Яковкин, Илья Фёдорович

Илья Фёдорович Яковкин
Дата рождения:	1764(1764)
Место рождения:	Соликамский уезд, Пермская губерния
Дата смерти:	26 марта 1836(1836-03-26)
Место смерти:	Казань
Страна:	Российская империя
Научная сфера:	история, география, статистика
Место работы:	Казанский университет

Илья́ Фёдорович Яко́вкин (1764 — 26 марта 1836, Казань) — профессор российской истории, географии и статистики в Казанском университете.

Биография

Илья Яковкин родился в 1764 году в семье священника села Богородского Соликамского уезда Пермской губернии. Получив элементарное обучение в доме своего дяди, игумена Соликамского Вознесенского монастыря, восьмилетний Яковкин был определён (в 1772 году) в Вятскую духовную семинарию, во время пребывания в которой самостоятельно занимался изучением новых языков, и притом настолько успешно, что оказался в состоянии перевести с французского языка историю Роберта, герцога Нормандского, впоследствии даже напечатанную.

Окончив в 1782 году курс в семинарии, Яковкин получил в ней должность учителя русской, славянской и латинской грамматики и географии. Но уже в следующем 1783 году он вызван был в Петербург, одновременно с целой партией молодых людей семинарского образования, для сформирования комплекта учеников педагогических курсов, учрежденных при местном главном народном училище и вскоре переименованных в учительскую семинарию. Прослушав здесь ряд курсов различных наук, Яковкин 20 августа 1786 года был удостоен звания «учителя высших разрядов по историческим и географическим предметам», и с этого года открывается двенадцатилетний период его петербургской педагогической деятельности: с 1787 года он состоял преподавателем истории, географии, русского и латинского языков в придворном певческом корпусе, где он преподавал также естественную историю и языки французский и немецкий.

В конце 1798 года совершилось открытие восстановленной Казанской гимназии, для которой формировался учительский персонал; в число учителей её был определен (1799) и Яковкин, с поручением ему исторического и географического класса. Переходя на службу в Казань, Яковкин пользовался уже известным именем в современном педагогическом мире и в педагогической литературе, немало потрудившись в петербургскую пору своей службы над составлением учебников, — дело, которое он вёл под ближайшим руководством известного педагога екатерининской эпохи Ф. И. Янковича-де-Мириево для комиссии о народных училищах.

Инцидент, разыгравшийся летом 1804 года в Казанской гимназии и вызванный внутренними гимназическими настроениями, дал возможность Яковкину, бывшему в то время инспектором, проявить знание психологии молодежи, успокоить её и рядом осторожных распоряжений водворить в гимназии порядок. За такую распорядительность Яковкин удостоился особой благодарности попечителя и был назначен исправляющим должность директора, а в следующем 1805 году был утвержден директором гимназии, оставаясь в то же время профессором университета. Директорские обязанности открыли Яковкину широкий путь к личной переписке с попечителем Румовским, давшей богатый и ценный материал для начальной истории Казанского университета и сделавшей отношения его к Румовскому непосредственными. Назначенный 23 января 1805 года, при самом открытии Казанского университета, ординарным профессором по кафедре российской истории, географии и статистики, Яковкин, пользовавшийся расположением и неограниченным доверием пребывавшего в столице попечителя Румовского, оказывал решительное и самовластное влияние на начальный ход жизни молодого университета, энергично подавляя малейшие поползновения членов совета к проведению в жизнь автономных начал, дарованных университету уставом 5 ноября 1804 года. Такое положение создалось для Яковкина, главным образом, ввиду переходного состояния, в котором находился Казанский университет почти до самого полного открытия своего в 1814 году — без выборных ректора и деканов, без разделения на факультеты, без правильно поставленного преподавания, до осени 1811 года даже в полной унии с гимназией, ввиду чего Яковкин, пользовавшийся наименованием «профессора-директора», в течение первых десяти лет существования университета соединял в своем лице звание директора гимназии с фактическим положением ректора университета. Вся эта начальная пора жизни Казанского университета ознаменована была борьбой Яковкина с протестующей против него и представляемого им режима советской партией, во главе которой особенно рельефно выступали адъюнкты Карташевский и Запольский и профессора Цеплин, Герман и Каменский. Благодаря поддержке попечителя Румовского шансы этой борьбы постоянно склонялись в пользу Яковкина, и протестующие элементы совета вынуждены были сложить оружие перед самовластием профессора-директора. Кончина Румовского (8 июля 1812 года) послужила началом конца того исключительного и полновластного положения, какое занимал Яковкин в начальную пору жизни Казанского университета. Новый попечитель, М. А. Салтыков, выступил решительным противником профессора-директора, и в июле 1813 года Яковкин вынужден был сложить с себя звание инспектора студентов.

В 1814 году, при открытии университета на точных основаниях устава 1804 года, влияние Яковкин на университетскую жизнь свелось к нулю, и во главе университета стал выбранный советом ректор, профессор Браун. 27 марта 1816 года Яковкин был утверждён заслуженным профессором, явившись первым членом Казанского университета, удостоенным этого почетного звания. Окончание университетской карьеры Яковкин находится в ближайшем отношении с ревизией Казанского университета, произведенной в 1819 году, по Высочайшему повелению, М. Л. Магницким, когда Яковкин вместе со многими профессорами был уволен от службы. В сентябре 1827 года, уже после падения Магницкого, Яковкин сделал было попытку определиться вновь на службу в Казанский университет, но безуспешно. В годы, последовавшие за увольнением его из университета, Яковкин жил в Царском Селе, но потом снова переехал в Казань, где и скончался на 73-м году жизни.

Дочь — Прасковья Ильнична (1794—1858) — была женой профессора-правоведа барона Егора Васильевича Врангеля.

Сочинения

1. История Роберта, герцога Нормандского, прозванного Диаволом : пер. с франц. — СПб., 1785.
2. Зрелище света, или Всемирное жизнеописание. — СПб., 1789 (были и последующие издания).
3. Словарь французских речений первообразных, с немецким, латинским и российским переводами и проч. — СПб., 1796.
4. Летосчислительное изображение истории знатнейших европейских государств. — СПб., 1794.
5. Летосчислительное изображение древней всемирной истории. — СПб., 1798.
6. Летосчислительное изображение российской истории. — СПб., 1798 (и Казань, 1814).
7. Учебник всемирной истори. — СПб., 1798.
8. Учебник краткой российской истории. — СПб., 1799.
9. Царскосельский летописец. По бумагам царскосельской конторы // Отечественные записки. — 1827. — Ч. 30, 31.
10. История Села Царского. — СПб., 1829. — Ч. 1-2.
11. Описание Села Царского, или Спутник обозревающих оное. — СПб., 1830.
12. Замечания, наблюдения и мысли о снабжении гор. Казани волжской или кабанной водой, о качестве их и способах сделать кабанные воды обильными и проточными // Заволжский Муравей. — 1833.

Библиография

• Загоскин Н. П. Биографический словарь профессоров и преподавателей Имп. Казанского университета (1804—1904). — Ч. 1. — С. 210—214.
• Сухомлинов М. И. Исследования и статьи по русской литературе и просвещению. — Т. 1. — С. 93—94.
• Известия и ученые записки Имп. Казанского университета. — 1875. — № 2, 3.

Источник

• При написании этой статьи использовался материал из Русского биографического словаря А. А. Половцова (1896—1918).

Отрывок, характеризующий Яковкин, Илья Фёдорович

Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали во двор Марьи Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.
Она держалась всё так же прямо, говорила также прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе.
Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и в передней завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их прислугу. Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову, стояла в дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы было подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы она не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить гостей и их вещи.
– Графские? – сюда неси, говорила она, указывая на чемоданы и ни с кем не здороваясь. – Барышни, сюда налево. Ну, вы что лебезите! – крикнула она на девок. – Самовар чтобы согреть! – Пополнела, похорошела, – проговорила она, притянув к себе за капор разрумянившуюся с мороза Наташу. – Фу, холодная! Да раздевайся же скорее, – крикнула она на графа, хотевшего подойти к ее руке. – Замерз, небось. Рому к чаю подать! Сонюшка, bonjour, – сказала она Соне, этим французским приветствием оттеняя свое слегка презрительное и ласковое отношение к Соне.
Когда все, раздевшись и оправившись с дороги, пришли к чаю, Марья Дмитриевна по порядку перецеловала всех.
– Душой рада, что приехали и что у меня остановились, – говорила она. – Давно пора, – сказала она, значительно взглянув на Наташу… – старик здесь и сына ждут со дня на день. Надо, надо с ним познакомиться. Ну да об этом после поговорим, – прибавила она, оглянув Соню взглядом, показывавшим, что она при ней не желает говорить об этом. – Теперь слушай, – обратилась она к графу, – завтра что же тебе надо? За кем пошлешь? Шиншина? – она загнула один палец; – плаксу Анну Михайловну? – два. Она здесь с сыном. Женится сын то! Потом Безухова чтоль? И он здесь с женой. Он от нее убежал, а она за ним прискакала. Он обедал у меня в середу. Ну, а их – она указала на барышень – завтра свожу к Иверской, а потом и к Обер Шельме заедем. Ведь, небось, всё новое делать будете? С меня не берите, нынче рукава, вот что! Намедни княжна Ирина Васильевна молодая ко мне приехала: страх глядеть, точно два боченка на руки надела. Ведь нынче, что день – новая мода. Да у тебя то у самого какие дела? – обратилась она строго к графу.
– Всё вдруг подошло, – отвечал граф. – Тряпки покупать, а тут еще покупатель на подмосковную и на дом. Уж ежели милость ваша будет, я времечко выберу, съезжу в Маринское на денек, вам девчат моих прикину.
– Хорошо, хорошо, у меня целы будут. У меня как в Опекунском совете. Я их и вывезу куда надо, и побраню, и поласкаю, – сказала Марья Дмитриевна, дотрогиваясь большой рукой до щеки любимицы и крестницы своей Наташи.
На другой день утром Марья Дмитриевна свозила барышень к Иверской и к m me Обер Шальме, которая так боялась Марьи Дмитриевны, что всегда в убыток уступала ей наряды, только бы поскорее выжить ее от себя. Марья Дмитриевна заказала почти всё приданое. Вернувшись она выгнала всех кроме Наташи из комнаты и подозвала свою любимицу к своему креслу.
– Ну теперь поговорим. Поздравляю тебя с женишком. Подцепила молодца! Я рада за тебя; и его с таких лет знаю (она указала на аршин от земли). – Наташа радостно краснела. – Я его люблю и всю семью его. Теперь слушай. Ты ведь знаешь, старик князь Николай очень не желал, чтоб сын женился. Нравный старик! Оно, разумеется, князь Андрей не дитя, и без него обойдется, да против воли в семью входить нехорошо. Надо мирно, любовно. Ты умница, сумеешь обойтись как надо. Ты добренько и умненько обойдись. Вот всё и хорошо будет.
Наташа молчала, как думала Марья Дмитриевна от застенчивости, но в сущности Наташе было неприятно, что вмешивались в ее дело любви князя Андрея, которое представлялось ей таким особенным от всех людских дел, что никто, по ее понятиям, не мог понимать его. Она любила и знала одного князя Андрея, он любил ее и должен был приехать на днях и взять ее. Больше ей ничего не нужно было.
– Ты видишь ли, я его давно знаю, и Машеньку, твою золовку, люблю. Золовки – колотовки, ну а уж эта мухи не обидит. Она меня просила ее с тобой свести. Ты завтра с отцом к ней поедешь, да приласкайся хорошенько: ты моложе ее. Как твой то приедет, а уж ты и с сестрой и с отцом знакома, и тебя полюбили. Так или нет? Ведь лучше будет?
– Лучше, – неохотно отвечала Наташа.


На другой день, по совету Марьи Дмитриевны, граф Илья Андреич поехал с Наташей к князю Николаю Андреичу. Граф с невеселым духом собирался на этот визит: в душе ему было страшно. Последнее свидание во время ополчения, когда граф в ответ на свое приглашение к обеду выслушал горячий выговор за недоставление людей, было памятно графу Илье Андреичу. Наташа, одевшись в свое лучшее платье, была напротив в самом веселом расположении духа. «Не может быть, чтобы они не полюбили меня, думала она: меня все всегда любили. И я так готова сделать для них всё, что они пожелают, так готова полюбить его – за то, что он отец, а ее за то, что она сестра, что не за что им не полюбить меня!»
Они подъехали к старому, мрачному дому на Вздвиженке и вошли в сени.
– Ну, Господи благослови, – проговорил граф, полу шутя, полу серьезно; но Наташа заметила, что отец ее заторопился, входя в переднюю, и робко, тихо спросил, дома ли князь и княжна. После доклада о их приезде между прислугой князя произошло смятение. Лакей, побежавший докладывать о них, был остановлен другим лакеем в зале и они шептали о чем то. В залу выбежала горничная девушка, и торопливо тоже говорила что то, упоминая о княжне. Наконец один старый, с сердитым видом лакей вышел и доложил Ростовым, что князь принять не может, а княжна просит к себе. Первая навстречу гостям вышла m lle Bourienne. Она особенно учтиво встретила отца с дочерью и проводила их к княжне. Княжна с взволнованным, испуганным и покрытым красными пятнами лицом выбежала, тяжело ступая, навстречу к гостям, и тщетно пытаясь казаться свободной и радушной. Наташа с первого взгляда не понравилась княжне Марье. Она ей показалась слишком нарядной, легкомысленно веселой и тщеславной. Княжна Марья не знала, что прежде, чем она увидала свою будущую невестку, она уже была дурно расположена к ней по невольной зависти к ее красоте, молодости и счастию и по ревности к любви своего брата. Кроме этого непреодолимого чувства антипатии к ней, княжна Марья в эту минуту была взволнована еще тем, что при докладе о приезде Ростовых, князь закричал, что ему их не нужно, что пусть княжна Марья принимает, если хочет, а чтоб к нему их не пускали. Княжна Марья решилась принять Ростовых, но всякую минуту боялась, как бы князь не сделал какую нибудь выходку, так как он казался очень взволнованным приездом Ростовых.