Католицизм в Литве

Католицизм в Литве. Католическая церковь Литвы — часть всемирной Католической церкви. Католицизм — наиболее распространённая религия в стране. По данным общенациональной переписи 2001 года, католиками считают себя 2 752 447 человек или 79 % общего количества населения страны. По данным сайта catholic-hierarchy.org, в 2005 году число католиков страны составляло 2 миллиона 766 тысяч человек, то есть 80 % населения. Литва — самая северная страна мира с преобладающим католическим населением. Покровителем страны считается Святой Казимир. Наиболее известные католические святыни страны — Остробрамская икона Божией Матери и Гора Крестов.

История

Первое упоминание топонима «Литва» связано с католической миссией (он упоминается в связи с убийством в 1009 году св. Бруно Кверфуртского на границе Пруссии и Литвы).

Литовцы приняли христианство позже чем большинство других европейских народов. Великий князь Миндовг был крещён в 1251 году, двумя годами позже с благословения папы Иннокентия IV Миндовг был коронован как король Литвы, впрочем из-за политических и военных конфликтов с Тевтонским орденом через десять лет после крещения Миндовг отрёкся от христианской веры. Великий князь литовский Гедимин (1316—1341), основатель династии Гедиминовичей, остался язычником, несмотря на то, что в письмах папе Иоанну XXII выражал желание принять христианство. Потомки Гедимина по политическим соображениям также балансировали между язычеством и христианством, и в то же время между Западной и Восточной церковью. Сын Гедимина Ольгерд (1345—1377) принял православное крещение, но, по мнению Владимира Антоновича, старался придавать своему вероисповеданию частный характер, большинство литовцев сохраняло языческие верования.

Несмотря на христианство Ольгерда в его правление мученическую смерть приняли православные Виленские мученики (1347 год) и католические монахи из ордена францисканцев (1368 год). Крещение Литвы произошло при сыне Ольгерда Ягайло. 14 августа 1385 года между Польшей и Великим княжеством Литовским была заключена Кревская уния, положившая начало образованию литовско-польского государства. Соглашения предусматривали брак польской королевны Ядвиги и Ягайло, коронацию Ягайло королём польским и крещение Ягайло и литовцев в католическую веру. 15 февраля 1386 года Ягайло был крещён в Кракове под именем Владислав. Вслед за королём крестились его родственники и большая часть двора.

В 1387 году Ягайло вернулся в Литву. В Вильне на месте святилища Пяркунаса им был построен Кафедральный собор Святого Станислава. В последующие несколько лет всё языческое население Аукштайтии было крещено по латинскому обряду, в то время как Жемайтия, отошедшая Тевтонскому ордену, оставалась языческой. В 1389 году папа Урбан VI признал Литву католической страной. Внук Ягайло Казимир был канонизирован и почитается святым покровителем Литвы.

Великий князь Витовт проводил активную церковную политику, построил целый ряд церквей, боролся с пережитками язычества. Последним литовским регионом, принявшим христианство, стала Жемайтия, крещёная в 1413 году, после того как Торуньский мир снова передал её под власть великих князей литовских. Несмотря на формальную ликвидацию язычества в Литве, к началу XV века среди литовского крестьянства ещё долгое время сохранялись языческие обряды и традиции. К 1430 году в Виленской епархии было построено 27 церквей, за следующие 125 лет (до 1555 года) еще 232 католических храма. Люблинская уния 1569 года более тесными узами связала Литву и Польшу, образовав сильную католическую монархию, известную как Речь Посполитая. В этот же период среди литовского дворянства начал широко распространяться протестантизм. Главная роль в борьбе с реформацией принадлежала ордену иезуитов, в 1569 году они открыли Виленскую коллегию (с 1579 — университет). В 1582 году была учреждена Виленская семинария.

В конце XVIII века в результате разделов Речи Посполитой большая часть территории современной Литвы вошла в состав Российской империи. На этой территории существовало два латинских диоцеза — Виленский и Самогитский (с центром в Ковно). В 1816 году была впервые издана Библия на литовском языке (перевод выполнил жемайтийский епископ Юзеф Арнульф Гедройц, который и напечатал её на собственные средства).

Литовцы принимали участие в восстаниях 1830 и 1863 годов. Подавление восстаний отразилось и на церковной жизни, политика русификации, проводимая во второй половине XIX века русским правительством, включала в себя содействие распространению православия и ущемление прав Католической церкви. Множество католических священников было выслано в Сибирь и иные удалённые регионы Российской империи. Ряд католических храмов был превращён в православные церкви, было запрещено строить новые и ремонтировать старые католические храмы. Было запрещено занимать государственные должности (в частности, учителей в школах и гимназиях) лицам католического вероисповедания. В 1865 году Александр II утвердил закон, по которому всем высланным из западных губерний предлагалось в течение 2-х лет продать или обменять свои земли, а покупать их могли только православные. В 1864 году М. Н. Муравьёв, генерал-губернатор Литвы, ввёл запрет на использование латинского алфавита и печатные тексты на литовском языке. Запрет распространялся и на церковные книги. Относительная нормализация церковной жизни в Литве произошла в конце XIX-начале XX веков.

Сильный подъём католичество в Литве испытало в период независимости (1920—1939), во многом этому способствовало отношение к католической вере, как к черте литовского национального самосознания. В 1926 году были основаны новые епархии с центрами в Кайшядорисе, Паневежисе, Тельшяе и Вилкавишкисе, которые были подчинены Каунасской митрополии. К концу тридцатых годов в Литве было 23 мужских и 73 женских монастыря, в которых проживали 401 монах и 639 монахинь. В 1927 году был совершён торжественный акт коронации Остробрамской иконы Божией Матери. В то же время авторитарный режим Антанаса Сметоны, правивший в Литве после переворота 1926 года, придерживался принципов секулярного национализма и предпринял ряд мер по ограничению влияния Католической церкви на общество. После вхождения в состав СССР в 1940 году Католическая церковь Литвы сохранила возможность функционирования, но в очень ограниченных условиях. Литва была единственной республикой СССР с преимущественно католическим населением. После окончания Второй мировой войны были запрещены все католические организации, закрыты все монастыри, национализированы католические школы, запрещена католическая пресса и издание книг. Из четырех католических семинарий сохранилась лишь одна — Каунасская, но и у неё отняли помещение. Численность семинаристов в ней уменьшилась с 300 до 150 к 1946 году, и до 75 к 1979 году. В 1946—1947 гг. были арестованы все епископы, кроме одного. Вильнюсский епископ Мечисловас Рейнис погиб во Владимирской тюрьме в 1953 году. В 1947 году был расстрелян тельшяйский епископ Винцентас Борисявичюс. Апостольский администратор Юлийонас Степонавичюс с 1961 года содержался под домашним арестом в Жагаре. В 40-е — 50-е годы около 600 литовских католических священников (более трети общего их числа) прошли через тюрьмы. Многие церкви были закрыты. Периодически предпринимались попытки уничтожить национальную святыню — Гору Крестов. С другой стороны имели место отдельные уступки церкви со стороны властей - например, решение Клайпедского горисполкома от 10 августа 1956 года отвело земельный участок площадью 1 га католической религиозной общине под строительство католического костёла и административного жилого здания.

После восстановления независимости Католическая церковь в Литве испытывала подъём. В связи с торжествами по случаю празднования 600-летия крещения Литвы 28 июня 1987 года папа римский Иоанн Павел II причислил к лику блаженных Юргиса Матулайтиса. В 1988 году Винцентас Сладкявичус стал первым литовским кардиналом. 4 — 10 сентября 1993 года Иоанн Павел II совершил пастырскую поездку в Литву. Была восстановлена деятельность католических организаций, запрещённых в советское время, вновь открыта Вильнюсская семинария, возобновлено издание католической прессы и радиовещание.

Современное состояние

Структурно Католическая церковь Литвы объединена в две митрополии, Вильнюсскую и Каунасскую. Им подчинены 5 епархий. В Литве создан военный ординариат для окормления военнослужащих католиков. По данным на 2005 год в стране насчитывалось 2 миллиона 766 тысяч католиков (80 % населения), 779 священников, 145 монахов (из них 98 иеромонахов), 773 монахини и 677 приходов. Архиепископ митрополит Вильнюса Аудрис Юозас Бачкис в 2001 году стал кардиналом. В Литве действуют четыре католические семинарии: Каунасская, Вильнюсская, Тельшяйская и семинария Вилкавишкиса.

Почётный статус малой базилики присвоен пяти католическим храмам Литвы:

• Кафедральный собор Святого Станислава (Вильнюс)
• Собор Святых Петра и Павла (Каунас)
• Базилика Рождества Пресвятой Девы Марии (Шилува)
• Базилика Посещения Пресвятой Девы Марии (Жемайчю-Калвария)
• Базилика Святого Михаила Архангела (Мариамполе)

Хотя около 80 % населения страны заявляет о своей принадлежности Католической церкви, для многих литовцев католическая вера — лишь часть национально-культурной идентификации. Согласно опросу Евробарометра в 2005 году лишь 49 % литовцев заявили о том, что они верят в Бога, а 12 % декларировали своё атеистическое мировоззрение. Уровень религиозности различен среди разных этнических групп, так в Вильнюсе каждый десятый поляк посещает мессу каждое воскресенье, тогда как среди литовцев таких всего 5 %. Ещё 43 % поляков посещают службы не реже чем раз в месяц (литовцев — 24,5 %).

В стране издаётся большое количество католической литературы, журнал «Каталику пасаулис» («Католический мир»), действует католическая радиостанция «Малая студия» и литовский филиал Радио Мария. Во всех литовских школах ведётся изучение католической религии, школьная программа предоставляет возможность учащимся выбора одной из двух дисциплин — католичества или светской этики.

Статистика по епархиям (данные 2005 года):

Епархия		Статус	Митрополия	Число католиков	Число священников	Число приходов	Глава	Кафедральный собор
Архиепархия Вильнюса	Vilnius	Митрополия		570 000	153	94	Гинтарас Грушас	Кафедральный собор Святого Станислава (Вильнюс)
Архиепархия Каунаса	Kaunas	Митрополия		529 800	135	90	Лёнгинас Вирбалас	Собор Святых Петра и Павла (Каунас)
Епархия Кайшядориса	Kaišiadorys	Епархия	Вильнюс	48 893	60	68	Йонас Иванаускас	Собор Преображения Господня, Кайшядорис
Епархия Паневежиса	Panevėžys	Епархия	Вильнюс	333 300	92	112	вакансия	Собор Христа Царя, Паневежис
Епархия Шяуляя	Šiauliai	Епархия	Каунас	269 861	65	67	Эугениюс Бартулис	Собор Святых Петра и Павла, Шяуляй
Епархия Вилкавишкиса	Vilkaviškis	Епархия	Каунас	382 400	121	103	Римантас Норвила	Собор Пресвятой Девы Марии, Вилкавишкис
Епархия Тельшяя	Telšiai	Епархия	Каунас	541 765	134	143	Йонас Борута	Собор Святого Антония Падуанского, Тельшяй

Ссылки

• [www.lcn.lt/en/bl Официальный сайт Католической церкви в Литве]
• [catholic.baznica.info/archives/43 А. Гайосинскас. Римско — католическая церковь в Литве]
• [www.newadvent.org/cathen/09292a.htm «Lithuania» //Catholic Encyclopedia]
• [www.gcatholic.org/dioceses/country/LT.htm Статистика Католической церкви в Литве на сайте gcatholic.org]
• [www.catholic-hierarchy.org/country/sclt1.html Статистика Католической церкви в Литве на сайте catholic-hierarchy.org]

Отрывок, характеризующий Католицизм в Литве

– Вот не ждал, очень рад, – сказал князь Андрей. Пьер ничего не говорил; он удивленно, не спуская глаз, смотрел на своего друга. Его поразила происшедшая перемена в князе Андрее. Слова были ласковы, улыбка была на губах и лице князя Андрея, но взгляд был потухший, мертвый, которому, несмотря на видимое желание, князь Андрей не мог придать радостного и веселого блеска. Не то, что похудел, побледнел, возмужал его друг; но взгляд этот и морщинка на лбу, выражавшие долгое сосредоточение на чем то одном, поражали и отчуждали Пьера, пока он не привык к ним.
При свидании после долгой разлуки, как это всегда бывает, разговор долго не мог остановиться; они спрашивали и отвечали коротко о таких вещах, о которых они сами знали, что надо было говорить долго. Наконец разговор стал понемногу останавливаться на прежде отрывочно сказанном, на вопросах о прошедшей жизни, о планах на будущее, о путешествии Пьера, о его занятиях, о войне и т. д. Та сосредоточенность и убитость, которую заметил Пьер во взгляде князя Андрея, теперь выражалась еще сильнее в улыбке, с которою он слушал Пьера, в особенности тогда, когда Пьер говорил с одушевлением радости о прошедшем или будущем. Как будто князь Андрей и желал бы, но не мог принимать участия в том, что он говорил. Пьер начинал чувствовать, что перед князем Андреем восторженность, мечты, надежды на счастие и на добро не приличны. Ему совестно было высказывать все свои новые, масонские мысли, в особенности подновленные и возбужденные в нем его последним путешествием. Он сдерживал себя, боялся быть наивным; вместе с тем ему неудержимо хотелось поскорей показать своему другу, что он был теперь совсем другой, лучший Пьер, чем тот, который был в Петербурге.
– Я не могу вам сказать, как много я пережил за это время. Я сам бы не узнал себя.
– Да, много, много мы изменились с тех пор, – сказал князь Андрей.
– Ну а вы? – спрашивал Пьер, – какие ваши планы?
– Планы? – иронически повторил князь Андрей. – Мои планы? – повторил он, как бы удивляясь значению такого слова. – Да вот видишь, строюсь, хочу к будущему году переехать совсем…
Пьер молча, пристально вглядывался в состаревшееся лицо (князя) Андрея.
– Нет, я спрашиваю, – сказал Пьер, – но князь Андрей перебил его:
– Да что про меня говорить…. расскажи же, расскажи про свое путешествие, про всё, что ты там наделал в своих именьях?
Пьер стал рассказывать о том, что он сделал в своих имениях, стараясь как можно более скрыть свое участие в улучшениях, сделанных им. Князь Андрей несколько раз подсказывал Пьеру вперед то, что он рассказывал, как будто всё то, что сделал Пьер, была давно известная история, и слушал не только не с интересом, но даже как будто стыдясь за то, что рассказывал Пьер.
Пьеру стало неловко и даже тяжело в обществе своего друга. Он замолчал.
– А вот что, душа моя, – сказал князь Андрей, которому очевидно было тоже тяжело и стеснительно с гостем, – я здесь на биваках, и приехал только посмотреть. Я нынче еду опять к сестре. Я тебя познакомлю с ними. Да ты, кажется, знаком, – сказал он, очевидно занимая гостя, с которым он не чувствовал теперь ничего общего. – Мы поедем после обеда. А теперь хочешь посмотреть мою усадьбу? – Они вышли и проходили до обеда, разговаривая о политических новостях и общих знакомых, как люди мало близкие друг к другу. С некоторым оживлением и интересом князь Андрей говорил только об устраиваемой им новой усадьбе и постройке, но и тут в середине разговора, на подмостках, когда князь Андрей описывал Пьеру будущее расположение дома, он вдруг остановился. – Впрочем тут нет ничего интересного, пойдем обедать и поедем. – За обедом зашел разговор о женитьбе Пьера.
– Я очень удивился, когда услышал об этом, – сказал князь Андрей.
Пьер покраснел так же, как он краснел всегда при этом, и торопливо сказал:
– Я вам расскажу когда нибудь, как это всё случилось. Но вы знаете, что всё это кончено и навсегда.
– Навсегда? – сказал князь Андрей. – Навсегда ничего не бывает.
– Но вы знаете, как это всё кончилось? Слышали про дуэль?
– Да, ты прошел и через это.
– Одно, за что я благодарю Бога, это за то, что я не убил этого человека, – сказал Пьер.
– Отчего же? – сказал князь Андрей. – Убить злую собаку даже очень хорошо.
– Нет, убить человека не хорошо, несправедливо…
– Отчего же несправедливо? – повторил князь Андрей; то, что справедливо и несправедливо – не дано судить людям. Люди вечно заблуждались и будут заблуждаться, и ни в чем больше, как в том, что они считают справедливым и несправедливым.
– Несправедливо то, что есть зло для другого человека, – сказал Пьер, с удовольствием чувствуя, что в первый раз со времени его приезда князь Андрей оживлялся и начинал говорить и хотел высказать всё то, что сделало его таким, каким он был теперь.
– А кто тебе сказал, что такое зло для другого человека? – спросил он.
– Зло? Зло? – сказал Пьер, – мы все знаем, что такое зло для себя.
– Да мы знаем, но то зло, которое я знаю для себя, я не могу сделать другому человеку, – всё более и более оживляясь говорил князь Андрей, видимо желая высказать Пьеру свой новый взгляд на вещи. Он говорил по французски. Je ne connais l dans la vie que deux maux bien reels: c'est le remord et la maladie. II n'est de bien que l'absence de ces maux. [Я знаю в жизни только два настоящих несчастья: это угрызение совести и болезнь. И единственное благо есть отсутствие этих зол.] Жить для себя, избегая только этих двух зол: вот вся моя мудрость теперь.
– А любовь к ближнему, а самопожертвование? – заговорил Пьер. – Нет, я с вами не могу согласиться! Жить только так, чтобы не делать зла, чтоб не раскаиваться? этого мало. Я жил так, я жил для себя и погубил свою жизнь. И только теперь, когда я живу, по крайней мере, стараюсь (из скромности поправился Пьер) жить для других, только теперь я понял всё счастие жизни. Нет я не соглашусь с вами, да и вы не думаете того, что вы говорите.
Князь Андрей молча глядел на Пьера и насмешливо улыбался.
– Вот увидишь сестру, княжну Марью. С ней вы сойдетесь, – сказал он. – Может быть, ты прав для себя, – продолжал он, помолчав немного; – но каждый живет по своему: ты жил для себя и говоришь, что этим чуть не погубил свою жизнь, а узнал счастие только тогда, когда стал жить для других. А я испытал противуположное. Я жил для славы. (Ведь что же слава? та же любовь к другим, желание сделать для них что нибудь, желание их похвалы.) Так я жил для других, и не почти, а совсем погубил свою жизнь. И с тех пор стал спокойнее, как живу для одного себя.
– Да как же жить для одного себя? – разгорячаясь спросил Пьер. – А сын, а сестра, а отец?
– Да это всё тот же я, это не другие, – сказал князь Андрей, а другие, ближние, le prochain, как вы с княжной Марьей называете, это главный источник заблуждения и зла. Le prochаin [Ближний] это те, твои киевские мужики, которым ты хочешь сделать добро.
И он посмотрел на Пьера насмешливо вызывающим взглядом. Он, видимо, вызывал Пьера.
– Вы шутите, – всё более и более оживляясь говорил Пьер. Какое же может быть заблуждение и зло в том, что я желал (очень мало и дурно исполнил), но желал сделать добро, да и сделал хотя кое что? Какое же может быть зло, что несчастные люди, наши мужики, люди такие же, как и мы, выростающие и умирающие без другого понятия о Боге и правде, как обряд и бессмысленная молитва, будут поучаться в утешительных верованиях будущей жизни, возмездия, награды, утешения? Какое же зло и заблуждение в том, что люди умирают от болезни, без помощи, когда так легко материально помочь им, и я им дам лекаря, и больницу, и приют старику? И разве не ощутительное, не несомненное благо то, что мужик, баба с ребенком не имеют дня и ночи покоя, а я дам им отдых и досуг?… – говорил Пьер, торопясь и шепелявя. – И я это сделал, хоть плохо, хоть немного, но сделал кое что для этого, и вы не только меня не разуверите в том, что то, что я сделал хорошо, но и не разуверите, чтоб вы сами этого не думали. А главное, – продолжал Пьер, – я вот что знаю и знаю верно, что наслаждение делать это добро есть единственное верное счастие жизни.
– Да, ежели так поставить вопрос, то это другое дело, сказал князь Андрей. – Я строю дом, развожу сад, а ты больницы. И то, и другое может служить препровождением времени. А что справедливо, что добро – предоставь судить тому, кто всё знает, а не нам. Ну ты хочешь спорить, – прибавил он, – ну давай. – Они вышли из за стола и сели на крыльцо, заменявшее балкон.
– Ну давай спорить, – сказал князь Андрей. – Ты говоришь школы, – продолжал он, загибая палец, – поучения и так далее, то есть ты хочешь вывести его, – сказал он, указывая на мужика, снявшего шапку и проходившего мимо их, – из его животного состояния и дать ему нравственных потребностей, а мне кажется, что единственно возможное счастье – есть счастье животное, а ты его то хочешь лишить его. Я завидую ему, а ты хочешь его сделать мною, но не дав ему моих средств. Другое ты говоришь: облегчить его работу. А по моему, труд физический для него есть такая же необходимость, такое же условие его существования, как для меня и для тебя труд умственный. Ты не можешь не думать. Я ложусь спать в 3 м часу, мне приходят мысли, и я не могу заснуть, ворочаюсь, не сплю до утра оттого, что я думаю и не могу не думать, как он не может не пахать, не косить; иначе он пойдет в кабак, или сделается болен. Как я не перенесу его страшного физического труда, а умру через неделю, так он не перенесет моей физической праздности, он растолстеет и умрет. Третье, – что бишь еще ты сказал? – Князь Андрей загнул третий палец.
– Ах, да, больницы, лекарства. У него удар, он умирает, а ты пустил ему кровь, вылечил. Он калекой будет ходить 10 ть лет, всем в тягость. Гораздо покойнее и проще ему умереть. Другие родятся, и так их много. Ежели бы ты жалел, что у тебя лишний работник пропал – как я смотрю на него, а то ты из любви же к нему его хочешь лечить. А ему этого не нужно. Да и потом,что за воображенье, что медицина кого нибудь и когда нибудь вылечивала! Убивать так! – сказал он, злобно нахмурившись и отвернувшись от Пьера. Князь Андрей высказывал свои мысли так ясно и отчетливо, что видно было, он не раз думал об этом, и он говорил охотно и быстро, как человек, долго не говоривший. Взгляд его оживлялся тем больше, чем безнадежнее были его суждения.
– Ах это ужасно, ужасно! – сказал Пьер. – Я не понимаю только – как можно жить с такими мыслями. На меня находили такие же минуты, это недавно было, в Москве и дорогой, но тогда я опускаюсь до такой степени, что я не живу, всё мне гадко… главное, я сам. Тогда я не ем, не умываюсь… ну, как же вы?…
– Отчего же не умываться, это не чисто, – сказал князь Андрей; – напротив, надо стараться сделать свою жизнь как можно более приятной. Я живу и в этом не виноват, стало быть надо как нибудь получше, никому не мешая, дожить до смерти.
– Но что же вас побуждает жить с такими мыслями? Будешь сидеть не двигаясь, ничего не предпринимая…
– Жизнь и так не оставляет в покое. Я бы рад ничего не делать, а вот, с одной стороны, дворянство здешнее удостоило меня чести избрания в предводители: я насилу отделался. Они не могли понять, что во мне нет того, что нужно, нет этой известной добродушной и озабоченной пошлости, которая нужна для этого. Потом вот этот дом, который надо было построить, чтобы иметь свой угол, где можно быть спокойным. Теперь ополчение.
– Отчего вы не служите в армии?
– После Аустерлица! – мрачно сказал князь Андрей. – Нет; покорно благодарю, я дал себе слово, что служить в действующей русской армии я не буду. И не буду, ежели бы Бонапарте стоял тут, у Смоленска, угрожая Лысым Горам, и тогда бы я не стал служить в русской армии. Ну, так я тебе говорил, – успокоиваясь продолжал князь Андрей. – Теперь ополченье, отец главнокомандующим 3 го округа, и единственное средство мне избавиться от службы – быть при нем.
– Стало быть вы служите?
– Служу. – Он помолчал немного.
– Так зачем же вы служите?
– А вот зачем. Отец мой один из замечательнейших людей своего века. Но он становится стар, и он не то что жесток, но он слишком деятельного характера. Он страшен своей привычкой к неограниченной власти, и теперь этой властью, данной Государем главнокомандующим над ополчением. Ежели бы я два часа опоздал две недели тому назад, он бы повесил протоколиста в Юхнове, – сказал князь Андрей с улыбкой; – так я служу потому, что кроме меня никто не имеет влияния на отца, и я кое где спасу его от поступка, от которого бы он после мучился.
– А, ну так вот видите!
– Да, mais ce n'est pas comme vous l'entendez, [но это не так, как вы это понимаете,] – продолжал князь Андрей. – Я ни малейшего добра не желал и не желаю этому мерзавцу протоколисту, который украл какие то сапоги у ополченцев; я даже очень был бы доволен видеть его повешенным, но мне жалко отца, то есть опять себя же.
Князь Андрей всё более и более оживлялся. Глаза его лихорадочно блестели в то время, как он старался доказать Пьеру, что никогда в его поступке не было желания добра ближнему.
– Ну, вот ты хочешь освободить крестьян, – продолжал он. – Это очень хорошо; но не для тебя (ты, я думаю, никого не засекал и не посылал в Сибирь), и еще меньше для крестьян. Ежели их бьют, секут, посылают в Сибирь, то я думаю, что им от этого нисколько не хуже. В Сибири ведет он ту же свою скотскую жизнь, а рубцы на теле заживут, и он так же счастлив, как и был прежде. А нужно это для тех людей, которые гибнут нравственно, наживают себе раскаяние, подавляют это раскаяние и грубеют от того, что у них есть возможность казнить право и неправо. Вот кого мне жалко, и для кого бы я желал освободить крестьян. Ты, может быть, не видал, а я видел, как хорошие люди, воспитанные в этих преданиях неограниченной власти, с годами, когда они делаются раздражительнее, делаются жестоки, грубы, знают это, не могут удержаться и всё делаются несчастнее и несчастнее. – Князь Андрей говорил это с таким увлечением, что Пьер невольно подумал о том, что мысли эти наведены были Андрею его отцом. Он ничего не отвечал ему.