Янов, Александр Львович

Александр Львович Янов
Научная сфера:	история, политология
Место работы:	Нью-Йоркский городской университет
Учёная степень:	доктор исторических наук
Учёное звание:	профессор
Альма-матер:	истфак МГУ
Известен как:	историк, политолог, публицист

Александр Львович Янов (18 апреля 1930, Одесса) — советский и американский историк, политолог и публицист.

Биография

Родился в 1930 году в Одессе. Окончил исторический факультет МГУ в 1953 году. Работал директором средней школы в городе Сталинск. Был разъездным спецкором «Литературной газеты» и «Комсомольской правды». Объехал полстраны. Печатался в «Новом мире», «Молодом коммунисте», «Вопросах литературы» и «Вопросах философии». Занимался историей славянофильства. Защитил диссертацию «Славянофилы и Константин Леонтьев. Вырождение русского национализма. 1839—1891». Написал 2000-страничную «Историю политической оппозиции в России», которая, несмотря на объём, широко разошлась в самиздате.

Покинул СССР в октябре 1974 года под давлением КГБ. Эмигрировал в США, где с 1975 года преподавал русскую историю и политические науки в университетах Техаса (Austin), Калифорнии (Berkeley) Беркли, Мичигана (Ann Arbor Энн-Арбор), Нью-Йорка (CUNY). Прошёл всю американскую академическую лестницу — от инструктора до полного профессора. Доктор исторических наук.

Последняя должность: профессор политических наук в аспирантуре Нью-Йоркского городского университета.

Опубликовал около 900 статей и эссе в советской, американской, английской, канадской, итальянской, российской, израильской, польской, японской и украинской прессе, а также около 20 книг в пяти странах на четырёх языках.

Концепция истории России

Янов опровергает широко распространённую со времен Карамзина точку зрения, что с самого начала Московское княжество, в отличие от европейских государств, было самодержавным. Он считает, что после татаро-монгольского ига Московское княжество было обычным североевропейским государством с ограниченной монархией. Более того, он полагает, что Реформацию государство Ивана III начало первым в Европе: в русском обществе развернулась широкая критика всевластия церкви, возникло движение нестяжателей, началось изъятие монастырских земель в пользу государства. При Иване IV, во время деятельности Избранной рады, были созданы социальные институты (Земский Собор, замена наместников-«кормленщиков» местным крестьянским самоуправлением), которые обеспечивали основы европеизации страны. Янов противопоставляет самодержавной, евразийской традиции России её собственную европейскую традицию, «ничуть не менее древнюю и легитимную». Янов считает, что только потом Иван Грозный прервал развитие России в направлении европеизации, которое было продолжено лишь со времени Петра I.

Рассматривая славянофильские, евразийские (А. Аксаков, Н. Трубецкой, П. Савицкий и др.) и западнические (К. Кавелин, Б. Чичерин и др.) взгляды на культуру России, Янов приходит к выводу, что и славянофилы и западники исходят из одинаково неверной посылки. Славянофилы говорят о необходимости развивать евразийское начало, а западники — прививать западный либерализм. Однако при этом не замечается европейская традиция, изначально существовавшая в русской культуре.

В долгосрочной исторической концепции Янова центральную роль играет «лестница Соловьева» — усмотренная В. С. Соловьвым трансформация естественного чувства любви к родине в её гибельный культ, национальную гордыню. Так, [www.politstudies.ru/universum/dossier/03/yanov-5.htm Янов отмечает]: «Соловьев, единственный в своё время, отчетливо понимал: национализм смертельно опасен для России. „Национальное самосознание, — писал он, --великое дело, но когда самосознанание доходит до самодовольства, а самодовольство до самообожания, то естественный конец для него есть самоуничтожение.“… национализм в России имеет коварное свойство вырождаться и убивать породившую его нацию. Напоминать ли, что блистательное — и страшное — пророчество Соловьева сбылось буквально? Что империя царей, так до конца и не сумевшая освободиться от убийственного для неё национализма, и впрямь, как он предсказал, самоуничтожилась?»

Критика

Алексей Миллер полагает, что концепция Янова, заключающаяся в том, что в России была многовековая либеральная традиция, которая все время боролась с патерналистской традицией, — это воспроизведение мифических категорий: европейскость как средоточие всего хорошего и российский патерналистский опыт как средоточие всего плохого. При этом забывается, что либеральная традиция вообще, а не только в России, не насчитывает больше двух с половиной веков, и что в европейском опыте также присутствовал патернализм.

Острые политические разногласия между А. Л. Яновым и А. И. Солженицыным отразились в их полемических отзывах друг о друге. А. И. Солженицын в интервью с И. И. Сапиэтом (Би-би-си), февраль 1979:

Вот — Янов. Был он коммунистический журналист, 17 лет подряд, никому не известный. А тут — с профессорской кафедры напечатал уже две книги с разбором СССР и самым враждебным отношением ко всему русскому. В «Вашингтон Пост» на целую полосу статью, что: Брежнев — миролюбец. Смысл его книг: держитесь, мол, за Брежнева всеми силами, поддерживайте коммунистический режим — и торговлей, и дипломатически, укрепляйте его, это вам, американцам, выгодно! А внутри СССР его поддержат… все покупатели магазинов «берёзки». А всякая другая власть в России будет вам хуже. Он даже не ставит коммунистическому режиму в упрёк уничтожение 60 миллионов человек. Словечко «Гулаг» подхватил, но применяет его к старой России — мол, там был Гулаг… И вот такие уста истолковывают здесь Россию. Вот такие… цветки выращены коммунизмом на нашем забвении и растоптании.

Янов, высоко оценивая гражданское мужество и писательский талант Солженицына, видел в его политических взглядах продолжение гибельной для России идеи клерикальной автократии. Так, в [www.golos-ameriki.ru/content/solzhenitsyn-yanov-2009-08-03-52386957/660533.html интервью «Голосу Америки» на годовщину смерти Солженицына] Янов говорил:

Думаю, что Солженицын останется в русской истории как фигура двойственная: тогда, в начале шестидесятых, он был для всех нас символом того, на что мы сами были неспособны. Он бросил вызов системе — всей системе чекистского контроля. И вот это время как раз и дало расцвет его литературного таланта. «Иван Денисович», «Матренин двор» — как и многие другие, я принял все это, как знамение Божие. Вот, говорили мы себе, сохранилась классическая русская литература — и вынесла приговор этой бесчеловечной системе. Таково было мое отношение к Солженицыну — до тех пор, пока не появилось его письмо к вождям СССР… Уже в середине семидесятых — в сборнике «Из-под глыб» — он уже прямо скажет, что демократия — это очень плохо. … по убеждению Солженицына, авторитаризм — это судьба России. И что о разных там плюралистах надо забыть, что это все — образованщина, что все они нерусские, русской истории не знают и говорят чепуху. Подразумевалось, что сам-то он её знает… И характерно, что Солженицын-романист на каждом шагу противоречил Солженицыну-пропагандисту.

Библиография

• Social Contradictions and Social Struggle in Post-Stalinist USSR: Essays by Alexander Yanov // Special double Issue of the «International Journal of Sociology». — 1976 Summer-Fall. — Vol. 6, Nos 2-3.
• Détente after Brezhnev: The Domestic Roots of Soviet Foreign Policy. — Berkeley: Institute of International Studies, 1977.
• The Russia New Right. — Berkeley: Institute of International Studies, 1978.
• La Nuova Destra Russa. — Firenze: Sansoni Editore, 1981.
• The Origins of Autocracy. — University of California Press, 1981.
• Le Origini Dell’Autocrazia. — Milan: Edizioni di Communita, 1984.
• The Drama of the Soviet 1960-s: A Lost Reform. — Berkeley: Institute of International Studies, 1984.
• The Russian Challenge. — Oxford, England: Basil Blackwell, 1987.
• La Perestroika Mankata. — Milan: Viscontea, 1989.
• Rosia NoChosen. — Tokyo: Sairyusha, 1995.
• Weimar Russia and What We Can Do About It. — New York: Слово/Word, 1995.
• Beyond Yeltsin. — Tokyo: Sairusha, 1997.
• Русская идея и 2000 год. — New York: Liberty Publishing, 1988. - 400 с.
• После Ельцина. Веймарская Россия? — М.: Крук, 1995.
• Тень Грозного царя. — М.: Крук, 1997, 2245 с., 5 000 экз.
• Россия против России. 1825—1921: Очерки истории русского национализма. — Новосибирск: Сибирский Хронограф, 1999. - 368 с., 3 000 экз.
• Россия: У истоков трагедии. 1462—1584: Заметки о природе и происхождении русской государственности. — М.: Прогресс-Традиция, 2001.
• Патриотизм и национализм в России. 1825—1921. — М.: Академкнига, 2002.
• Россия и Европа в трёх книгах:
  • Книга 1. Европейское столетие России. 1480—1560. — М.: Новый Хронограф, 2007.
  • Книга 2. Загадка николаевской России. 1825—1855. — М.: Новый хронограф, 2007.
  • Книга 3. Драма патриотизма в России. 1855—1921. — М.: Новый хронограф, 2009.
• Первичный крик. М., АСТ, 2009
• Почему в России не будет фашизма: история одного отречения. — М.: Новый хронограф, 2012.
• Русская идея. От Николая I до Путина. В 2-х книгах. Книга 1. 1825—1917.Книга 2. 1917—1990. М.: Новый Хронограф, 2014. Книга 3. 1990-2000. М.: Новый хронограф, 2015
• [snob.ru/profile/11778/blog/113011 Спор о «вечном» самодержавии], 2016.

Ссылки

• [www.ng.ru/style/2001-11-02/12_emigration.html Интервью «Независимой газете»]
• [www.politstudies.ru/universum/dossier/index-02-05.htm Журнал «Полис» об А. Л. Янове. Ссылки на интернет-ресурсы]
• [ons.gfns.net/1998/6/09.htm Статья «От „патриотизма“ к национальному самоуничтожению»]
• [labazov.livejournal.com/55470.html Ссылки на статьи А. Янова]
• [www.echo.msk.ru/guests/1225/ А. Янов на радиостанции «Эхо Москвы»]
• [newchronograf.livejournal.com/ Открываем дискуссию о трилогии Александра Янова «Россия и Европа. 1462—1921». Блог издательства «Новый Хронограф».]
• [www.liberal.ru/articles/4475 А. Янов. Россия и Европа. Тексты для обсуждения на Семинаре фонда «Либеральная Миссия»]
• [www.liberal.ru/articles/4534 Европейская и «холопская» традиции в России. Обсуждение концепции А. Янова. Семинар фонда «Либеральная Миссия» ]
• [www.liberal.ru/articles/4560 А. Янов. Заметки о дискуссии 10 ноября 2009]
• [www.polit.ru/research/2010/09/06/opposit.html Судьба оппозиции в России 1480—2010. Анализирует Александр Янов]
• [www.polit.ru/analytics/2007/09/06/tsymburgskiy.html Россия без Петра. Александр Янов об «Острове Россия» Вадима Цымбурского]
• [www.echo.msk.ru/blog/yanov/707673-echo/ «Прозрение Л. А. Радзиховского» — Интервью «Эхо Москвы», 02.09.2010]
• [www.imrussia.org/ru/%D0%B0%D0%B2%D1%82%D0%BE%D1%80%D1%8B/%D0%B0%D0%BB%D0%B5%D0%BA%D1%81%D0%B0%D0%BD%D0%B4%D1%80-%D1%8F%D0%BD%D0%BE%D0%B2 Статьи] Александра Янова на сайте Института Современной России.

Отрывок, характеризующий Янов, Александр Львович

Княжна Марья молча посмотрела на него и нежно улыбнулась. – Ведь я вас давно знаю и люблю как брата, – сказала она. – Как вы нашли Андрея? – спросила она поспешно, не давая ему времени сказать что нибудь в ответ на ее ласковые слова. – Он очень беспокоит меня. Здоровье его зимой лучше, но прошлой весной рана открылась, и доктор сказал, что он должен ехать лечиться. И нравственно я очень боюсь за него. Он не такой характер как мы, женщины, чтобы выстрадать и выплакать свое горе. Он внутри себя носит его. Нынче он весел и оживлен; но это ваш приезд так подействовал на него: он редко бывает таким. Ежели бы вы могли уговорить его поехать за границу! Ему нужна деятельность, а эта ровная, тихая жизнь губит его. Другие не замечают, а я вижу.
В 10 м часу официанты бросились к крыльцу, заслышав бубенчики подъезжавшего экипажа старого князя. Князь Андрей с Пьером тоже вышли на крыльцо.
– Это кто? – спросил старый князь, вылезая из кареты и угадав Пьера.
– AI очень рад! целуй, – сказал он, узнав, кто был незнакомый молодой человек.
Старый князь был в хорошем духе и обласкал Пьера.
Перед ужином князь Андрей, вернувшись назад в кабинет отца, застал старого князя в горячем споре с Пьером.
Пьер доказывал, что придет время, когда не будет больше войны. Старый князь, подтрунивая, но не сердясь, оспаривал его.
– Кровь из жил выпусти, воды налей, тогда войны не будет. Бабьи бредни, бабьи бредни, – проговорил он, но всё таки ласково потрепал Пьера по плечу, и подошел к столу, у которого князь Андрей, видимо не желая вступать в разговор, перебирал бумаги, привезенные князем из города. Старый князь подошел к нему и стал говорить о делах.
– Предводитель, Ростов граф, половины людей не доставил. Приехал в город, вздумал на обед звать, – я ему такой обед задал… А вот просмотри эту… Ну, брат, – обратился князь Николай Андреич к сыну, хлопая по плечу Пьера, – молодец твой приятель, я его полюбил! Разжигает меня. Другой и умные речи говорит, а слушать не хочется, а он и врет да разжигает меня старика. Ну идите, идите, – сказал он, – может быть приду, за ужином вашим посижу. Опять поспорю. Мою дуру, княжну Марью полюби, – прокричал он Пьеру из двери.
Пьер теперь только, в свой приезд в Лысые Горы, оценил всю силу и прелесть своей дружбы с князем Андреем. Эта прелесть выразилась не столько в его отношениях с ним самим, сколько в отношениях со всеми родными и домашними. Пьер с старым, суровым князем и с кроткой и робкой княжной Марьей, несмотря на то, что он их почти не знал, чувствовал себя сразу старым другом. Они все уже любили его. Не только княжна Марья, подкупленная его кроткими отношениями к странницам, самым лучистым взглядом смотрела на него; но маленький, годовой князь Николай, как звал дед, улыбнулся Пьеру и пошел к нему на руки. Михаил Иваныч, m lle Bourienne с радостными улыбками смотрели на него, когда он разговаривал с старым князем.
Старый князь вышел ужинать: это было очевидно для Пьера. Он был с ним оба дня его пребывания в Лысых Горах чрезвычайно ласков, и велел ему приезжать к себе.
Когда Пьер уехал и сошлись вместе все члены семьи, его стали судить, как это всегда бывает после отъезда нового человека и, как это редко бывает, все говорили про него одно хорошее.


Возвратившись в этот раз из отпуска, Ростов в первый раз почувствовал и узнал, до какой степени сильна была его связь с Денисовым и со всем полком.
Когда Ростов подъезжал к полку, он испытывал чувство подобное тому, которое он испытывал, подъезжая к Поварскому дому. Когда он увидал первого гусара в расстегнутом мундире своего полка, когда он узнал рыжего Дементьева, увидал коновязи рыжих лошадей, когда Лаврушка радостно закричал своему барину: «Граф приехал!» и лохматый Денисов, спавший на постели, выбежал из землянки, обнял его, и офицеры сошлись к приезжему, – Ростов испытывал такое же чувство, как когда его обнимала мать, отец и сестры, и слезы радости, подступившие ему к горлу, помешали ему говорить. Полк был тоже дом, и дом неизменно милый и дорогой, как и дом родительский.
Явившись к полковому командиру, получив назначение в прежний эскадрон, сходивши на дежурство и на фуражировку, войдя во все маленькие интересы полка и почувствовав себя лишенным свободы и закованным в одну узкую неизменную рамку, Ростов испытал то же успокоение, ту же опору и то же сознание того, что он здесь дома, на своем месте, которые он чувствовал и под родительским кровом. Не было этой всей безурядицы вольного света, в котором он не находил себе места и ошибался в выборах; не было Сони, с которой надо было или не надо было объясняться. Не было возможности ехать туда или не ехать туда; не было этих 24 часов суток, которые столькими различными способами можно было употребить; не было этого бесчисленного множества людей, из которых никто не был ближе, никто не был дальше; не было этих неясных и неопределенных денежных отношений с отцом, не было напоминания об ужасном проигрыше Долохову! Тут в полку всё было ясно и просто. Весь мир был разделен на два неровные отдела. Один – наш Павлоградский полк, и другой – всё остальное. И до этого остального не было никакого дела. В полку всё было известно: кто был поручик, кто ротмистр, кто хороший, кто дурной человек, и главное, – товарищ. Маркитант верит в долг, жалованье получается в треть; выдумывать и выбирать нечего, только не делай ничего такого, что считается дурным в Павлоградском полку; а пошлют, делай то, что ясно и отчетливо, определено и приказано: и всё будет хорошо.
Вступив снова в эти определенные условия полковой жизни, Ростов испытал радость и успокоение, подобные тем, которые чувствует усталый человек, ложась на отдых. Тем отраднее была в эту кампанию эта полковая жизнь Ростову, что он, после проигрыша Долохову (поступка, которого он, несмотря на все утешения родных, не мог простить себе), решился служить не как прежде, а чтобы загладить свою вину, служить хорошо и быть вполне отличным товарищем и офицером, т. е. прекрасным человеком, что представлялось столь трудным в миру, а в полку столь возможным.
Ростов, со времени своего проигрыша, решил, что он в пять лет заплатит этот долг родителям. Ему посылалось по 10 ти тысяч в год, теперь же он решился брать только две, а остальные предоставлять родителям для уплаты долга.

Армия наша после неоднократных отступлений, наступлений и сражений при Пултуске, при Прейсиш Эйлау, сосредоточивалась около Бартенштейна. Ожидали приезда государя к армии и начала новой кампании.
Павлоградский полк, находившийся в той части армии, которая была в походе 1805 года, укомплектовываясь в России, опоздал к первым действиям кампании. Он не был ни под Пултуском, ни под Прейсиш Эйлау и во второй половине кампании, присоединившись к действующей армии, был причислен к отряду Платова.
Отряд Платова действовал независимо от армии. Несколько раз павлоградцы были частями в перестрелках с неприятелем, захватили пленных и однажды отбили даже экипажи маршала Удино. В апреле месяце павлоградцы несколько недель простояли около разоренной до тла немецкой пустой деревни, не трогаясь с места.
Была ростепель, грязь, холод, реки взломало, дороги сделались непроездны; по нескольку дней не выдавали ни лошадям ни людям провианта. Так как подвоз сделался невозможен, то люди рассыпались по заброшенным пустынным деревням отыскивать картофель, но уже и того находили мало. Всё было съедено, и все жители разбежались; те, которые оставались, были хуже нищих, и отнимать у них уж было нечего, и даже мало – жалостливые солдаты часто вместо того, чтобы пользоваться от них, отдавали им свое последнее.
Павлоградский полк в делах потерял только двух раненых; но от голоду и болезней потерял почти половину людей. В госпиталях умирали так верно, что солдаты, больные лихорадкой и опухолью, происходившими от дурной пищи, предпочитали нести службу, через силу волоча ноги во фронте, чем отправляться в больницы. С открытием весны солдаты стали находить показывавшееся из земли растение, похожее на спаржу, которое они называли почему то машкин сладкий корень, и рассыпались по лугам и полям, отыскивая этот машкин сладкий корень (который был очень горек), саблями выкапывали его и ели, несмотря на приказания не есть этого вредного растения.
Весною между солдатами открылась новая болезнь, опухоль рук, ног и лица, причину которой медики полагали в употреблении этого корня. Но несмотря на запрещение, павлоградские солдаты эскадрона Денисова ели преимущественно машкин сладкий корень, потому что уже вторую неделю растягивали последние сухари, выдавали только по полфунта на человека, а картофель в последнюю посылку привезли мерзлый и проросший. Лошади питались тоже вторую неделю соломенными крышами с домов, были безобразно худы и покрыты еще зимнею, клоками сбившеюся шерстью.
Несмотря на такое бедствие, солдаты и офицеры жили точно так же, как и всегда; так же и теперь, хотя и с бледными и опухлыми лицами и в оборванных мундирах, гусары строились к расчетам, ходили на уборку, чистили лошадей, амуницию, таскали вместо корма солому с крыш и ходили обедать к котлам, от которых вставали голодные, подшучивая над своею гадкой пищей и своим голодом. Также как и всегда, в свободное от службы время солдаты жгли костры, парились голые у огней, курили, отбирали и пекли проросший, прелый картофель и рассказывали и слушали рассказы или о Потемкинских и Суворовских походах, или сказки об Алеше пройдохе, и о поповом батраке Миколке.
Офицеры так же, как и обыкновенно, жили по двое, по трое, в раскрытых полуразоренных домах. Старшие заботились о приобретении соломы и картофеля, вообще о средствах пропитания людей, младшие занимались, как всегда, кто картами (денег было много, хотя провианта и не было), кто невинными играми – в свайку и городки. Об общем ходе дел говорили мало, частью оттого, что ничего положительного не знали, частью оттого, что смутно чувствовали, что общее дело войны шло плохо.
Ростов жил, попрежнему, с Денисовым, и дружеская связь их, со времени их отпуска, стала еще теснее. Денисов никогда не говорил про домашних Ростова, но по нежной дружбе, которую командир оказывал своему офицеру, Ростов чувствовал, что несчастная любовь старого гусара к Наташе участвовала в этом усилении дружбы. Денисов видимо старался как можно реже подвергать Ростова опасностям, берег его и после дела особенно радостно встречал его целым и невредимым. На одной из своих командировок Ростов нашел в заброшенной разоренной деревне, куда он приехал за провиантом, семейство старика поляка и его дочери, с грудным ребенком. Они были раздеты, голодны, и не могли уйти, и не имели средств выехать. Ростов привез их в свою стоянку, поместил в своей квартире, и несколько недель, пока старик оправлялся, содержал их. Товарищ Ростова, разговорившись о женщинах, стал смеяться Ростову, говоря, что он всех хитрее, и что ему бы не грех познакомить товарищей с спасенной им хорошенькой полькой. Ростов принял шутку за оскорбление и, вспыхнув, наговорил офицеру таких неприятных вещей, что Денисов с трудом мог удержать обоих от дуэли. Когда офицер ушел и Денисов, сам не знавший отношений Ростова к польке, стал упрекать его за вспыльчивость, Ростов сказал ему: