении об убийстве язычниками миссионера Бруно на границе Rusciae и Lituae. Происхождение названия страны и соответствующего этнонима объяснялось по-разному. Несмотря на многочисленность гипотез, ни одна из них не стала общепринятой. По наиболее распространенной версии, топоним возник от названия небольшой речушки Летавка, притока Няриса. По другой популярной версии, термин происходит от названия реки Латава, притока Швянтойи, протекающей в Аникщяйском районе, где существует одноимённое городище. Согласно более современной гипотезе, название страны могло произойти от этнонима «леты» или «лейти», которым жители окрестных земель называли дружинников литовских князей (leičiai).

Польский историк XV века Ян Длугош приводит следующую легенду о происхождении названия Литва:

Утверждают, что во времена гражданских войн, которые разгорелись сначала между Марием и Суллой, а затем между Юлием Цезарем и Помпеем Великим и их преемниками, они [литовцы и самогиты] оставили древние места своего жительства и отчую землю в уверенности, что вся Италия погибнет во взаимном истреблении. Вместе с женами, скотом и домочадцами литовцы пришли на обширные и пустынные пространства, доступные одним зверям, почти постоянно подверженные жгучим морозам и называемые у писателей «пущи», в северную страну, которую они, по отчему и древнему имени [Италия] назвали Литалией, племени же они дали имя литалов, добавив впереди одну только букву «л», которую еще и ныне прибавляют итальянцы в своем народном языке.

— Ян Длугош, «История Польши»

А. А. Шахматов сопоставил слово Lietuvà с кельтским названием Арморики (ср.-ирл. Letha, валл. Llydaw < *pḷtau̯-) и предположил, что балты переняли это название от венетов, однако эта гипотеза не нашла поддержки у других учёных. Я. Отрембский считал, что слово *lei̯tuvā было первоначально основой на *-ū-: *lei̯tūs и обозначало местность вокруг реки *lei̯tā (как Vilnius — местность у реки Vilnia) < líeti «лить». Этой рекой Отрембский считает Неман. К. Кузавинис предположил, что слово Lietuvà генетически связано с гидронимом Летавка (Lietauka), названием притока Няриса. Это небольшая речка, протяженностью около 11 км, находящаяся в 30 км от Кернаве, важного политического центра древнего Литовского государства.

По мнению З. Зянкявичюса, слово Lietuvà восходит к прабалтийскому *lei̯tuvā, которое первоначально сопоставляли с лат. lītus «берег», однако эта этимология слаба с семантической точки зрения — историческая Литва не находилась на побережье.

Древнейшая история

Территория современной Литвы, по данным археологических исследований, была обитаема людьми с конца десятого — девятого тысячелетия до н. э. Древнейшие стоянки обнаружены в юго-восточной части страны. С ростом числа поселений в восьмом — шестом тысячелетиях до н. э. они появились в долинах рек Немана, Вилии, Меркиса. Обитатели их занимались охотой и рыболовством, использовали лук и стрелы с кремнёвыми наконечниками, скребки для обработки кожи, удочки и сети. В конце неолита (третье тысячелетие до н. э. — второе тысячелетие до н. э.) на территорию современной Литвы с юга и юго-востока Центральной Европы проникли носители культур шнуровой керамики и ладьевидных боевых каменных топоров, отождествляемые с индоевропейскими племенами. Они занимались земледелием, разводили домашних животных, выращивали зерновые культуры. Однако охота и рыболовство оставались основными занятиями местных жителей. С этого времени между Вислой и Западной Двиной начинает складываться культура предков балтийских племён.

В XVI веке до н. э. появились бронзовые орудия (топоры, наконечники копий, мечи, ножи, украшения), первоначально завозимые из Скандинавии, из Западной Европы и юга современной России, затем изготавливаемые на месте. В VI—V веках до н. э. к балтам приходят железные орудия. Местное производство изделий из железа начинается только в I веке н. э. Каменные и бронзовые орудия продолжали использоваться наряду с железными, затем инструменты и орудия изготовлялись преимущественно из железа, бронза применялась в изготовлении украшений. Распространение железных орудий (топоров для вырубки леса, деревянная соха с железным лезвием и т. п.) привело к развитию земледелия, ставшего основой хозяйства.

Балтийские племена были расселены на Балтийском поморье между устьями Вислы и Западной Двины; позже они заняли половину бассейна Западной Двины и почти весь бассейн Немана, на западе доходя до низовьев Вислы, на юге — до середины Западного Буга. По обряду захоронения балтские племена разделяются на западных и восточных. На территории, занятой современной Литовской Республикой, по нижнему течению Немана и его притокам, Дубисе и Невяже, жили восточно-балтские племена жмудь (жемайты), и аукштота (аукштайты). Отличительной этнической особенностью аукштайтов и жемайтов являются захоронения с конями, то есть рядом или около захоронения человека хоронили сожженного или не сожженного коня или его частей — голову, копыта, шкуру; предметы конского снаряжения. Аукштайты и жемайты имели и этноопределяющие женские украшения.

К западу от жмуди по берегу моря жили десять колен пруссов — западные балты. Захоронения пруссов, как правило, содержат прослойки глины, а также конские останки. Еще одна большая группа западных балтов — ятвяги жили к востоку от пруссов, соседствуя с аукштайтами и достигая Западного Буга и северных пределов Волыни.

Раннее средневековье

Именно в верхнем и среднем Принеманье и землях по верхнему течению реки Вилии, на основании анализа летописных упоминаний, находилась летописная Литва XI—XIII веков. Традиционно считается, что этническую основу Литвы положили носители культуры восточнолитовских курганов. Соседями летописной Литвы были отчасти ливы, и славяне (кривичи, дреговичи, мазовшане, поморяне).

К Х—XI векам относится формирование нескольких племен, известных под особыми названиями: летыгола (латгалы) — по правой стороне нижнего течения Западной Двины, жемгала (семигаллы) — по левому берегу её от середины до моря, корсь (курши, у западных писателей куроны) — на полуострове Рижского залива. Из всех этих народов более других развилась культура у пруссов, что объясняется их особым географическим положением, рано заставившим их вступить в борьбу с соседями. У пруссов развились народные мифы, сложились эпические сказания о Войдевуте и Прутене, образовался правильный культ богов и жреческое сословие, бывшее единственной связью между литовскими племенами.

Средневековые писатели изображают литовцев (литвинов) в домашнем быту добродушными, обходительными и гостеприимными, на войне — суровыми, хищными. В IX и X веках литвины занимались преимущественно звероловством, рыболовством, изредка земледелием; есть указание на бортевое пчеловодство и на скотоводство, особенно на разведение лошадей, которых они употребляли в пищу. Торговые сношения у них были с городами славяно-балтийского поморья и с землей кривичей: они меняли шкуры, меха, воск на металлические изделия и оружие. Среди литовцев рано встречаются зачатки сословий: были роды, владевшие многочисленной не свободной челядью; из этих родов избирались местные князья (кунигасы). Рабами (несвободная челядь) были главным образом военнопленные. Жреческое сословие не составляло особой касты; доступ в него был свободен. Оно пользовалось громадным значением в народе и было многочисленно. Жрецы у литовцев назывались вайделотами (лит. Vaidila); были и жрицы вайделотки. Богам своим литовцы приносили в жертву животных, а в торжественных случаях — и людей. При погребении знатные сожигались вместе с любимыми предметами и рабами. Загробную жизнь литовцы представляли себе продолжением настоящей.

До XIII века у литовцев не было объединяющей политической власти, как не было и объединяющих центров-городов. Со второй половины XII века в источниках упоминаются литовские князья, но власть их простирается только на незначительную территорию. Отсутствие политической организации сказалось особенно тяжело после того, как с конца XII века и с начала XIII века на границах литовской земли стали поселяться немцы, с каждым годом продвигавшиеся все дальше. Сначала балтские племена стараются, каждое в отдельности, отстоять свою самостоятельность; когда силы их ослабевают, они примыкают к государствам ближайших соседей, напр. князей славянского поморья, Святополка и Мествина. Это, впрочем, только на время задержало наступление немцев, к концу XIII в. окончательно подчинивших себе пруссов, латышей и жемгалу.

Зарождение государства

Зарождение государства относят к XIII веку. Свидетельством существования отдельных догосударственных образований считается договор 1219 года между галицко-волынскими князьями и 21 литовским князем. В договоре среди 5 старших князей упоминается Миндовг (жил ок. 1195—1263, правил 1238—1263), который, унаследовав власть в своём уделе от отца, около 1236 года уничтожил или изгнал соперников, объединил под своей властью земли изначальной Литвы.

Под его властью в 1236—1258 годах сложилось государственное образование на части территории современных Литвы и Белоруссии между средним течением Немана, Вилией и её притока Святой. Процесс формирования нового государства был довольно продолжительным и происходил путём династических браков, соглашений (в редких случаях захвата) между отдельными княжествами при сохранении льгот, привилегий и конкретного самоуправления (по принципу «старины не рушить, новизны не вводить").

Экспансия немецких крестоносцев на протяжении нескольких веков была также определяющим фактором истории Литвы. Первый значительный поход меченосцев окончился их поражением в битве при Сауле (Шяуляй) в 1236 году от жемайтов (жмудь) с жмудским князем Викинтасом, как полагают, во главе. После гибели в бою магистра ордена и 48 из 55 рыцарей, против ордена восстали покорённые курши, земгалы, селоны и орден утратил завоёванные им земли на левом берегу Западной Двины.

Немецкие крестоносцы вовлекались в междоусобную борьбу литовских князей. Князь Товтивил, владения которого захватил Миндовг в конце 1240-х, заключил союз с Даниилом Галицким, женатым на его сестре, и принял крещение в Риге. Когда началась война объединённых сил Даниила Галицкого и Ливонского ордена против Миндовга, тот был вынужден (1250) отправить послов через Ригу к папе римскому Иннокентию IV, получить его согласие на крещение и принять крещение в 1251. Ливонский орден прекратил воевать с Миндовгом и оказал ему поддержку в войне против галицко-волынского князя. В июле 1253 года Миндовг был коронован королём Литвы. Таким образом установилась связь между Миндовгом и папским престолом, независимая от Ливонского ордена. Литва была признана христианским королевством. Миндовг отдал Ливонскому ордену за поддержку часть земель. По окончании войны с Даниилом Галицким Миндовг уступил Чёрную Русь сыну Даниила Роману в качестве своего вассала (но вскоре эти земли вновь перешли под контроль Миндовга),и отдал свою дочь в жёны другому сыну Даниила Шварну.

Между тем крестоносцы во второй половине XIII века завладели всеми землями пруссов от устья Вислы до Куршского залива, несмотря на их сопротивление. Сопротивление западных балтов (битва при Дурбе, 1260; восстание пруссов под руководством Геркуса Мантаса, 1260—1274) сдержало экспансию крестоносцев в литовские земли и позволило укрепиться государству. Вероятно, сопротивление родственных племён крестоносцам повлияло на возвращение Миндовга к язычеству (1261) и его решение, разорвав мир с Ливонским орденом (1260 или 1261), заключить союз с Александром Невским. Войска Миндовга и Тройната вторглись в Ливонию, но взять замок Цесис не смогли.

Стремление Миндовга к единоличному правлению порождало врагов. 12 сентября 1263 года Миндовг был убит князьями Тройнатом и Довмонтом.

По мнению ряда белорусских историков, созданная в период существования Полоцкого и Туровского, а позже Гродненского, Новогрудского, Смоленского и других княжеств материальная и духовная культура стала основой государствообразующих процессов на территории Верхнего и Среднего Принеманья. Подобные процессы были проявлением и органической частью мирного балто-славянского взаимодействия в биэтничном регионе. Переход балто-славянского симбиоза на новую ступень эволюции произошел вследствие разрушения политической системы Восточной Европы (агрессия Ливонского и Тевтонского орденов, монголо-татарское иго). Образование Великого Княжества Литовского дало возможность населению региона защитить свою независимость и создать условия для дальнейшего социального, политического, экономического и культурного развития.

Великое княжество Литовское

Созданное Миндовгом государство не распалось. Власть в нем принадлежала Тройнату (1263—1264), затем сыну Миндовга Войшелку (1264—1267). Войшелк, на сестре которого был женат Шварн, находился под русским влиянием, принял православие, поддерживал тесные контакты с галицкими и волынскими князьями, при поддержке их дружин завладел властью в Литве. Жмудь его власти не подчинилась и фактически, как полагают, он правил только Чёрной Русью (сейчас — северо-западная часть Беларуси) и южной частью Литвы. Продолжая политику централизации Литвы, Войшелк уничтожал противников, победил Довмонта (бежал в Псков) и других удельных князей. Войшелк оставил власть Шварну (1267—1269) и был убит, по некоторым сведениям, его братом Львом, также стремившимся к власти над литовским княжеством. После смерти Шварна властью завладел князь Тройден (1269 или 1270—1282). Он успешно воевал с Ливонским орденом (битвы 1270, 1279) и с волынскими князьями. После смерти Тройден князем стал, по-видимому, Довмонт. После гибели Довмонта правили сначала Будикид, затем Пукувер Будивид. Пукувер Будивид, отец Витеня и Гедимина, стремился отразить экспансию крестоносцев в южную часть Жемайтии.

С конца XIII века и в XIV веке территория Великого княжества Литовского стремительно росла и достигла берегов Чёрного моря. Вскоре к ВКЛ добровольно присоединился остаток удельных княжеств на территории современной Беларуси: Полоцк - в 1307 году; Витебск - в 1320 году; Брест, Минск, Туров и Пинск - в 1320 - 1330-е года; Мстиславль - в 1358 году.

После Пукувера Будивида правил сначала один из его сыновей Витень (1295—1316), способный полководец и дипломат. Он успешно воевал против Ливонского ордена и прекратил его нападения на Литву, а также предпринял одиннадцать походов в прусские владения Тевтонского ордена, которыми защитил Жемайтию. Витень подчинил себе Пинское и Туровское княжества, брестские и дрогичинские земли. Тем временем крестоносцы возвели на левом берегу Немана крепости Рагнит (Неман, 1288), Тильзит (Советск, 1288), Христмемель (1313), на правом — Георгенбург (Юрбаркас, 1336), Байербург (1337) и совершали из них постоянные нападения на литовские земли. После Витеня великим князем литовским стал его брат Гедимин, основатель династии Гедиминовичей. Ведя ожесточённую борьбу с немецкими рыцарями, он нанёс им ряд поражений и в 1322 заключил союз с князем Мазовии и в 1325 — с королём Польши Владиславом Локотком. Во время княжения Гедимина наиболее успешно проходили процессы объединения белорусских земель. Важным его достижением было создание независимой от Москвы Литовской православной митрополии с центром в Новогрудке. Попутно Гедимин положил основание русскому вектору политики Великого Княжества Литовского, который развивался в последующие десятилетия.

В 1385 году великий князь литовский Ягайло Кревским договором обязался объединить Литву и Польшу в персональной унии в случае его избрания польским королём. В 1386 году он был коронован королём польским, а в 1387 официально крестил Литву.

С 1392 года Литвой фактически правил великий князь Витовт, кузен и формальный наместник Ягайлы. Во время его правления (1392—1430) Литва достигла вершины своего могущества. Изнурительная борьба с Тевтонским орденом, в ходе которой Витовт сам пользовался помощью ордена против Ягайло, достигла апофеоза в 1410 году , когда орден был разбит в Грюнвальдской битве объединёнными войсками Литвы во главе с Витовтом и Польши во главе с Ягайло. После грюнвальдской битвы к Литве была присоединена Жмудь. С конца правления Витовта за государством окончательно закрепилось название — «Великое княжество Литовское, Жемайтское и Русское». Государственным языком (языком работы великокняжеской канцелярии) в Великом княжестве Литовском был старобелорусский. Современный литовский язык употреблялся в основном в домашнем общении на территории расселения литовского этноса.

Казимир Ягеллон (1440—1492) расширил международное влияние династии Ягеллонов — подчинил Польше Пруссию, посадил своего сына на чешский и венгерский троны. В 1492—1526 существовала политическая система государств Ягеллонов, охватывавшая Польшу (с вассалами Пруссией и Молдавским княжеством), Литву, Чехию и Венгрию.

Речь Посполитая

В 1569 была заключена уния с Польшей в Люблине (по её условиям украинские земли Великого княжества Литовского были переданы Польше — ранее в неё входили только Русское, Хелмское и Белостокское воеводства). Согласно акту Люблинской унии Литвой и Польшей правил совместно избираемый король, а государственные дела решались в общем Сейме. Однако правовые системы, армия и правительства оставались отдельными.

В XVI—XVIII веках в Великом княжестве Литовском господствовала шляхетская демократия, происходила полонизация шляхты и её сближение с польской шляхтой.

Российская империя

В XVIII веке, после Северной войны, Польско-литовское государство пришло в упадок, попав под протекторат России. В 1772, 1793 и 1795 годах вся территория Польши и Литвы была поделена между Россией, Пруссией и Австрией. Великое княжество Литовское было присоединено к России.

Попытки восстановить государственность вызвали переход польско-литовского дворянства на сторону Наполеона в 1812 году, а также восстания 1830—1831 и 1863—1864 гг., которые окончились поражением. Во второй половине XIX века на территории бывшего Великого княжества Литовского начали формироваться литовское и белорусское национальные движения.

Первая мировая и гражданская войны

В Первую мировую войну (лето 1915) Литва была оккупирована Германией.

16 февраля 1918 года в Вильне представительство литовского народа — Литовская Тариба (лит. Lietuvos Taryba) — провозгласило восстановление отдельного независимого Литовского государства.

11 июля страна была провозглашена Литовским королевством. На престол решено было пригласить немецкого принца Вильгельма фон Ураха. Но уже 2 ноября решение о монархическом строе было отозвано.

В ноябре 1918 часть территории Литвы была занята Красной Армией. Сформированное большевиками в декабре, во время наступления Красной Армии, Временное революционное рабоче-крестьянское правительство Литвы (лит. Lietuvos laikinoji revoliucinė darbininkų ir valstiečių vyriausybė) в занятом частями РККА Двинске (Даугавпилсе) опубликовало манифест, провозгласивший низложение власти германских оккупантов, роспуск Литовской Тарибы, переход власти к Советам депутатов трудящихся и создание Литовской Советской Республики. Одновременно прошли коммунистические демонстрации в городах Литвы (а в некоторых появились и Советы рабочих депутатов, реальной властью, как правило, не обладавшие).

В январе 1919 красные части заняли большую часть территории Литвы, с которых были выведены немецкие войска. Образованные ранее Советы разгонялись и вместо них создавались Ревкомы. 5 января части Красной Армии заняли Вильнюс, куда переехало советское правительство Винцаса Мицкявичюса-Капсукаса. В связи с осложнением положения на фронтах Гражданской войны в России, вызванными наступлениями белых армий А. В. Колчака, Н. Н. Юденича, А. И. Деникина и польских частей, 27 февраля 1919 года Литовская советская республика объединилась с Советской Белоруссией в Литовско-Белорусскую Советскую Социалистическую Республику (Республика Литбел), просуществовавшую около полугода (февраль—август 1919) на контролируемых красными и их сторонниками территориях Литвы и Белоруссии. Летом 1919 года части Красной Армии были выбиты из территории Литвы. Мир был заключён 12 июля 1920 по Московскому договору РСФСР — Литва (1920).

Межвоенный период

Первая республика

Формирование Литовского государства продолжалось на остальной территории Литвы, с которой не были выведены немецкие войска.

В 1920—1922 годах Литовское государство было признано международным сообществом. В то же время Вильна (Вильнюс) и весь Виленский край, населённый литовцами, белорусами, поляками и евреями, в период с октября 1920 по март 1922 представляли собой псевдогосударственное образование — Срединную Литву, — а затем до сентября 1939 входили в состав Польши в качестве Виленского воеводства.

В 1922 в Литве была принята конституция, предусматривавшая создание парламентской республики.

Военный переворот

В 1926 в Литве произошёл военный переворот, возглавивший его лидер партии таутининков Антанас Сметона установил авторитарный режим.

12 сентября 1934 года по инициативе Литвы в Женеве был создан политический союз Эстонии, Латвии и Литвы, иначе называемый Балтийской Антантой.

22 марта 1939 Германия предъявила Литве ультиматум с требованием передать ей район Клайпеды, который Литва была вынуждена принять.

Вторая мировая война

18 сентября 1939 Вильно заняла Красная Армия, однако в отличие от остальной территории восточной Польши город не был включён в состав Советской Белоруссии. Через месяц, несмотря на то, что численность литовцев в Вильно составляла лишь несколько процентов, по Договору о передаче Литовской Республике города Вильно и Виленской области и о взаимопомощи между Советским Союзом и Литвой от 10 октября 1939 года часть юго-восточной Литвы и Вильно были переданы Литве. 27 октября 1939 года в Вильно вошли части литовской армии.
По тому же договору в Литве было размещено «строго ограниченное количество советских наземных и воздушных вооружённых сил».

Лишь после того, как германская военная кампания против Польши завершилась и при этом дело не дошло до перенесения военных действий вермахта на территорию Литвы, Сталин позволил себе распорядиться, чтобы Красная Армия при своем вступлении широким фронтом в Восточную Польшу (начиная с 17 сентября) временно заняла стратегически важные районы Южной Литвы.

— Фляйшхауэр Ингеборг. Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938—1939.

В марте 1940 года на 11 конференции Балтийской Антанты в Риге министры иностранных дел Балтийских стран вновь подтвердили решимость «остаться вне вооруженных конфликтов и обеспечивать их (своих стран) независимость и безопасность». Между декабрем 1939 года и апрелем 1940 года все три страны Балтии заключили торговые соглашения, в соответствии с которыми Германия должна была закупать около 70 процентов всего балтийского экспорта. Начиная с мая 1940 года советское правительство в нескольких заявлениях литовскому правительству обвиняло литовские власти в несоблюдении договора о дружбе и взаимопомощи и во враждебных действиях. В конце мая оно заявило о похищении двух солдат советского гарнизона.

14 июня 1940 года Литве, а одновременно также Латвии и Эстонии были предъявлены однотипные ультиматумы с требованием допустить на территорию страны дополнительные советские войска, отставки правительства и ареста нескольких министров.

Так Англии удалось с мая по август 1939 года распространить в мире утверждение, будто Германия непосредственно угрожает Литве, Эстонии, Латвии, Финляндии, Бессарабии, а также Украине. Часть этих стран с помощью подобных утверждений отклонили обещанные гарантии и они тем самым сделались частью фронта окружения Германии.
…….
Но еще во время наступления наших войск в Польше советские правители внезапно, вопреки договору, выдвинули притязания также на Литву.
Германский Рейх никогда не имел намерения оккупировать Литву и не только не предъявлял никаких подобных требований литовскому правительству, но, наоборот, отклонил просьбу тогдашнего литовского правительства послать в Литву немецкие войска, поскольку это не соответствовало целям германской политики.
Несмотря на это, я согласился и на это новое русское требование. Но это было лишь началом непрерывной череды все новых и новых вымогательств.

— из обращения Адольфа Гитлера к немецкому народу в связи с началом войны против Советского Союза

Получив советский ультиматум, президент Литвы А. Сметона настаивал на сопротивлении Красной Армии и отводе литовских войск в Восточную Пруссию, но главнокомандующий Литовской армией генерал В. Виткаускас отказался это сделать. Большинство членов правительства также высказалось за принятие ультиматума СССР, после чего Сметона покинул страну. 15 июня ультиматум был принят и генерал Виткаускас приказал соблюдать все правила вежливости и выражать дружественные чувства по отношению к вступающим советским войскам. В Литву вошли дополнительные советские воинские части и было сформировано Народное правительство. 19 июня в Литве были запрещены все политические партии и организации.

14—15 июля 1940 года были проведены выборы в Народный сейм (с единственным списком блока «Союз трудового народа Литвы»). 21 июля Народный сейм провозгласил образование Литовской ССР и постановил просить Верховный Совет СССР принять Литовскую ССР в состав СССР. 3 августа 1940 года Верховный Совет СССР удовлетворил эту просьбу, Советская Литва вошла в состав СССР (см. Присоединение Прибалтики к СССР (1939—1940)).

10 января 1941 года в Москве министр иностранных дел СССР В. М. Молотов и германский посол Шуленбург подписали секретный протокол, по которому Германия отказывалась от притязаний на часть территории Литвы, указанную в секретном Дополнительном протоколе от 28 сентября 1939 года. Также в этом соглашении оговаривалось выселение с приграничных территорий (Сувалкийский и др. районы) жителей литовской и польской национальностей (всего было переселено несколько десятков тысяч человек).

В июне 1941 года из Литвы, как и из всей Прибалтики, советскими властями были проведены депортации населения в Сибирь.

С августа 1941 до конца 1944 года Литва была оккупирована Германией и входила в состав рейхскомиссариата Остланд.

С июня 1944 РККА начала разгром немецких войск на территории Литвы, в июле заняла Вильнюс, восстановила суверенитет СССР на всей территории ЛССР, позднее дополнительно включив в состав Литовской ССР Мемель (нынешняя Клайпеда).

Литовская Советская Социалистическая Республика

До 1990 года Литва (как Литовская ССР) находилась в составе СССР.

Восстановление независимости

Образованное в 1988 году общественно-политическое движение Саюдис, провозгласив целями культурное возрождение, демократизацию, экономическую самостоятельность республики, фактически возглавило движение к восстановлению государственной независимости.

18 мая 1989 года Верховный Совет Литовской ССР принял закон, по которому на территории Литвы действовали только законы, принятые или ратифицированные Верховным Советом Литовской ССР.

8 февраля 1990 года были признаны юридически ничтожными и поэтому недействительными решения Народного сейма 1940 года о вступлении Литвы в состав СССР.

На выборах в Верховный совет Литовской ССР 24 февраля 1990 года (дополнительные голосования в отдельных округах 4 марта и 10 марта) кандидаты Саюдиса получили 101 мандат из 141. Другие кандидаты разделяли с ними стратегическую цель, отличаясь лишь склонностью к более умеренной тактике. На первом заседании вновь избранного Верховного Совета 11 марта 1990 года был принят Акт восстановления независимости Литвы.

Принятое Третьим съездом народных депутатов СССР 15 марта 1990 года постановление объявляло недействительными «односторонние решения Верховного Совета Литовской ССР, противоречащие статьям 74 и 75 Конституции СССР», и поручало Президенту СССР, Верховному Совету СССР, Совету Министров СССР обеспечить «до принятия соответствующих решений по данному вопросу защиту законных прав каждого человека, проживающего в Литве, равно как и соблюдение на территории Литовской ССР прав и интересов СССР, а также союзных республик». Президент СССР М. С. Горбачёв в телеграмме на имя председателя Верховного Совета Литовской ССР потребовал в трёхдневный срок сообщить о мерах по реализации постановления.

Руководство Литвы неоднократно в различных формах предлагало СССР начать переговоры об урегулировании отношений. Советское руководство, игнорируя эти предложения, требовало отмены Акта о восстановлении независимости Литвы и всех последовавших правовых актов.

Заявление Правительства СССР от 20 марта подчеркивало, «что все объекты союзного подчинения, находящиеся на территории Литовской ССР, являются собственностью Союза ССР», и предупреждало, что «принятие республиканскими органами решений, нарушающих единство финансово-кредитной системы страны, внешнеэкономических связей СССР, будет рассматриваться как противоречащее действующему законодательству Союза ССР, интересам союзных республик и Союза в целом». Последовавший Указ Президента СССР «О дополнительных мерах по обеспечению прав советских граждан, охране суверенитета Союза ССР на территории Литовской ССР» предписывал Совету Министров СССР, исполнительным и распорядительным органам местных Советов народных депутатов Литовской ССР, правоохранительным органам обеспечить соблюдение требований Конституции СССР и законов СССР по защите прав и законных интересов граждан СССР, «проживающих или находящихся на территории Литовской ССР», усиление охраны участка «границы СССР, проходящего по территории Литовской ССР», и контроля за выдачей виз и разрешений «для иностранных граждан на въезд в Литовскую ССР». В ответ Верховный Совет Литовской Республики 22 марта принял обращение «К народам, правительствам и людям доброй воли мира» с констатацией подготовки насилия «против Литовской Республики и её граждан другим государством» и просьбой «своими протестами противодействовать возможному использованию силы».

26 марта группы советских десантников заняли здания городского комитета Коммунистической партии Литвы, Высшей партийной школы, Дома политического просвещения, 27 марта — здание ЦК КПЛ, позднее другие общественные здания. Одновременно, с 18 апреля, применялись экономические санкции (ограничения поставок, прежде всего энергоносителей; этот комплекс мер в Литве получил именование «экономической блокады»).

Власти трех балтийских республик возобновили действие подписанной в 1934 году «Декларации о единодушии и сотрудничестве Латвийской Республики, Литовской Республики и Эстонской Республики». В июне лидеры трех республик провели переговоры с М. Горбачевым в Москве, но они оказались безрезультатными. Однако, ближе к концу июня консенсус все-таки был найден: Горбачев попросил председателя Верховного Совета Литвы В. Ландсбергиса приостановить действие Акта о восстановлении независимости. В Литве решили приостановить действие акта ровно на сто дней, а Горбачев пообещал снять блокаду, что и произошло 2 июля 1990 года. Апогея противостояние достигло в январе 1991 года. 8 января участники несанкционированного митинга просоветской коммунистической организации «Единство» предприняли попытку прорваться в здание Верховного Совета Литвы. В выступлении по радио и телевидению председатель Верховного Совета Витаутас Ландсбергис призвал сторонников независимости не допустить захвата парламента, правительственных зданий и важнейших объектов инфраструктуры. Одновременно 8-9 января в Литву были переброшены бойцы спецподразделения «Альфа», Псковской дивизии ВДВ и других частей. 10 января Горбачёв потребовал отмены антиконституционных актов и восстановления действия советской Конституции. В течение дня 11 января советскими частями были заняты Дом печати в Вильнюсе, ретрансляционный телевизионный узел в Неменчине, другие общественные здания в Вильнюсе, Алитусе, Шяуляй. В тот же день на пресс-конференции в ЦК КПЛ Юозас Ермалавичюс объявил о создании Комитета национального спасения Литовской ССР, провозглашавшегося единственным легитимным органом власти в Литве. В ночь с 12 января на 13 января одна колонна советской бронетехники направилась в центр Вильнюса , другая — к телевизионной башне. 13 января 1991 года при штурме советскими солдатами телевизионной башни погибло 14 безоружных человек, свыше 600 было ранено. Атака на парламент не состоялась.

Однако, освещение событий средствами массовой информации, реакция глав государств и общественности, в том числе в СССР, сделали невозможными дальнейшие попытки силой восстановить советский контроль. В феврале 1991 года восстановленная Литовская Республика была признана Исландией.

В августе 1991 года, после провала Августовского путча в Москве, Литовская Республика была признана Россией и международным сообществом, в сентябре 1991 стала членом ООН.

В 2001 году Литва вступила во Всемирную торговую организацию.

В 2003 году был подписан договор о вступлении Литвы в Европейский союз, который подтвердили граждане Литвы на референдуме. 1 мая 2004 года Литва вступила в Европейский союз. 29 марта 2004 Литву приняли в НАТО.

Литература

• Балтрамайтис С. О. [runivers.ru/lib/book4329/ Сборник библиографических материалов для географии, истории, истории права, статистики и этнографии Литвы с приложением списка литовских и древнепрусских книг с 1553 по 1903 г.] — СПб.: Тип. В. Безобразова и Комп, 1904.
• [kz44.narod.ru/Litva.pdf Трагедия Литвы: 1941—1944. Сборник архивных документов о преступлениях литовских коллаборационистов в годы Второй мировой войны]. — М.: Европа, 2006.
• Эйдинтас А., Бумблаускас А., Кулакаускас А., Тамошайтис М. История Литвы / пер. Е. Суворовой. — Вильнюс: Eugrimas, 2013. — 317 c. ISBN 978-609-437-165-3.
• Eidintas A., Bumblauskas A., Kulakauskas A., Tamošaitis M. [urm.lt/uploads/default/documents/Travel_Residence/history_of_lithuania_new.pdf The History of Lithuania] / Translated and edited by S. Kondratas and R. Kondratas. — Revised 2nd edition. — Vilnius: Eugrimas, 2015. — 328 p. ISBN 978-609-437-163-9.
• Kiaupa Z. The History of Lithuania. — Vilnius: Baltos Lankos Publishing House, 2005. — 360 p.
• Ochmański J. Historia Litwy. — Zakład Narodowy im. Ossolińskich, 1982. ISBN 9788304008861.
• Snyder T.. The Reconstruction of Nations: Poland, Ukraine, Lithuania, Belarus, 1569-1999. — Yale University Press, 2003. ISBN 9780300105865.
• Stone D. The Polish–Lithuanian state: 1386–1795. — University of Washington Press, 2001.

Ссылки

• [viduramziu.lietuvos.net/ru/index.htm Средневековая Литва. Сайт историка Томаса Баранаускаса.]
• [www.localhistories.org/lithuania.html A Brief History of Lithuania] By Tim Lambert.

Отрывок, характеризующий История Литвы

Он, смеючись, оглядывался назад на своего казака, который с двумя лошадьми в поводу стоял несколько шагов позади его.
Только что князь Несвицкий хотел двинуться вперед, как опять солдаты и повозки напирали на него и опять прижимали его к перилам, и ему ничего не оставалось, как улыбаться.
– Экой ты, братец, мой! – говорил казак фурштатскому солдату с повозкой, напиравшему на толпившуюся v самых колес и лошадей пехоту, – экой ты! Нет, чтобы подождать: видишь, генералу проехать.
Но фурштат, не обращая внимания на наименование генерала, кричал на солдат, запружавших ему дорогу: – Эй! землячки! держись влево, постой! – Но землячки, теснясь плечо с плечом, цепляясь штыками и не прерываясь, двигались по мосту одною сплошною массой. Поглядев за перила вниз, князь Несвицкий видел быстрые, шумные, невысокие волны Энса, которые, сливаясь, рябея и загибаясь около свай моста, перегоняли одна другую. Поглядев на мост, он видел столь же однообразные живые волны солдат, кутасы, кивера с чехлами, ранцы, штыки, длинные ружья и из под киверов лица с широкими скулами, ввалившимися щеками и беззаботно усталыми выражениями и движущиеся ноги по натасканной на доски моста липкой грязи. Иногда между однообразными волнами солдат, как взбрызг белой пены в волнах Энса, протискивался между солдатами офицер в плаще, с своею отличною от солдат физиономией; иногда, как щепка, вьющаяся по реке, уносился по мосту волнами пехоты пеший гусар, денщик или житель; иногда, как бревно, плывущее по реке, окруженная со всех сторон, проплывала по мосту ротная или офицерская, наложенная доверху и прикрытая кожами, повозка.
– Вишь, их, как плотину, прорвало, – безнадежно останавливаясь, говорил казак. – Много ль вас еще там?
– Мелион без одного! – подмигивая говорил близко проходивший в прорванной шинели веселый солдат и скрывался; за ним проходил другой, старый солдат.
– Как он (он – неприятель) таперича по мосту примется зажаривать, – говорил мрачно старый солдат, обращаясь к товарищу, – забудешь чесаться.
И солдат проходил. За ним другой солдат ехал на повозке.
– Куда, чорт, подвертки запихал? – говорил денщик, бегом следуя за повозкой и шаря в задке.
И этот проходил с повозкой. За этим шли веселые и, видимо, выпившие солдаты.
– Как он его, милый человек, полыхнет прикладом то в самые зубы… – радостно говорил один солдат в высоко подоткнутой шинели, широко размахивая рукой.
– То то оно, сладкая ветчина то. – отвечал другой с хохотом.
И они прошли, так что Несвицкий не узнал, кого ударили в зубы и к чему относилась ветчина.
– Эк торопятся, что он холодную пустил, так и думаешь, всех перебьют. – говорил унтер офицер сердито и укоризненно.
– Как оно пролетит мимо меня, дяденька, ядро то, – говорил, едва удерживаясь от смеха, с огромным ртом молодой солдат, – я так и обмер. Право, ей Богу, так испужался, беда! – говорил этот солдат, как будто хвастаясь тем, что он испугался. И этот проходил. За ним следовала повозка, непохожая на все проезжавшие до сих пор. Это был немецкий форшпан на паре, нагруженный, казалось, целым домом; за форшпаном, который вез немец, привязана была красивая, пестрая, с огромным вымем, корова. На перинах сидела женщина с грудным ребенком, старуха и молодая, багроворумяная, здоровая девушка немка. Видно, по особому разрешению были пропущены эти выселявшиеся жители. Глаза всех солдат обратились на женщин, и, пока проезжала повозка, двигаясь шаг за шагом, и, все замечания солдат относились только к двум женщинам. На всех лицах была почти одна и та же улыбка непристойных мыслей об этой женщине.
– Ишь, колбаса то, тоже убирается!
– Продай матушку, – ударяя на последнем слоге, говорил другой солдат, обращаясь к немцу, который, опустив глаза, сердито и испуганно шел широким шагом.
– Эк убралась как! То то черти!
– Вот бы тебе к ним стоять, Федотов.
– Видали, брат!
– Куда вы? – спрашивал пехотный офицер, евший яблоко, тоже полуулыбаясь и глядя на красивую девушку.
Немец, закрыв глаза, показывал, что не понимает.
– Хочешь, возьми себе, – говорил офицер, подавая девушке яблоко. Девушка улыбнулась и взяла. Несвицкий, как и все, бывшие на мосту, не спускал глаз с женщин, пока они не проехали. Когда они проехали, опять шли такие же солдаты, с такими же разговорами, и, наконец, все остановились. Как это часто бывает, на выезде моста замялись лошади в ротной повозке, и вся толпа должна была ждать.
– И что становятся? Порядку то нет! – говорили солдаты. – Куда прешь? Чорт! Нет того, чтобы подождать. Хуже того будет, как он мост подожжет. Вишь, и офицера то приперли, – говорили с разных сторон остановившиеся толпы, оглядывая друг друга, и всё жались вперед к выходу.
Оглянувшись под мост на воды Энса, Несвицкий вдруг услышал еще новый для него звук, быстро приближающегося… чего то большого и чего то шлепнувшегося в воду.
– Ишь ты, куда фатает! – строго сказал близко стоявший солдат, оглядываясь на звук.
– Подбадривает, чтобы скорей проходили, – сказал другой неспокойно.
Толпа опять тронулась. Несвицкий понял, что это было ядро.
– Эй, казак, подавай лошадь! – сказал он. – Ну, вы! сторонись! посторонись! дорогу!
Он с большим усилием добрался до лошади. Не переставая кричать, он тронулся вперед. Солдаты пожались, чтобы дать ему дорогу, но снова опять нажали на него так, что отдавили ему ногу, и ближайшие не были виноваты, потому что их давили еще сильнее.
– Несвицкий! Несвицкий! Ты, г'ожа! – послышался в это время сзади хриплый голос.
Несвицкий оглянулся и увидал в пятнадцати шагах отделенного от него живою массой двигающейся пехоты красного, черного, лохматого, в фуражке на затылке и в молодецки накинутом на плече ментике Ваську Денисова.
– Вели ты им, чег'тям, дьяволам, дать дог'огу, – кричал. Денисов, видимо находясь в припадке горячности, блестя и поводя своими черными, как уголь, глазами в воспаленных белках и махая невынутою из ножен саблей, которую он держал такою же красною, как и лицо, голою маленькою рукой.
– Э! Вася! – отвечал радостно Несвицкий. – Да ты что?
– Эскадг'ону пг'ойти нельзя, – кричал Васька Денисов, злобно открывая белые зубы, шпоря своего красивого вороного, кровного Бедуина, который, мигая ушами от штыков, на которые он натыкался, фыркая, брызгая вокруг себя пеной с мундштука, звеня, бил копытами по доскам моста и, казалось, готов был перепрыгнуть через перила моста, ежели бы ему позволил седок. – Что это? как баг'аны! точь в точь баг'аны! Пг'очь… дай дог'огу!… Стой там! ты повозка, чог'т! Саблей изг'ублю! – кричал он, действительно вынимая наголо саблю и начиная махать ею.
Солдаты с испуганными лицами нажались друг на друга, и Денисов присоединился к Несвицкому.
– Что же ты не пьян нынче? – сказал Несвицкий Денисову, когда он подъехал к нему.
– И напиться то вг'емени не дадут! – отвечал Васька Денисов. – Целый день то туда, то сюда таскают полк. Дг'аться – так дг'аться. А то чог'т знает что такое!
– Каким ты щеголем нынче! – оглядывая его новый ментик и вальтрап, сказал Несвицкий.
Денисов улыбнулся, достал из ташки платок, распространявший запах духов, и сунул в нос Несвицкому.
– Нельзя, в дело иду! выбг'ился, зубы вычистил и надушился.
Осанистая фигура Несвицкого, сопровождаемая казаком, и решительность Денисова, махавшего саблей и отчаянно кричавшего, подействовали так, что они протискались на ту сторону моста и остановили пехоту. Несвицкий нашел у выезда полковника, которому ему надо было передать приказание, и, исполнив свое поручение, поехал назад.
Расчистив дорогу, Денисов остановился у входа на мост. Небрежно сдерживая рвавшегося к своим и бившего ногой жеребца, он смотрел на двигавшийся ему навстречу эскадрон.
По доскам моста раздались прозрачные звуки копыт, как будто скакало несколько лошадей, и эскадрон, с офицерами впереди по четыре человека в ряд, растянулся по мосту и стал выходить на ту сторону.
Остановленные пехотные солдаты, толпясь в растоптанной у моста грязи, с тем особенным недоброжелательным чувством отчужденности и насмешки, с каким встречаются обыкновенно различные роды войск, смотрели на чистых, щеголеватых гусар, стройно проходивших мимо их.
– Нарядные ребята! Только бы на Подновинское!
– Что от них проку! Только напоказ и водят! – говорил другой.
– Пехота, не пыли! – шутил гусар, под которым лошадь, заиграв, брызнула грязью в пехотинца.
– Прогонял бы тебя с ранцем перехода два, шнурки то бы повытерлись, – обтирая рукавом грязь с лица, говорил пехотинец; – а то не человек, а птица сидит!
– То то бы тебя, Зикин, на коня посадить, ловок бы ты был, – шутил ефрейтор над худым, скрюченным от тяжести ранца солдатиком.
– Дубинку промеж ног возьми, вот тебе и конь буде, – отозвался гусар.


Остальная пехота поспешно проходила по мосту, спираясь воронкой у входа. Наконец повозки все прошли, давка стала меньше, и последний батальон вступил на мост. Одни гусары эскадрона Денисова оставались по ту сторону моста против неприятеля. Неприятель, вдалеке видный с противоположной горы, снизу, от моста, не был еще виден, так как из лощины, по которой текла река, горизонт оканчивался противоположным возвышением не дальше полуверсты. Впереди была пустыня, по которой кое где шевелились кучки наших разъездных казаков. Вдруг на противоположном возвышении дороги показались войска в синих капотах и артиллерия. Это были французы. Разъезд казаков рысью отошел под гору. Все офицеры и люди эскадрона Денисова, хотя и старались говорить о постороннем и смотреть по сторонам, не переставали думать только о том, что было там, на горе, и беспрестанно всё вглядывались в выходившие на горизонт пятна, которые они признавали за неприятельские войска. Погода после полудня опять прояснилась, солнце ярко спускалось над Дунаем и окружающими его темными горами. Было тихо, и с той горы изредка долетали звуки рожков и криков неприятеля. Между эскадроном и неприятелями уже никого не было, кроме мелких разъездов. Пустое пространство, саженей в триста, отделяло их от него. Неприятель перестал стрелять, и тем яснее чувствовалась та строгая, грозная, неприступная и неуловимая черта, которая разделяет два неприятельские войска.
«Один шаг за эту черту, напоминающую черту, отделяющую живых от мертвых, и – неизвестность страдания и смерть. И что там? кто там? там, за этим полем, и деревом, и крышей, освещенной солнцем? Никто не знает, и хочется знать; и страшно перейти эту черту, и хочется перейти ее; и знаешь, что рано или поздно придется перейти ее и узнать, что там, по той стороне черты, как и неизбежно узнать, что там, по ту сторону смерти. А сам силен, здоров, весел и раздражен и окружен такими здоровыми и раздраженно оживленными людьми». Так ежели и не думает, то чувствует всякий человек, находящийся в виду неприятеля, и чувство это придает особенный блеск и радостную резкость впечатлений всему происходящему в эти минуты.
На бугре у неприятеля показался дымок выстрела, и ядро, свистя, пролетело над головами гусарского эскадрона. Офицеры, стоявшие вместе, разъехались по местам. Гусары старательно стали выравнивать лошадей. В эскадроне всё замолкло. Все поглядывали вперед на неприятеля и на эскадронного командира, ожидая команды. Пролетело другое, третье ядро. Очевидно, что стреляли по гусарам; но ядро, равномерно быстро свистя, пролетало над головами гусар и ударялось где то сзади. Гусары не оглядывались, но при каждом звуке пролетающего ядра, будто по команде, весь эскадрон с своими однообразно разнообразными лицами, сдерживая дыханье, пока летело ядро, приподнимался на стременах и снова опускался. Солдаты, не поворачивая головы, косились друг на друга, с любопытством высматривая впечатление товарища. На каждом лице, от Денисова до горниста, показалась около губ и подбородка одна общая черта борьбы, раздраженности и волнения. Вахмистр хмурился, оглядывая солдат, как будто угрожая наказанием. Юнкер Миронов нагибался при каждом пролете ядра. Ростов, стоя на левом фланге на своем тронутом ногами, но видном Грачике, имел счастливый вид ученика, вызванного перед большою публикой к экзамену, в котором он уверен, что отличится. Он ясно и светло оглядывался на всех, как бы прося обратить внимание на то, как он спокойно стоит под ядрами. Но и в его лице та же черта чего то нового и строгого, против его воли, показывалась около рта.
– Кто там кланяется? Юнкег' Миг'онов! Hexoг'oшo, на меня смотг'ите! – закричал Денисов, которому не стоялось на месте и который вертелся на лошади перед эскадроном.
Курносое и черноволосатое лицо Васьки Денисова и вся его маленькая сбитая фигурка с его жилистою (с короткими пальцами, покрытыми волосами) кистью руки, в которой он держал ефес вынутой наголо сабли, было точно такое же, как и всегда, особенно к вечеру, после выпитых двух бутылок. Он был только более обыкновенного красен и, задрав свою мохнатую голову кверху, как птицы, когда они пьют, безжалостно вдавив своими маленькими ногами шпоры в бока доброго Бедуина, он, будто падая назад, поскакал к другому флангу эскадрона и хриплым голосом закричал, чтоб осмотрели пистолеты. Он подъехал к Кирстену. Штаб ротмистр, на широкой и степенной кобыле, шагом ехал навстречу Денисову. Штаб ротмистр, с своими длинными усами, был серьезен, как и всегда, только глаза его блестели больше обыкновенного.
– Да что? – сказал он Денисову, – не дойдет дело до драки. Вот увидишь, назад уйдем.
– Чог'т их знает, что делают – проворчал Денисов. – А! Г'остов! – крикнул он юнкеру, заметив его веселое лицо. – Ну, дождался.
И он улыбнулся одобрительно, видимо радуясь на юнкера.
Ростов почувствовал себя совершенно счастливым. В это время начальник показался на мосту. Денисов поскакал к нему.
– Ваше пг'евосходительство! позвольте атаковать! я их опг'окину.
– Какие тут атаки, – сказал начальник скучливым голосом, морщась, как от докучливой мухи. – И зачем вы тут стоите? Видите, фланкеры отступают. Ведите назад эскадрон.
Эскадрон перешел мост и вышел из под выстрелов, не потеряв ни одного человека. Вслед за ним перешел и второй эскадрон, бывший в цепи, и последние казаки очистили ту сторону.
Два эскадрона павлоградцев, перейдя мост, один за другим, пошли назад на гору. Полковой командир Карл Богданович Шуберт подъехал к эскадрону Денисова и ехал шагом недалеко от Ростова, не обращая на него никакого внимания, несмотря на то, что после бывшего столкновения за Телянина, они виделись теперь в первый раз. Ростов, чувствуя себя во фронте во власти человека, перед которым он теперь считал себя виноватым, не спускал глаз с атлетической спины, белокурого затылка и красной шеи полкового командира. Ростову то казалось, что Богданыч только притворяется невнимательным, и что вся цель его теперь состоит в том, чтоб испытать храбрость юнкера, и он выпрямлялся и весело оглядывался; то ему казалось, что Богданыч нарочно едет близко, чтобы показать Ростову свою храбрость. То ему думалось, что враг его теперь нарочно пошлет эскадрон в отчаянную атаку, чтобы наказать его, Ростова. То думалось, что после атаки он подойдет к нему и великодушно протянет ему, раненому, руку примирения.
Знакомая павлоградцам, с высокоподнятыми плечами, фигура Жеркова (он недавно выбыл из их полка) подъехала к полковому командиру. Жерков, после своего изгнания из главного штаба, не остался в полку, говоря, что он не дурак во фронте лямку тянуть, когда он при штабе, ничего не делая, получит наград больше, и умел пристроиться ординарцем к князю Багратиону. Он приехал к своему бывшему начальнику с приказанием от начальника ариергарда.
– Полковник, – сказал он с своею мрачною серьезностью, обращаясь ко врагу Ростова и оглядывая товарищей, – велено остановиться, мост зажечь.
– Кто велено? – угрюмо спросил полковник.
– Уж я и не знаю, полковник, кто велено , – серьезно отвечал корнет, – но только мне князь приказал: «Поезжай и скажи полковнику, чтобы гусары вернулись скорей и зажгли бы мост».
Вслед за Жерковым к гусарскому полковнику подъехал свитский офицер с тем же приказанием. Вслед за свитским офицером на казачьей лошади, которая насилу несла его галопом, подъехал толстый Несвицкий.
– Как же, полковник, – кричал он еще на езде, – я вам говорил мост зажечь, а теперь кто то переврал; там все с ума сходят, ничего не разберешь.
Полковник неторопливо остановил полк и обратился к Несвицкому:
– Вы мне говорили про горючие вещества, – сказал он, – а про то, чтобы зажигать, вы мне ничего не говорили.
– Да как же, батюшка, – заговорил, остановившись, Несвицкий, снимая фуражку и расправляя пухлой рукой мокрые от пота волосы, – как же не говорил, что мост зажечь, когда горючие вещества положили?
– Я вам не «батюшка», господин штаб офицер, а вы мне не говорили, чтоб мост зажигайт! Я служба знаю, и мне в привычка приказание строго исполняйт. Вы сказали, мост зажгут, а кто зажгут, я святым духом не могу знайт…
– Ну, вот всегда так, – махнув рукой, сказал Несвицкий. – Ты как здесь? – обратился он к Жеркову.
– Да за тем же. Однако ты отсырел, дай я тебя выжму.
– Вы сказали, господин штаб офицер, – продолжал полковник обиженным тоном…
– Полковник, – перебил свитский офицер, – надо торопиться, а то неприятель пододвинет орудия на картечный выстрел.
Полковник молча посмотрел на свитского офицера, на толстого штаб офицера, на Жеркова и нахмурился.
– Я буду мост зажигайт, – сказал он торжественным тоном, как будто бы выражал этим, что, несмотря на все делаемые ему неприятности, он всё таки сделает то, что должно.
Ударив своими длинными мускулистыми ногами лошадь, как будто она была во всем виновата, полковник выдвинулся вперед к 2 му эскадрону, тому самому, в котором служил Ростов под командою Денисова, скомандовал вернуться назад к мосту.
«Ну, так и есть, – подумал Ростов, – он хочет испытать меня! – Сердце его сжалось, и кровь бросилась к лицу. – Пускай посмотрит, трус ли я» – подумал он.
Опять на всех веселых лицах людей эскадрона появилась та серьезная черта, которая была на них в то время, как они стояли под ядрами. Ростов, не спуская глаз, смотрел на своего врага, полкового командира, желая найти на его лице подтверждение своих догадок; но полковник ни разу не взглянул на Ростова, а смотрел, как всегда во фронте, строго и торжественно. Послышалась команда.
– Живо! Живо! – проговорило около него несколько голосов.
Цепляясь саблями за поводья, гремя шпорами и торопясь, слезали гусары, сами не зная, что они будут делать. Гусары крестились. Ростов уже не смотрел на полкового командира, – ему некогда было. Он боялся, с замиранием сердца боялся, как бы ему не отстать от гусар. Рука его дрожала, когда он передавал лошадь коноводу, и он чувствовал, как со стуком приливает кровь к его сердцу. Денисов, заваливаясь назад и крича что то, проехал мимо него. Ростов ничего не видел, кроме бежавших вокруг него гусар, цеплявшихся шпорами и бренчавших саблями.
– Носилки! – крикнул чей то голос сзади.
Ростов не подумал о том, что значит требование носилок: он бежал, стараясь только быть впереди всех; но у самого моста он, не смотря под ноги, попал в вязкую, растоптанную грязь и, споткнувшись, упал на руки. Его обежали другие.
– По обоий сторона, ротмистр, – послышался ему голос полкового командира, который, заехав вперед, стал верхом недалеко от моста с торжествующим и веселым лицом.
Ростов, обтирая испачканные руки о рейтузы, оглянулся на своего врага и хотел бежать дальше, полагая, что чем он дальше уйдет вперед, тем будет лучше. Но Богданыч, хотя и не глядел и не узнал Ростова, крикнул на него:
– Кто по средине моста бежит? На права сторона! Юнкер, назад! – сердито закричал он и обратился к Денисову, который, щеголяя храбростью, въехал верхом на доски моста.
– Зачем рисковайт, ротмистр! Вы бы слезали, – сказал полковник.
– Э! виноватого найдет, – отвечал Васька Денисов, поворачиваясь на седле.

Между тем Несвицкий, Жерков и свитский офицер стояли вместе вне выстрелов и смотрели то на эту небольшую кучку людей в желтых киверах, темнозеленых куртках, расшитых снурками, и синих рейтузах, копошившихся у моста, то на ту сторону, на приближавшиеся вдалеке синие капоты и группы с лошадьми, которые легко можно было признать за орудия.
«Зажгут или не зажгут мост? Кто прежде? Они добегут и зажгут мост, или французы подъедут на картечный выстрел и перебьют их?» Эти вопросы с замиранием сердца невольно задавал себе каждый из того большого количества войск, которые стояли над мостом и при ярком вечернем свете смотрели на мост и гусаров и на ту сторону, на подвигавшиеся синие капоты со штыками и орудиями.
– Ох! достанется гусарам! – говорил Несвицкий, – не дальше картечного выстрела теперь.
– Напрасно он так много людей повел, – сказал свитский офицер.
– И в самом деле, – сказал Несвицкий. – Тут бы двух молодцов послать, всё равно бы.
– Ах, ваше сиятельство, – вмешался Жерков, не спуская глаз с гусар, но всё с своею наивною манерой, из за которой нельзя было догадаться, серьезно ли, что он говорит, или нет. – Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам то кто же Владимира с бантом даст? А так то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить. Наш Богданыч порядки знает.
– Ну, – сказал свитский офицер, – это картечь!
Он показывал на французские орудия, которые снимались с передков и поспешно отъезжали.
На французской стороне, в тех группах, где были орудия, показался дымок, другой, третий, почти в одно время, и в ту минуту, как долетел звук первого выстрела, показался четвертый. Два звука, один за другим, и третий.
– О, ох! – охнул Несвицкий, как будто от жгучей боли, хватая за руку свитского офицера. – Посмотрите, упал один, упал, упал!
– Два, кажется?
– Был бы я царь, никогда бы не воевал, – сказал Несвицкий, отворачиваясь.
Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять.
– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.
Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.
– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.
«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.
Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.
– Что, бг'ат, понюхал пог'оху?… – прокричал ему над ухом голос Васьки Денисова.
«Всё кончилось; но я трус, да, я трус», подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногу Грачика и стал садиться.
– Что это было, картечь? – спросил он у Денисова.
– Да еще какая! – прокричал Денисов. – Молодцами г'аботали! А г'абота сквег'ная! Атака – любезное дело, г'убай в песи, а тут, чог'т знает что, бьют как в мишень.
И Денисов отъехал к остановившейся недалеко от Ростова группе: полкового командира, Несвицкого, Жеркова и свитского офицера.
«Однако, кажется, никто не заметил», думал про себя Ростов. И действительно, никто ничего не заметил, потому что каждому было знакомо то чувство, которое испытал в первый раз необстреленный юнкер.
– Вот вам реляция и будет, – сказал Жерков, – глядишь, и меня в подпоручики произведут.
– Доложите князу, что я мост зажигал, – сказал полковник торжественно и весело.
– А коли про потерю спросят?
– Пустячок! – пробасил полковник, – два гусара ранено, и один наповал , – сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал .


Преследуемая стотысячною французскою армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия и принужденная действовать вне всех предвидимых условий войны, русская тридцатипятитысячная армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю, останавливаясь там, где она бывала настигнута неприятелем, и отбиваясь ариергардными делами, лишь насколько это было нужно для того, чтоб отступать, не теряя тяжестей. Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем, с которою дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление. Австрийские войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам. Защищать более Вену нельзя было и думать. Вместо наступательной, глубоко обдуманной, по законам новой науки – стратегии, войны, план которой был передан Кутузову в его бытность в Вене австрийским гофкригсратом, единственная, почти недостижимая цель, представлявшаяся теперь Кутузову, состояла в том, чтобы, не погубив армии подобно Маку под Ульмом, соединиться с войсками, шедшими из России.
28 го октября Кутузов с армией перешел на левый берег Дуная и в первый раз остановился, положив Дунай между собой и главными силами французов. 30 го он атаковал находившуюся на левом берегу Дуная дивизию Мортье и разбил ее. В этом деле в первый раз взяты трофеи: знамя, орудия и два неприятельские генерала. В первый раз после двухнедельного отступления русские войска остановились и после борьбы не только удержали поле сражения, но прогнали французов. Несмотря на то, что войска были раздеты, изнурены, на одну треть ослаблены отсталыми, ранеными, убитыми и больными; несмотря на то, что на той стороне Дуная были оставлены больные и раненые с письмом Кутузова, поручавшим их человеколюбию неприятеля; несмотря на то, что большие госпитали и дома в Кремсе, обращенные в лазареты, не могли уже вмещать в себе всех больных и раненых, – несмотря на всё это, остановка при Кремсе и победа над Мортье значительно подняли дух войска. Во всей армии и в главной квартире ходили самые радостные, хотя и несправедливые слухи о мнимом приближении колонн из России, о какой то победе, одержанной австрийцами, и об отступлении испуганного Бонапарта.
Князь Андрей находился во время сражения при убитом в этом деле австрийском генерале Шмите. Под ним была ранена лошадь, и сам он был слегка оцарапан в руку пулей. В знак особой милости главнокомандующего он был послан с известием об этой победе к австрийскому двору, находившемуся уже не в Вене, которой угрожали французские войска, а в Брюнне. В ночь сражения, взволнованный, но не усталый(несмотря на свое несильное на вид сложение, князь Андрей мог переносить физическую усталость гораздо лучше самых сильных людей), верхом приехав с донесением от Дохтурова в Кремс к Кутузову, князь Андрей был в ту же ночь отправлен курьером в Брюнн. Отправление курьером, кроме наград, означало важный шаг к повышению.
Ночь была темная, звездная; дорога чернелась между белевшим снегом, выпавшим накануне, в день сражения. То перебирая впечатления прошедшего сражения, то радостно воображая впечатление, которое он произведет известием о победе, вспоминая проводы главнокомандующего и товарищей, князь Андрей скакал в почтовой бричке, испытывая чувство человека, долго ждавшего и, наконец, достигшего начала желаемого счастия. Как скоро он закрывал глаза, в ушах его раздавалась пальба ружей и орудий, которая сливалась со стуком колес и впечатлением победы. То ему начинало представляться, что русские бегут, что он сам убит; но он поспешно просыпался, со счастием как будто вновь узнавал, что ничего этого не было, и что, напротив, французы бежали. Он снова вспоминал все подробности победы, свое спокойное мужество во время сражения и, успокоившись, задремывал… После темной звездной ночи наступило яркое, веселое утро. Снег таял на солнце, лошади быстро скакали, и безразлично вправе и влеве проходили новые разнообразные леса, поля, деревни.
На одной из станций он обогнал обоз русских раненых. Русский офицер, ведший транспорт, развалясь на передней телеге, что то кричал, ругая грубыми словами солдата. В длинных немецких форшпанах тряслось по каменистой дороге по шести и более бледных, перевязанных и грязных раненых. Некоторые из них говорили (он слышал русский говор), другие ели хлеб, самые тяжелые молча, с кротким и болезненным детским участием, смотрели на скачущего мимо их курьера.
Князь Андрей велел остановиться и спросил у солдата, в каком деле ранены. «Позавчера на Дунаю», отвечал солдат. Князь Андрей достал кошелек и дал солдату три золотых.
– На всех, – прибавил он, обращаясь к подошедшему офицеру. – Поправляйтесь, ребята, – обратился он к солдатам, – еще дела много.
– Что, г. адъютант, какие новости? – спросил офицер, видимо желая разговориться.
– Хорошие! Вперед, – крикнул он ямщику и поскакал далее.
Уже было совсем темно, когда князь Андрей въехал в Брюнн и увидал себя окруженным высокими домами, огнями лавок, окон домов и фонарей, шумящими по мостовой красивыми экипажами и всею тою атмосферой большого оживленного города, которая всегда так привлекательна для военного человека после лагеря. Князь Андрей, несмотря на быструю езду и бессонную ночь, подъезжая ко дворцу, чувствовал себя еще более оживленным, чем накануне. Только глаза блестели лихорадочным блеском, и мысли изменялись с чрезвычайною быстротой и ясностью. Живо представились ему опять все подробности сражения уже не смутно, но определенно, в сжатом изложении, которое он в воображении делал императору Францу. Живо представились ему случайные вопросы, которые могли быть ему сделаны,и те ответы,которые он сделает на них.Он полагал,что его сейчас же представят императору. Но у большого подъезда дворца к нему выбежал чиновник и, узнав в нем курьера, проводил его на другой подъезд.
– Из коридора направо; там, Euer Hochgeboren, [Ваше высокородие,] найдете дежурного флигель адъютанта, – сказал ему чиновник. – Он проводит к военному министру.
Дежурный флигель адъютант, встретивший князя Андрея, попросил его подождать и пошел к военному министру. Через пять минут флигель адъютант вернулся и, особенно учтиво наклонясь и пропуская князя Андрея вперед себя, провел его через коридор в кабинет, где занимался военный министр. Флигель адъютант своею изысканною учтивостью, казалось, хотел оградить себя от попыток фамильярности русского адъютанта. Радостное чувство князя Андрея значительно ослабело, когда он подходил к двери кабинета военного министра. Он почувствовал себя оскорбленным, и чувство оскорбления перешло в то же мгновенье незаметно для него самого в чувство презрения, ни на чем не основанного. Находчивый же ум в то же мгновение подсказал ему ту точку зрения, с которой он имел право презирать и адъютанта и военного министра. «Им, должно быть, очень легко покажется одерживать победы, не нюхая пороха!» подумал он. Глаза его презрительно прищурились; он особенно медленно вошел в кабинет военного министра. Чувство это еще более усилилось, когда он увидал военного министра, сидевшего над большим столом и первые две минуты не обращавшего внимания на вошедшего. Военный министр опустил свою лысую, с седыми висками, голову между двух восковых свечей и читал, отмечая карандашом, бумаги. Он дочитывал, не поднимая головы, в то время как отворилась дверь и послышались шаги.
– Возьмите это и передайте, – сказал военный министр своему адъютанту, подавая бумаги и не обращая еще внимания на курьера.
Князь Андрей почувствовал, что либо из всех дел, занимавших военного министра, действия кутузовской армии менее всего могли его интересовать, либо нужно было это дать почувствовать русскому курьеру. «Но мне это совершенно всё равно», подумал он. Военный министр сдвинул остальные бумаги, сровнял их края с краями и поднял голову. У него была умная и характерная голова. Но в то же мгновение, как он обратился к князю Андрею, умное и твердое выражение лица военного министра, видимо, привычно и сознательно изменилось: на лице его остановилась глупая, притворная, не скрывающая своего притворства, улыбка человека, принимающего одного за другим много просителей.
– От генерала фельдмаршала Кутузова? – спросил он. – Надеюсь, хорошие вести? Было столкновение с Мортье? Победа? Пора!
Он взял депешу, которая была на его имя, и стал читать ее с грустным выражением.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Шмит! – сказал он по немецки. – Какое несчастие, какое несчастие!
Пробежав депешу, он положил ее на стол и взглянул на князя Андрея, видимо, что то соображая.
– Ах, какое несчастие! Дело, вы говорите, решительное? Мортье не взят, однако. (Он подумал.) Очень рад, что вы привезли хорошие вести, хотя смерть Шмита есть дорогая плата за победу. Его величество, верно, пожелает вас видеть, но не нынче. Благодарю вас, отдохните. Завтра будьте на выходе после парада. Впрочем, я вам дам знать.
Исчезнувшая во время разговора глупая улыбка опять явилась на лице военного министра.
– До свидания, очень благодарю вас. Государь император, вероятно, пожелает вас видеть, – повторил он и наклонил голову.
Когда князь Андрей вышел из дворца, он почувствовал, что весь интерес и счастие, доставленные ему победой, оставлены им теперь и переданы в равнодушные руки военного министра и учтивого адъютанта. Весь склад мыслей его мгновенно изменился: сражение представилось ему давнишним, далеким воспоминанием.


Князь Андрей остановился в Брюнне у своего знакомого, русского дипломата .Билибина.
– А, милый князь, нет приятнее гостя, – сказал Билибин, выходя навстречу князю Андрею. – Франц, в мою спальню вещи князя! – обратился он к слуге, провожавшему Болконского. – Что, вестником победы? Прекрасно. А я сижу больной, как видите.
Князь Андрей, умывшись и одевшись, вышел в роскошный кабинет дипломата и сел за приготовленный обед. Билибин покойно уселся у камина.
Князь Андрей не только после своего путешествия, но и после всего похода, во время которого он был лишен всех удобств чистоты и изящества жизни, испытывал приятное чувство отдыха среди тех роскошных условий жизни, к которым он привык с детства. Кроме того ему было приятно после австрийского приема поговорить хоть не по русски (они говорили по французски), но с русским человеком, который, он предполагал, разделял общее русское отвращение (теперь особенно живо испытываемое) к австрийцам.
Билибин был человек лет тридцати пяти, холостой, одного общества с князем Андреем. Они были знакомы еще в Петербурге, но еще ближе познакомились в последний приезд князя Андрея в Вену вместе с Кутузовым. Как князь Андрей был молодой человек, обещающий пойти далеко на военном поприще, так, и еще более, обещал Билибин на дипломатическом. Он был еще молодой человек, но уже немолодой дипломат, так как он начал служить с шестнадцати лет, был в Париже, в Копенгагене и теперь в Вене занимал довольно значительное место. И канцлер и наш посланник в Вене знали его и дорожили им. Он был не из того большого количества дипломатов, которые обязаны иметь только отрицательные достоинства, не делать известных вещей и говорить по французски для того, чтобы быть очень хорошими дипломатами; он был один из тех дипломатов, которые любят и умеют работать, и, несмотря на свою лень, он иногда проводил ночи за письменным столом. Он работал одинаково хорошо, в чем бы ни состояла сущность работы. Его интересовал не вопрос «зачем?», а вопрос «как?». В чем состояло дипломатическое дело, ему было всё равно; но составить искусно, метко и изящно циркуляр, меморандум или донесение – в этом он находил большое удовольствие. Заслуги Билибина ценились, кроме письменных работ, еще и по его искусству обращаться и говорить в высших сферах.
Билибин любил разговор так же, как он любил работу, только тогда, когда разговор мог быть изящно остроумен. В обществе он постоянно выжидал случая сказать что нибудь замечательное и вступал в разговор не иначе, как при этих условиях. Разговор Билибина постоянно пересыпался оригинально остроумными, законченными фразами, имеющими общий интерес.
Эти фразы изготовлялись во внутренней лаборатории Билибина, как будто нарочно, портативного свойства, для того, чтобы ничтожные светские люди удобно могли запоминать их и переносить из гостиных в гостиные. И действительно, les mots de Bilibine se colportaient dans les salons de Vienne, [Отзывы Билибина расходились по венским гостиным] и часто имели влияние на так называемые важные дела.
Худое, истощенное, желтоватое лицо его было всё покрыто крупными морщинами, которые всегда казались так чистоплотно и старательно промыты, как кончики пальцев после бани. Движения этих морщин составляли главную игру его физиономии. То у него морщился лоб широкими складками, брови поднимались кверху, то брови спускались книзу, и у щек образовывались крупные морщины. Глубоко поставленные, небольшие глаза всегда смотрели прямо и весело.
– Ну, теперь расскажите нам ваши подвиги, – сказал он.
Болконский самым скромным образом, ни разу не упоминая о себе, рассказал дело и прием военного министра.
– Ils m'ont recu avec ma nouvelle, comme un chien dans un jeu de quilles, [Они приняли меня с этою вестью, как принимают собаку, когда она мешает игре в кегли,] – заключил он.
Билибин усмехнулся и распустил складки кожи.
– Cependant, mon cher, – сказал он, рассматривая издалека свой ноготь и подбирая кожу над левым глазом, – malgre la haute estime que je professe pour le православное российское воинство, j'avoue que votre victoire n'est pas des plus victorieuses. [Однако, мой милый, при всем моем уважении к православному российскому воинству, я полагаю, что победа ваша не из самых блестящих.]
Он продолжал всё так же на французском языке, произнося по русски только те слова, которые он презрительно хотел подчеркнуть.
– Как же? Вы со всею массой своею обрушились на несчастного Мортье при одной дивизии, и этот Мортье уходит у вас между рук? Где же победа?
– Однако, серьезно говоря, – отвечал князь Андрей, – всё таки мы можем сказать без хвастовства, что это немного получше Ульма…
– Отчего вы не взяли нам одного, хоть одного маршала?
– Оттого, что не всё делается, как предполагается, и не так регулярно, как на параде. Мы полагали, как я вам говорил, зайти в тыл к семи часам утра, а не пришли и к пяти вечера.