Аксаков, Александр Николаевич
Алекса́ндр Никола́евич Акса́ков (27 мая (8 июня) 1832, село Репьевка Пензенской губернии — 4 (17) января 1903, Санкт-Петербург) — русский публицист, переводчик, издатель из рода Аксаковых, известный изобретением термина «телекинез»[1][2]. Племянник писателя С. Т. Аксакова.
Биография
Учился в Александровском лицее (1845—1851). В течение двух лет был вольнослушателем на медицинском факультете Московского университета. В 1852 году поступил на службу в Министерство внутренних дел и был направлен с экспедициею П. И. Мельникова-Печерского в Нижегородскую губернию для исследования раскола. В 1858 году по приглашению нижегородского губернатора А. Н. Муравьева (бывшего декабриста) поступил (будучи коллежским асессором с 1854 г.) в палату государственных имуществ советником (исправлял должность, жалования и столовых 999 руб.) хозяйственного отделения[3]; в 1860 вышел в отставку, чтобы устроить свои имения согласно положению о крестьянах. С 1868 по 1878 служил в государственной канцелярии и оставил службу в чине действительного статского советника.
Был инициатором и, вместе с А. М. Бутлеровым и Н. П. Вагнером, организатором медиумических сеансов, вызвавших широкий резонанс. Деятельность Аксакова привлекла к себе внимание известных писателей — Достоевского и Лескова.
Публицистическая деятельность
Ещё в лицее обстоятельно ознакомился с учением Сведенборга. В 1863 году напечатал в Лейпциге перевод с латинского «О небесах, о мире и об аде, как то видел и слышал Э. Сведенборг». В Лейпциге издал также «Евангелие по Сведенборгу» (1864), «Рационализм Сведенборга. Критическое исследование его учения о Св. Писании» (1870), «Книга бытия по Сведенборгу» (1870).
Загадочными явлениями человеческой психики увлёкся ещё в 1855 году, со времени появления немецкого издания Э. Гартмана о спиритизме. Во второй половине 1860-х годов в сочинениях американского спиритуалиста Э. Дж. Дэвиса Аксаков нашёл подтверждение своей философии; издал несколько переводов Дэвиса на немецком языке. Свои переводы с английского и немецкого языков, а также и статьи по животному магнетизму и спиритизму он печатал в Лейпциге и, что было возможно, — в Петербурге. С 1874 года он издавал в Лейпциге ежемесячный журнал «Psychische Studien», посвященный исследованию малоизвестных явлений психической жизни. Опубликовал книгу [rassvet2000.narod.ru/aks/index.htm «Анимизм и спиритизм»] (1893) и другие работы на эту тему.
Кроме статей о сведенборгианизме и медиумизме, писал и по общим вопросам, в «Дне» И. С. Аксакова — о Талмуде, в «Русском Вестнике» — «О народном пьянстве», брошюру «Содержание питейных заведений» и др. В 1881 принимал участие в совещаниях «Сведущих людей». Его личный взгляд на спиритизм высказан им в предисловии к изданию «Спиритизм и наука» (СПб., 1872).
Напишите отзыв о статье "Аксаков, Александр Николаевич"
Примечания
- ↑ [www.etymonline.com/index.php?term=telekinesis «Online Etymology Dictionary»] (англ.)
- ↑ The Oxford English Dictionary, Second Edition. — Clarendon Press, Oxford, England, 1989. — ISBN 978-0-19-861229-2. — Page 722.
- ↑ Список гражданских чинов 8 кл. — СПб., 1858. — С. 1082.
Источники
- Аксаков, Александр Николаевич // Большая биографическая энциклопедия. — 2009.
- [www.rulex.ru/01010166.htm Аксаков Александр Николаевич]
- [repjowka.3dn.ru/publ/a_n_aksakov/1-1-0-5 А. Н. Аксаков]
Ссылки
- [az.lib.ru/a/aksakow_a_n/ Аксаков Александр Николаевич] в Библиотеке Максима Мошкова
| ||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Аксаков, Александр Николаевич
Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
