Новое откровение

Новое откровение
The New Revelation
Автор:	Артур Конан Дойль
Жанр:	автобиографический религиозно-философский трактат
Язык оригинала:	Английский
Оригинал издан:	1918
Переводчик:	Йог Раманантата
Издатель:	Hodder & Stoughton (Англия) Издательство «Слог» (1991, Россия)
Носитель:	книга
[lib.ru/AKONANDOJL/spirit1.txt А. Конан Дойль: Новое откровение Электронная версия]

«Новое откровение» (англ. The New Revelation) — автобиографический религиозно-философский трактат сэра Артура Конан Дойля, впервые опубликованный издательством Hodder & Stoughton в 1918 году. Конан Дойль, который лишь в 1916 году впервые открыто заявил о своей вере в реальность существования духа вне материи и возможности общения живых с умершими, повествует здесь об эволюции своих взглядов, исследует суть спиритуализма и формулирует причины, по которым, как он считает, «Новое откровение» достойно заменить собой прежнее, библейское. «Захватывающая проза Конан Дойля, его прагматичный, но вместе с тем очень человечный язык делают это исследование вечных вопросов человеческого бытия в высшей степени увлекательным чтением».

Содержание

«Новое откровение» состоит из четырёх частей и предисловия, в котором А. Конан Дойль вкратце формулирует главную задачу трактата: показать взаимосвязь между философским и практическим взглядами на спиритуализм. Здесь же он цитирует сообщение, полученное в 1899 году медиумом Леонорой Пайпер и приписываемое «духу» доктора Ричарда Ходжсона. В нём говорится о том, что в XX веке человечеству предстоит пережить страшную войну, «которая охватит все части земного шара» и после этого пройти через духовное очищение, результатом коего явится возможность для человека узреть «духовным зрением» потусторонний мир. Поскольку Первая мировая война (к 1918 году) только что завершилась, автор делает вывод: «остается ждать исполнения лишь второй части пророчества».

Глава I. Искания

Первую главу «Нового откровения» А. Конан Дойль посвящает истории эволюции своих взглядов. Он рассказывает о том, как в 1882 году, завершив медицинское образование, пополнил ряды убеждённых материалистов, хотя и не сбрасывал со счетов теизм. Не веря в «человекоподобного бога», он всё же допускал существование непостижимого Высшего разума, находящегося «по ту сторону всей деятельности природы». Будучи осведомлён о начавшихся скандальных разоблачениях некоторых медиумов, он не мог понять, как люди в здравом уме могут верить в подобную чепуху. Не поколебал его скептицизма ни первый личный опыт участия в спиритических сеансах, ни книга «Воспоминания судьи Эдмондса» (последний утверждал, что в течение нескольких лет общался на сеансах со своей покойной женой). Книга, однако, подстегнула в нём любопытство.

Я был весьма удивлён, обнаружив, что многие великие люди, коих имена стали символами науки, целиком и полностью верили в то, что дух независим от материи и может существовать без неё. ...Узнав, что <спиритуализм> отстаивают такие учёные, как Крукс, известный мне как величайший английский химик, Уоллес, соперник Дарвина, и Фламмарион, крупнейший астроном, я уже не мог позволить себе подобное пренебрежение.

Тот факт, что некоторые другие известные учёные (Дарвин, Гексли, Тиндалл, Герберт Спенсер) с ходу отвергли спиритуализм, лишь подтолкнули Конан Дойля к изучению предмета, поскольку он понял: утверждения учёных-скептиков были голословными, никто из них не затруднил себя участием в наблюдениях и не проявил ни малейшего интереса к явлениям, о которых столь категорично высказывался.

При этом личный спиритический опыт автора по-прежнему был, скорее, негативным: он участвовал в сеансах, получал сообщения, но те чаще всего были ложными или не получали подтверждений. По словам А. Конан Дойля, первым человеком, который объяснил ему причину всех этих разочарований, был генерал Дрейсон, с которым он познакомился во время плавания по южным морям. Дрейсон, один из пионеров английского спиритуализма, рассказал ему, что -

...Всякий дух во плоти переходит в следующий мир точно таким, каков он есть, без каких-либо изменений. В нашем мире куда как хватает людей слабохарактерных и глупых. То же самое, стало быть, должно иметь место и в мире следующем. Вам нет надобности вступать в общение с подобными людьми там, точно так же, как вы не делаете этого здесь.

Сильное впечатление на А. Конан Дойля произвели (подтверждённые тремя уважаемыми людьми под присягой) сообщения о левитации Д. Д. Хьюма и отчёт Диалектического общества о спиритуализме 1869 года. Автор рассказывает о том, как в 1891 году сам стал членом Общества психических исследований. Отдавая должное всей проведённой ОПИ работе, он тем не менее критикует общество за излишние методичность и формализм.

Говоря о медиумах, хотя бы однажды уличавшихся в мошенничестве (и упоминая при этом Эвсапию Палладино), автор замечает, что это не должно перечёркивать для исследователя тех явлений, которые эти медиумы демонстрировали реально, будучи подвержены строгому тестированию. Часть ответственности он возлагает и на организаторов сеансов, показывая, насколько порочна для этой специфической профессии система «оплаты по результату», нередко толкающая медиумов (особенно тех, что утратили «психическую силу») на фокусничество и подлог.

Фундаментальным исследованием спиритуализма, вместившим в себя всё самое ценное, что было накоплено за годы расцвета этого религиозно-философского движения, явилась, по словам А. Конан Дойля, книга «Человеческая личность» одного из основателей ОПИ Фредерика У. Г. Майерса. После её выхода в 1903 году и до начала войны А. Конан Дойль свободное время продолжал посвящать избранной теме, время от времени принимая участие в спиритических сеансах. Война, по словам автора, сделала его радикальным спиритуалистом. Он совершенно утратил интерес к физической стороне явления и открыл для себя его новую, религиозную сторону. А. Конан Дойль пишет:

Психические явления, существование которых было вполне и всецело доказано с точки зрения всех, кто дал себе немного труда ознакомиться с действительными фактами, - сами по себе не имеют никакого значения и... действительная их ценность заключается лишь в том, что они поддерживают собой и придают объективную реальность огромному множеству знаний, которые призваны глубоко изменить наши старые религиозные взгляды и - при верном понимании и усвоении - превратить религию в явление в высшей степени действенное, предметом коего станет не вера, но реальные - опыт и истина.

Он упоминает ещё пять фундаментальных работ, доказавших для него значимость «Нового откровения», фрагменты которого поступали в течение многих лет из иного мира. Это — «Рэймонд» сэра Оливера Лоджа (где известный британский физик рассказал о спиритическом общении с сыном Рэймондом, погибшим на полях Первой мировой войны), «Психические исследования» Артура Хилла, «Реальность психических феноменов» профессора Кроуфорда, «На пороге незримого мира» Уильяма Барретта и «Дионисово ухо» Джеральда Бальфора.

В завершение первой главы автор вступает в полемику с противниками спиритуализма по двум вопросам. Упоминая тот факт, что некоторые считают исследуемый предмет «запретным знанием», он проводит параллель с преследованием науки в средние века. Говоря о существующем мнении, что спиритические послания будто бы исходят от «демонов», он описывает блага, которые приносят живым людям весточки из мира мёртвых, и здесь же приводит в качестве примера книги священников, разделяющих его точку зрения: «Идёт ли спиритуализм от дьявола» преп. Филипа Оулда, «Наше „Я“ после смерти» Артура Чемберса, статьи и эссе преп. Чарльза Твидейла и архидиакона Уилберфорского.

Глава II. Откровение

Вторую главу книги А. Конан Дойль начинает с вопроса: как можем мы быть уверены в том, что сообщения, укладывающиеся в «Новое откровение» поступают в мир живых из мира мёртвых? Автор приводит факты, которые, как он полагает, убедительно доказывают это. Ссылается при этом он прежде всего на медиумизм преподобного Стейнтона Мозеса, Джулии Эймс и Артура Хилла: все они получали сведения, которые никак не могли быть результатом телепатии или деятельности подсознания.

Переходя к вопросу о значении спиритуализма, Конан Дойль утверждает: «Новое Откровение» призвано не разъединить, но объединить существующие религии, а поражение нанести только одной из них: материализму, — просто потому, что «…коль скоро дух может существовать и действовать без материи, то сам принцип материализма рассыпается в прах, повлекая за собой крушение всех вытекающих из него теорий».

Далее Конан Дойль критически отзывается о состоянии дел в современном христианстве, замечая, что оно «должно измениться или погибнуть». Христианские догмы и понятия (такие, как «очищение кровью агнца», «падение человека», «отпущение грехов»), утверждает автор, оторваны от современной действительности, противоречат научным данным и здравому смыслу, а потому мыслящему человеку не могут быть близки и понятны. Кроме того, в христианском учении, по мнению автора, -

...Слишком много внимания уделено смерти Христа и слишком мало - его жизни, ибо именно в этой последней заключается истинное величие и настоящий урок. Это была жизнь, которая даже в тех ограниченных воспоминаниях, что дошли до нас, не содержит в себе ни единой черты, которая не была бы прекрасной; жизнь, полная естественной терпимости к другим, всеохватывающего милосердия, умеренности, обусловленной широтой ума, и благородной отваги; жизнь, устремлённая всегда вперёд и вверх, открытая новым идеям и всё же никогда не питающая горечи в отношении тех идей, которые она пришла упразднить... Особенно привлекательна его способность постичь дух религии, отметая в сторону тексты и формулы. Больше ни у кого и никогда не было такого могучего здравого смысла и такого сострадания слабому. Именно эта восхитительная и необычная жизнь является истинным центром христианской религии.

Говоря о структуре иного мира, Конан Дойль описывает иерархию, где над духами недавно усопших возвышается мир «ангелов», над которым, в свою очередь, находится «Высший дух». Это, однако, не «сам Бог», но — «дух Христа», целью и предметом заступничества которого является планета Земля. Размышляя о Новом Завете, Конан Дойль предполагает, что «учение Христа было во многих важных отношениях утрачено раннехристианской церковью и не дошло до нас». Он находит в Евангелие множество скрытых упоминаний о явлениях, который в начале XX века назвали бы «психическими» (медиумизм, ясновидение, левитация, телепортация, материализация и т. д.) и проводит прямые аналогии:

Нас поражает, когда мы читаем: «Здесь он не совершил чуда, ибо в народе не было веры». Ведь разве не согласуется это целиком и полностью с известным нам психическим законом?.. И когда мы читаем: «Не всякому духу верьте, но испытуйте духов, дабы знать, идут ли они от Господа», то разве это не совет, который сегодня дают каждому новичку, приступающему к спиритическому исследованию?

Автор ссылается также на книгу «Иисус из Назарета» Абрахама Уоллеса, который приводит другие примеры, свидетельствующие (по мнению автора) о том, что все «чудеса» Христа полностью укладываются в рамки современных понятий о спиритуализме и медиумизме. Конан Дойль считает, что перечисляемые Апостолом Павлом качества, необходимые последователю христианства, является «…по сути дела, перечнем способностей, которыми должен обладать сильный медиум, включая дар пророчества, исцеления, сотворения чудес (или физических феноменов), ясновидения и многое другое» Автор делает вывод: раннее христианство являлось формой спиритуализма и в этом смысле начисто опровергало идеологию Ветхого Завета, где дар медиумизма считался исключительно прерогативой высшего духовенства.

Глава III. Грядущая жизнь

В третьей главе А. Конан Дойль, беря за первооснову сообщения из «иного мира», рассматривает процессы, происходящие с человеческой сутью после смерти физической оболочки. Констатируя необычайную однородность информации, приходящей из разных потусторонних источников, он делает вывод: все они слишком похожи, чтобы быть ложными, это означало бы слишком невероятное совпадение.

Конан Дойль описывает первые потрясения «переселившегося» в мир иной духа, период бессознательного состояния (Рэймонд Лодж сообщал, что у него этот период длился шесть дней, у Майерса он продолжался намного дольше) и затем начало пробуждения к новой жизни. При этом, признавая необходимость для души искупления земных грехов, автор (вслед за Сведенборгом) отвергает саму идею существования Ада («Эта одиозная концепция выражает собой такой Взгляд на Создателя, который, по сути дела, есть не что иное, как богохульство».)

Описывая «быт» мира мёртвых, Конан Дойль утверждает, что он во многом сходен с происходящим на земле, но лишён пороков и связанных с ними невзгод. Там нет обмана и алчности, процветают культура и искусство, существует даже своего рода трансцендентальное «производство». Жизнь «духа», однако, небесконечна: по истечении некоторого времени он переходит в некое новое качество.

По наблюдениям автора, в контакт с миром живущих вступают лишь «духи-новички». Ссылаясь на посмертные сообщения Джулии Эймс, он предполагает, что по мере развития «дух» утрачивает всякий интерес к общению со сферами, которые «тянут» его вниз.

Глава IV. Проблемы и разграничения

Завершающую главу «Нового откровения» А. Конан Дойль начинает с размышления о природе сновидений, некоторые из которых «являются отражением ощущений освобождённого духа». Далее — переходит к определениям границ возможного для тех сил, которые пытаются войти в контакт с миром живых.

Судя по всему, возможности их ограниченны, так же как и наши с вами. Это представляется всего более ясным, когда сеансы проводятся в форме перекрёстной переписки, иными словами, когда несколько пишущих медиумов работают на расстоянии, совершенно независимо друг от друга, а задачей сеанса является получение такой степени идентичности результатов, каковая не может быть объяснена простым совпадением. Духи, по-видимому, точно знают, что они вводят в умы живущих, но им неизвестно, в какой мере эти последние усваивают их наставления. Их контакт с нами прерывист, подвержен перебоям. Так, проводя с нами эксперименты в перекрёстной переписке, они постоянно нас спрашивали: “Вы получили это?” или “Всё правильно”?

Конан Дойль отмечает: «духи» неизменно испытывают большие трудности, когда им нужно в точности воспроизвести имена. Тот факт, что косвенные описания даются им намного легче, чем прямые, явствует из анализа перекрёстной переписки, полной иносказаниями и почти лишённой конкретики. Конан Дойль приводит пример, когда «дух» (доктора Ходжсона), действовуя через трёх медиумов в разных частях света, вместо того, чтобы сразу назвать имя Павла, «сделал все виды косвенных намёков», затем пять раз процитировал апостола, но так и не сумел (или не захотел) назвать его имени. Ещё большую трудность духи, по наблюдениям Конан Дойля, испытывают с земным временем, в частности, с точным определением наступления того или иного события.

Наконец, по его словам, значительная часть авторов «сообщений» занимается злонамеренным обманом. К числу «духов», которым верить не следует, относятся, по словам Конан Дойля, «всевозможные Мильтоны и Шелли, неспособные считать слоги в словах и рифмовать слова» и многочисленные «Шекспиры, которые не умеют мыслить». Однако он отмечает, что за долгие годы исследования спиритического феномена часто сталкивался с дезинформацией и ошибками но ни разу — с сообщениями богохульственного характера.

Автор делает вывод:

Либо надо предположить, что случилась неимоверная, невероятная массовая эпидемия сумасшествия, охватившая два поколения и два континента и поражающая мужчин и женщин, во всех остальных отношениях в высшей степени здоровых; либо же приходится допустить, что за несколько лет из божественного источника до нас дошло Новое Откровение, которое далеко превосходит самые крупные религиозные события, происшедшие после смерти Христа...

В заключение А. Конан Дойль даёт несколько практических советов тем, кто приступает к изучению спиритуализма, предостерегая как от доверчивости, так и от излишнего скептицизма; советует пренебречь физическими проявлениями медиумизма и сконцентрироваться на его духовной стороне. Он завершает книгу высказыванием поэта и философа Джеральда Мэсси:

Спиритуализм стал для меня, как и для многих других, истинным расширением моего умственного горизонта и пришествием неба, превращением веры в реальные факты. Без него жизнь всего больше походит на морское плавание, совершаемое при задраенных люках в тёмном и душном трюме корабля, в коем единственным светом, доступным взору путешественника, будет одно только мерцанье свечи. И вот как будто этому путешественнику вдруг позволили великолепной звёздной ночью выйти на палубу и впервые увидеть величественное зрелище свода небесного, пылающего мириадом огней во славу Творца.

Ссылки

• [rassvet2000.narod.ru/revelat/1.htm Сэр А. Конан Дойль и «Новое откровение»]

Отрывок, характеризующий Новое откровение

Наташа похорошела в деревне, как все ей говорили, а в этот вечер, благодаря своему взволнованному состоянию, была особенно хороша. Она поражала полнотой жизни и красоты, в соединении с равнодушием ко всему окружающему. Ее черные глаза смотрели на толпу, никого не отыскивая, а тонкая, обнаженная выше локтя рука, облокоченная на бархатную рампу, очевидно бессознательно, в такт увертюры, сжималась и разжималась, комкая афишу.
– Посмотри, вот Аленина – говорила Соня, – с матерью кажется!
– Батюшки! Михаил Кирилыч то еще потолстел, – говорил старый граф.
– Смотрите! Анна Михайловна наша в токе какой!
– Карагины, Жюли и Борис с ними. Сейчас видно жениха с невестой. – Друбецкой сделал предложение!
– Как же, нынче узнал, – сказал Шиншин, входивший в ложу Ростовых.
Наташа посмотрела по тому направлению, по которому смотрел отец, и увидала, Жюли, которая с жемчугами на толстой красной шее (Наташа знала, обсыпанной пудрой) сидела с счастливым видом, рядом с матерью.
Позади их с улыбкой, наклоненная ухом ко рту Жюли, виднелась гладко причесанная, красивая голова Бориса. Он исподлобья смотрел на Ростовых и улыбаясь говорил что то своей невесте.
«Они говорят про нас, про меня с ним!» подумала Наташа. «И он верно успокоивает ревность ко мне своей невесты: напрасно беспокоятся! Ежели бы они знали, как мне ни до кого из них нет дела».
Сзади сидела в зеленой токе, с преданным воле Божией и счастливым, праздничным лицом, Анна Михайловна. В ложе их стояла та атмосфера – жениха с невестой, которую так знала и любила Наташа. Она отвернулась и вдруг всё, что было унизительного в ее утреннем посещении, вспомнилось ей.
«Какое право он имеет не хотеть принять меня в свое родство? Ах лучше не думать об этом, не думать до его приезда!» сказала она себе и стала оглядывать знакомые и незнакомые лица в партере. Впереди партера, в самой середине, облокотившись спиной к рампе, стоял Долохов с огромной, кверху зачесанной копной курчавых волос, в персидском костюме. Он стоял на самом виду театра, зная, что он обращает на себя внимание всей залы, так же свободно, как будто он стоял в своей комнате. Около него столпившись стояла самая блестящая молодежь Москвы, и он видимо первенствовал между ними.
Граф Илья Андреич, смеясь, подтолкнул краснеющую Соню, указывая ей на прежнего обожателя.
– Узнала? – спросил он. – И откуда он взялся, – обратился граф к Шиншину, – ведь он пропадал куда то?
– Пропадал, – отвечал Шиншин. – На Кавказе был, а там бежал, и, говорят, у какого то владетельного князя был министром в Персии, убил там брата шахова: ну с ума все и сходят московские барыни! Dolochoff le Persan, [Персианин Долохов,] да и кончено. У нас теперь нет слова без Долохова: им клянутся, на него зовут как на стерлядь, – говорил Шиншин. – Долохов, да Курагин Анатоль – всех у нас барынь с ума свели.
В соседний бенуар вошла высокая, красивая дама с огромной косой и очень оголенными, белыми, полными плечами и шеей, на которой была двойная нитка больших жемчугов, и долго усаживалась, шумя своим толстым шелковым платьем.
Наташа невольно вглядывалась в эту шею, плечи, жемчуги, прическу и любовалась красотой плеч и жемчугов. В то время как Наташа уже второй раз вглядывалась в нее, дама оглянулась и, встретившись глазами с графом Ильей Андреичем, кивнула ему головой и улыбнулась. Это была графиня Безухова, жена Пьера. Илья Андреич, знавший всех на свете, перегнувшись, заговорил с ней.
– Давно пожаловали, графиня? – заговорил он. – Приду, приду, ручку поцелую. А я вот приехал по делам и девочек своих с собой привез. Бесподобно, говорят, Семенова играет, – говорил Илья Андреич. – Граф Петр Кириллович нас никогда не забывал. Он здесь?
– Да, он хотел зайти, – сказала Элен и внимательно посмотрела на Наташу.
Граф Илья Андреич опять сел на свое место.
– Ведь хороша? – шопотом сказал он Наташе.
– Чудо! – сказала Наташа, – вот влюбиться можно! В это время зазвучали последние аккорды увертюры и застучала палочка капельмейстера. В партере прошли на места запоздавшие мужчины и поднялась занавесь.
Как только поднялась занавесь, в ложах и партере всё замолкло, и все мужчины, старые и молодые, в мундирах и фраках, все женщины в драгоценных каменьях на голом теле, с жадным любопытством устремили всё внимание на сцену. Наташа тоже стала смотреть.


На сцене были ровные доски по средине, с боков стояли крашеные картины, изображавшие деревья, позади было протянуто полотно на досках. В середине сцены сидели девицы в красных корсажах и белых юбках. Одна, очень толстая, в шелковом белом платье, сидела особо на низкой скамеечке, к которой был приклеен сзади зеленый картон. Все они пели что то. Когда они кончили свою песню, девица в белом подошла к будочке суфлера, и к ней подошел мужчина в шелковых, в обтяжку, панталонах на толстых ногах, с пером и кинжалом и стал петь и разводить руками.
Мужчина в обтянутых панталонах пропел один, потом пропела она. Потом оба замолкли, заиграла музыка, и мужчина стал перебирать пальцами руку девицы в белом платье, очевидно выжидая опять такта, чтобы начать свою партию вместе с нею. Они пропели вдвоем, и все в театре стали хлопать и кричать, а мужчина и женщина на сцене, которые изображали влюбленных, стали, улыбаясь и разводя руками, кланяться.
После деревни и в том серьезном настроении, в котором находилась Наташа, всё это было дико и удивительно ей. Она не могла следить за ходом оперы, не могла даже слышать музыку: она видела только крашеные картоны и странно наряженных мужчин и женщин, при ярком свете странно двигавшихся, говоривших и певших; она знала, что всё это должно было представлять, но всё это было так вычурно фальшиво и ненатурально, что ей становилось то совестно за актеров, то смешно на них. Она оглядывалась вокруг себя, на лица зрителей, отыскивая в них то же чувство насмешки и недоумения, которое было в ней; но все лица были внимательны к тому, что происходило на сцене и выражали притворное, как казалось Наташе, восхищение. «Должно быть это так надобно!» думала Наташа. Она попеременно оглядывалась то на эти ряды припомаженных голов в партере, то на оголенных женщин в ложах, в особенности на свою соседку Элен, которая, совершенно раздетая, с тихой и спокойной улыбкой, не спуская глаз, смотрела на сцену, ощущая яркий свет, разлитый по всей зале и теплый, толпою согретый воздух. Наташа мало по малу начинала приходить в давно не испытанное ею состояние опьянения. Она не помнила, что она и где она и что перед ней делается. Она смотрела и думала, и самые странные мысли неожиданно, без связи, мелькали в ее голове. То ей приходила мысль вскочить на рампу и пропеть ту арию, которую пела актриса, то ей хотелось зацепить веером недалеко от нее сидевшего старичка, то перегнуться к Элен и защекотать ее.
В одну из минут, когда на сцене всё затихло, ожидая начала арии, скрипнула входная дверь партера, на той стороне где была ложа Ростовых, и зазвучали шаги запоздавшего мужчины. «Вот он Курагин!» прошептал Шиншин. Графиня Безухова улыбаясь обернулась к входящему. Наташа посмотрела по направлению глаз графини Безуховой и увидала необыкновенно красивого адъютанта, с самоуверенным и вместе учтивым видом подходящего к их ложе. Это был Анатоль Курагин, которого она давно видела и заметила на петербургском бале. Он был теперь в адъютантском мундире с одной эполетой и эксельбантом. Он шел сдержанной, молодецкой походкой, которая была бы смешна, ежели бы он не был так хорош собой и ежели бы на прекрасном лице не было бы такого выражения добродушного довольства и веселия. Несмотря на то, что действие шло, он, не торопясь, слегка побрякивая шпорами и саблей, плавно и высоко неся свою надушенную красивую голову, шел по ковру коридора. Взглянув на Наташу, он подошел к сестре, положил руку в облитой перчатке на край ее ложи, тряхнул ей головой и наклонясь спросил что то, указывая на Наташу.
– Mais charmante! [Очень мила!] – сказал он, очевидно про Наташу, как не столько слышала она, сколько поняла по движению его губ. Потом он прошел в первый ряд и сел подле Долохова, дружески и небрежно толкнув локтем того Долохова, с которым так заискивающе обращались другие. Он, весело подмигнув, улыбнулся ему и уперся ногой в рампу.
– Как похожи брат с сестрой! – сказал граф. – И как хороши оба!
Шиншин вполголоса начал рассказывать графу какую то историю интриги Курагина в Москве, к которой Наташа прислушалась именно потому, что он сказал про нее charmante.
Первый акт кончился, в партере все встали, перепутались и стали ходить и выходить.
Борис пришел в ложу Ростовых, очень просто принял поздравления и, приподняв брови, с рассеянной улыбкой, передал Наташе и Соне просьбу его невесты, чтобы они были на ее свадьбе, и вышел. Наташа с веселой и кокетливой улыбкой разговаривала с ним и поздравляла с женитьбой того самого Бориса, в которого она была влюблена прежде. В том состоянии опьянения, в котором она находилась, всё казалось просто и естественно.
Голая Элен сидела подле нее и одинаково всем улыбалась; и точно так же улыбнулась Наташа Борису.
Ложа Элен наполнилась и окружилась со стороны партера самыми знатными и умными мужчинами, которые, казалось, наперерыв желали показать всем, что они знакомы с ней.
Курагин весь этот антракт стоял с Долоховым впереди у рампы, глядя на ложу Ростовых. Наташа знала, что он говорил про нее, и это доставляло ей удовольствие. Она даже повернулась так, чтобы ему виден был ее профиль, по ее понятиям, в самом выгодном положении. Перед началом второго акта в партере показалась фигура Пьера, которого еще с приезда не видали Ростовы. Лицо его было грустно, и он еще потолстел, с тех пор как его последний раз видела Наташа. Он, никого не замечая, прошел в первые ряды. Анатоль подошел к нему и стал что то говорить ему, глядя и указывая на ложу Ростовых. Пьер, увидав Наташу, оживился и поспешно, по рядам, пошел к их ложе. Подойдя к ним, он облокотился и улыбаясь долго говорил с Наташей. Во время своего разговора с Пьером, Наташа услыхала в ложе графини Безуховой мужской голос и почему то узнала, что это был Курагин. Она оглянулась и встретилась с ним глазами. Он почти улыбаясь смотрел ей прямо в глаза таким восхищенным, ласковым взглядом, что казалось странно быть от него так близко, так смотреть на него, быть так уверенной, что нравишься ему, и не быть с ним знакомой.
Во втором акте были картины, изображающие монументы и была дыра в полотне, изображающая луну, и абажуры на рампе подняли, и стали играть в басу трубы и контрабасы, и справа и слева вышло много людей в черных мантиях. Люди стали махать руками, и в руках у них было что то вроде кинжалов; потом прибежали еще какие то люди и стали тащить прочь ту девицу, которая была прежде в белом, а теперь в голубом платье. Они не утащили ее сразу, а долго с ней пели, а потом уже ее утащили, и за кулисами ударили три раза во что то металлическое, и все стали на колена и запели молитву. Несколько раз все эти действия прерывались восторженными криками зрителей.
Во время этого акта Наташа всякий раз, как взглядывала в партер, видела Анатоля Курагина, перекинувшего руку через спинку кресла и смотревшего на нее. Ей приятно было видеть, что он так пленен ею, и не приходило в голову, чтобы в этом было что нибудь дурное.
Когда второй акт кончился, графиня Безухова встала, повернулась к ложе Ростовых (грудь ее совершенно была обнажена), пальчиком в перчатке поманила к себе старого графа, и не обращая внимания на вошедших к ней в ложу, начала любезно улыбаясь говорить с ним.
– Да познакомьте же меня с вашими прелестными дочерьми, – сказала она, – весь город про них кричит, а я их не знаю.
Наташа встала и присела великолепной графине. Наташе так приятна была похвала этой блестящей красавицы, что она покраснела от удовольствия.
– Я теперь тоже хочу сделаться москвичкой, – говорила Элен. – И как вам не совестно зарыть такие перлы в деревне!
Графиня Безухая, по справедливости, имела репутацию обворожительной женщины. Она могла говорить то, чего не думала, и в особенности льстить, совершенно просто и натурально.
– Нет, милый граф, вы мне позвольте заняться вашими дочерьми. Я хоть теперь здесь не надолго. И вы тоже. Я постараюсь повеселить ваших. Я еще в Петербурге много слышала о вас, и хотела вас узнать, – сказала она Наташе с своей однообразно красивой улыбкой. – Я слышала о вас и от моего пажа – Друбецкого. Вы слышали, он женится? И от друга моего мужа – Болконского, князя Андрея Болконского, – сказала она с особенным ударением, намекая этим на то, что она знала отношения его к Наташе. – Она попросила, чтобы лучше познакомиться, позволить одной из барышень посидеть остальную часть спектакля в ее ложе, и Наташа перешла к ней.
В третьем акте был на сцене представлен дворец, в котором горело много свечей и повешены были картины, изображавшие рыцарей с бородками. В середине стояли, вероятно, царь и царица. Царь замахал правою рукою, и, видимо робея, дурно пропел что то, и сел на малиновый трон. Девица, бывшая сначала в белом, потом в голубом, теперь была одета в одной рубашке с распущенными волосами и стояла около трона. Она о чем то горестно пела, обращаясь к царице; но царь строго махнул рукой, и с боков вышли мужчины с голыми ногами и женщины с голыми ногами, и стали танцовать все вместе. Потом скрипки заиграли очень тонко и весело, одна из девиц с голыми толстыми ногами и худыми руками, отделившись от других, отошла за кулисы, поправила корсаж, вышла на середину и стала прыгать и скоро бить одной ногой о другую. Все в партере захлопали руками и закричали браво. Потом один мужчина стал в угол. В оркестре заиграли громче в цимбалы и трубы, и один этот мужчина с голыми ногами стал прыгать очень высоко и семенить ногами. (Мужчина этот был Duport, получавший 60 тысяч в год за это искусство.) Все в партере, в ложах и райке стали хлопать и кричать изо всех сил, и мужчина остановился и стал улыбаться и кланяться на все стороны. Потом танцовали еще другие, с голыми ногами, мужчины и женщины, потом опять один из царей закричал что то под музыку, и все стали петь. Но вдруг сделалась буря, в оркестре послышались хроматические гаммы и аккорды уменьшенной септимы, и все побежали и потащили опять одного из присутствующих за кулисы, и занавесь опустилась. Опять между зрителями поднялся страшный шум и треск, и все с восторженными лицами стали кричать: Дюпора! Дюпора! Дюпора! Наташа уже не находила этого странным. Она с удовольствием, радостно улыбаясь, смотрела вокруг себя.
– N'est ce pas qu'il est admirable – Duport? [Неправда ли, Дюпор восхитителен?] – сказала Элен, обращаясь к ней.
– Oh, oui, [О, да,] – отвечала Наташа.


В антракте в ложе Элен пахнуло холодом, отворилась дверь и, нагибаясь и стараясь не зацепить кого нибудь, вошел Анатоль.
– Позвольте мне вам представить брата, – беспокойно перебегая глазами с Наташи на Анатоля, сказала Элен. Наташа через голое плечо оборотила к красавцу свою хорошенькую головку и улыбнулась. Анатоль, который вблизи был так же хорош, как и издали, подсел к ней и сказал, что давно желал иметь это удовольствие, еще с Нарышкинского бала, на котором он имел удовольствие, которое не забыл, видеть ее. Курагин с женщинами был гораздо умнее и проще, чем в мужском обществе. Он говорил смело и просто, и Наташу странно и приятно поразило то, что не только не было ничего такого страшного в этом человеке, про которого так много рассказывали, но что напротив у него была самая наивная, веселая и добродушная улыбка.
Курагин спросил про впечатление спектакля и рассказал ей про то, как в прошлый спектакль Семенова играя, упала.
– А знаете, графиня, – сказал он, вдруг обращаясь к ней, как к старой давнишней знакомой, – у нас устраивается карусель в костюмах; вам бы надо участвовать в нем: будет очень весело. Все сбираются у Карагиных. Пожалуйста приезжайте, право, а? – проговорил он.
Говоря это, он не спускал улыбающихся глаз с лица, с шеи, с оголенных рук Наташи. Наташа несомненно знала, что он восхищается ею. Ей было это приятно, но почему то ей тесно и тяжело становилось от его присутствия. Когда она не смотрела на него, она чувствовала, что он смотрел на ее плечи, и она невольно перехватывала его взгляд, чтоб он уж лучше смотрел на ее глаза. Но, глядя ему в глаза, она со страхом чувствовала, что между им и ей совсем нет той преграды стыдливости, которую она всегда чувствовала между собой и другими мужчинами. Она, сама не зная как, через пять минут чувствовала себя страшно близкой к этому человеку. Когда она отворачивалась, она боялась, как бы он сзади не взял ее за голую руку, не поцеловал бы ее в шею. Они говорили о самых простых вещах и она чувствовала, что они близки, как она никогда не была с мужчиной. Наташа оглядывалась на Элен и на отца, как будто спрашивая их, что такое это значило; но Элен была занята разговором с каким то генералом и не ответила на ее взгляд, а взгляд отца ничего не сказал ей, как только то, что он всегда говорил: «весело, ну я и рад».