Пайпер, Леонора

Леонора Пайпер
Leonora Evelina Simonds Piper
Имя при рождении:	Leonora Simonds
Род деятельности:	медиум ясновидящая
Место рождения:	Нашуа, Нью-Гемпшир
Супруг:	Уильям Пайпер
Дети:	Альта и Миневра Пайпер

Леонора Пайпер (англ. Leonora Piper, 27 июня 1857 — 3 июня 1950) — американский «трансовый» медиум, одна из ключевых фигур в спиритуализме конца XIX — начала XX века. Последователи спиритуализма считают, что именно с её помощью (в частности, в ходе так называемой «перекрёстной переписки») были получены наиболее убедительные доказательства реальности посмертного существования человеческого духа, а также исследованы возможности общения живущих людей с умершими. Именно под впечатлением от сеансов Пайпер к спиритуализму окончательно примкнули сэр Оливер Лодж, доктор Ричард Ходжсон, профессор Джеймс Хайслоп и другие авторитетные представители науки. Миссис Пайпер, в отличие от многих её коллег, до конца жизни сохранила безупречную репутацию. Для основателя философии прагматизма Уильяма Джеймса, который первым взялся изучать её феномен, миссис Пайпер стала, «той белой вороной в спиритуализме, существования которой достаточно, чтобы опровергнуть утверждение, что все вороны черны».

Биография

Леонора Пайпер, в девичестве Симондс (англ. Leonora Evelina Simonds Piper) рассказывала, что свой первый медиумистский опыт получила в возрасте восьми лет, когда играла в саду. Она почувствовала острую боль в правом ухе, после чего отчетливо услышала: «Тетя Сэра не умерла, она по-прежнему рядом с тобой». Мать девочки записала точное время этого происшествия. Несколько дней спустя пришло известие о смерти тети Сэры: она скончалась в тот самый момент, когда восьмилетняя Леонора получила своё первое сообщение. Несколько недель спустя ночью девочка подняла крик, а когда в комнату прибежали родители, объяснила, что испугана «ярким светом и всеми этими лицами». Если не считать ещё нескольких происшествий того же рода, детство её было вполне обычным.

В возрасте 22 лет Леонора вышла замуж за бостонского спиритуалиста Уильяма Пайпера (у них родились две дочери: Альта и Минерва). Некоторое время спустя один из родственников привел её на медицинскую консультацию к слепому доктору Дж. Р. Коку, который имел репутацию ясновидящего, способного ставить безошибочные диагнозы и излечивать больных. От его единственного прикосновения она — впервые в жизни — погрузилась в транс. Во время второго визита, когда доктор Кок наложил ладонь ей на лоб, Леонора, как она вспоминала позже, увидела «поток света, в котором явилось множество незнакомых лиц». В трансе она поднялась со стула, подошла к столу посреди комнаты, взяла бумагу и карандаш и в течение нескольких минут что-то быстро записывала. Затем подошла к одному из гостей, отдала ему лист бумаги и вернулась на своё место. Человек, получивший бумагу, был судья Фрост; послание, которого он ждал меньше всего, пришло от его умершего сына. Фрост заявил, что более точного и убедительного сообщения из иного мира он ни разу не получал на протяжении тех лет, когда он интересовался спиритуализмом.

Исследования профессора Джеймса

О происшествии написали газеты, имя миссис Пайпер стало известно и она начала получать приглашения на сеансы в качестве профессионального медиума. Популярность не доставляла ей удовольствия; вскоре она стала отвергать все вызовы, кроме тех, что исходили от родственников и близких друзей. Тем не менее, по каким-то необъяснимым причинам она сделала исключение для миссис Гиббонс, тёщи профессора Уильяма Джеймса. После того, как и дочь миссис Гиббонс попала под влияние миссис Пайпер, профессор назвал обеих женщин «жертвами шарлатанства» и исключительно с целью разоблачения явился на сеанс в дом медиума.

Здесь его ожидали многочисленные сюрпризы. В первую очередь, неожиданным оказалось полное отсутствие традиционных спиритических атрибутов: «кабинета», красной лампы, стола со стульями, расположенными кольцами и музыкальных инструментов. Гостям было предложено располагаться, где им будет удобно — в небольшой, но уютной гостиной. Удивила профессора Джеймса и сама миссис Пайпер: она оказалась женщиной тихой и застенчивой; в ней не было ничего вызывающего, что он всегда замечал в других медиумах. Миссис Пайпер вежливо предупредила гостей, чтобы те не ждали ничего сенсационного. Она не станет материализовывать фигуры или заставлять предметы летать: всего лишь погрузится в транс и передаст контроль над собой одному из «духов». Возможно он оставит какие-то сообщения, возможно нет: тут она не обещает ничего определённого. В ходе этого сеанса Пайпер описала внешность и назвала имена отца жены Джеймса и ребёнка, которого супруги потеряли за год до этого. Джеймс, с медиумом до этого не общавшийся, позже записал:

После этого первого визита у меня осталось ощущение, что либо миссис Пайпер находилась под властью каких-то сверхъестественных сил, либо она действительно в лицо знала всех членов семьи моей жены и каким-то чудом оказалась знакома с разнообразными деталями их домашней жизни... Впоследствии, побывав на её сеансах и познакомившись с ней поближе, я полностью отверг второе предположение и считаю, что она действительно обладает сверхъестественными способностями. У. Джеймс

Джеймс стал приглашать на сеансы своих друзей и коллег. Он настолько увлекся исследованием психического феномена, что в течение следующих полутора лет фактически взял на себя обязанности менеджера Леоноры Пайпер, организуя все её публичные выступления, а затем, чтобы упорядочить работу и привлечь к ней заинтересованных лиц, создал Американское общество психических исследований.

Медиумизм миссис Пайпер

Когда профессор Джеймс начинал свои наблюдения, контролирующим духом миссис Пайпер был некто, именовавший себя «Финнеем» (фр. Finuit) и, судя по всему, имевший какое-то отношение к доктору Коку. Появился он не сразу: до него посредством миссис Пайпер с миром живых общался дух индейской девушки с очень странным именем Хлорин (англ. Chlorine); эпизодически появлялись «командор Вандербильт», «Лонгфелло», «Иоганн Себастьян Бах», «актриса Сиддонс» и другие.

Финней обладал характерным хриплым голосом, который странно контрастировал с тембром самой миссис Пайпер. Представляясь французским доктором, он не имел ни малейшего понятия о медицине, не знал французского языка и не мог поведать ничего о своем прошлом. Это позволило некоторым исследователям предположить, что «Финней» — своего рода «второе я» Леоноры, и что они в данном случае имеют дело с раздвоением личности. «Финней» явно не был тем, за кого он себя выдавал, но обладал неоспоримыми способностями: именно при его посредстве Пайпер стала получать огромные запасы информации, которые, как впоследствии доказывалось не раз, никакими известными способами получены быть не могли.

«Правление Финнея» длилось восемь лет; в 1892 году к нему присоединился «Джордж Пелхэм», при жизни — друг доктора Ходжсона. Он взял на себя контроль за автоматическим письмом, оставив «Финнею» голосовые послания. Нередко оба вида контакта в ходе сеанса реализовывались одновременно.

В 1897 году духовный контроль над миссис Пайпер на сеансах впервые взяла на себя группа под предводительством «духа», именовавшего себя «Императором» (или «Ректором»). «Финней» исчез вообще, а «Пелхэм» отошёл в тень. Как вспоминали очевидцы, если при «Финнее» сеансы Пайпер были прерывистыми и насыщенными помехами со стороны «посторонних элементов», то «группа Императора» установила полный порядок, исключив всякое вмешательство со стороны тех, кого они называли «низшими сущностями», и «духами, привязанными к Земле». В новом режиме послания изменились: их стиль стал высокопарным и принял квази-религиозный характер, чего прежде не наблюдалось. Кроме того, если при «Финнее» медиум входила в транс и выходила из него мучительно, с дискомфортом, то теперь этот процесс стал легким и безболезненным.

Профессор Уильям Джеймс обратил особое внимание на то, что все участники «группы Императора» обладали своими (как правило связанными с античностью или библейской историей) именами, а также индивидуальным стилем общения. Миссис Пайпер утверждала, что именно благодаря этой группе она развила способность к автоматическому письму наяву, без погружения в транс. Дочь Альта Л. Пайпер в биографии 1929 года замечала: «мантия Ректора словно бы снизошла на саму миссис Пайпер».

Миссис Пайпер не обладала способностями к физическому медиумизму за единственным исключением: она, как утверждалось, умела по заказу «доставлять» в комнату ароматы определенных цветов и заставлять их мгновенно улетучиваться. Для установления контакта с «духами-контролерами» она использовала психометрическую атрибутику, требуя представить ей тот или иной предмет, принадлежавший при жизни умершему.

В какой-то момент профессор Джеймс сумел самостоятельно загипнотизировать Леонору Пайпер и выяснил, что в гипнотическом трансе меняются все параметры её медиумизма; в частности, исчезает (в спонтанном трансе нередко демонстрировавшаяся) способность к телепатии.

В силу занятости на научном поприще профессор Джеймс вынужден был завершить личное наблюдение над миссис Пайпер. Он отправил письма нескольким лидерам британского Общества психических исследований, где рассказал о загадочных явлениях, наблюдавшихся им на сеансах медиума. Отозвавшись на одно из таких писем, в США, в качестве официального представителя ОПИ, прибыл доктор Ричард Ходжсон и продолжил исследование феномена.

Работа доктора Ходжсона

Ричард Ходжсон, снискавший у себя на родине репутацию отчаянного охотника за медиумами-мошенниками и закоренелого скептика, в первую очередь предпринял все возможные меры для того, чтобы исключить всякую возможность обмана со стороны миссис Пайпер. В течение некоторого времени нанятый им частный детектив следил за миссис Пайпер в надежде обнаружить что-нибудь подозрительное. Доктор Ходжсон запрещал ей просматривать свежие газеты, гостей сеансов наделял псевдонимами, назначал импровизированные встречи, чтобы не дать медиуму возможность к ним заранее подготовиться. Результат был неизменным: миссис Пайпер, ссылаясь на подсказки «духов», голосом или через автоматическое письмо, постоянно сообщала присутствующим самые неожиданные детали (как важные так и несущественные) их давнего или недавнего прошлого.

В медиумизме миссис Пайпер обнаружились и некоторые слабости. Так, она испытывала трудности, когда речь заходила о необходимости назвать дату, всегда имена предпочитала фамилиям, иногда не могла ответить на «тест-вопросы». Например, вещавший через неё «дух» Ханны Уальд не сумел пересказать содержание запечатанного письма, написанного ею незадолго до смерти, а «дух» Стейнтона Мозеса грубо ошибся в перечислении «наставников», которые ему помогали в медиумизме при жизни. Однако все подозрения в возможном мошенничестве были отметены окончательно.

В 1898 году профессор Джеймс написал в журнале «Psychological Review»:

Доктор Ходжсон считает, что предположение о мошенничестве всерьез рассматриваться не может. Я полностью с ним согласен. Медиум в течение 15 лет находилась под тщательнейшим наблюдением людей, которые выискивали в её поведении любую подозрительную деталь. За всё это время не выявилось ни одного сомнительного обстоятельства и не появилось ни одного правдоподобного объяснения тому, как именно медиум, при её возможностях и образе жизни, могла бы любым из обычных способов получить такое количество информации о таком множестве людей. Ученые, которые со знанием дела толкуют нам о «мошенничестве», должны помнить, что в науке — как, впрочем, и в жизни вообще, — любая гипотеза, прежде чем мы могли бы её обсуждать с пользой для дела, должна быть точно сформулирована. Гипотеза о «мошенничестве» не конкретном, а абстрактном, о «мошенничестве вообще», вряд ли может рассматриваться как научное объяснение реальным фактам. У. Джеймс

В 1888-89 годах к исследованию присоединился доктор Хайслоп, на первых сеансах появлявшийся в маске, которую снимал после того, как миссис Пайпер погружалась в транс и надевал, едва только она пробуждалась. Двенадцати сеансов оказалось достаточно, чтобы убедить Хайслопа в несостоятельности его первоначальной гипотезы о раздвоении личности. «Я предпочту поверить, что действительно говорил с моими умершими родственникам, это самое простое из возможных объяснений», — заявил он. «Теперь я готов предположить, что действительно существует посмертная жизнь, в которой человеческая личность сохраняет индивидуальность», — написал он в SPR Proceedings, Vol. XVI.

Продолжение исследований в Англии

Доктор Ходжсон, однако, не терял надежды разоблачить свою подопечную. Он решил, что удобнее всего будет сделать это, если вырвать её из привычного окружения и перевезти в незнакомую страну. В ноябре 1889 года Леонора Пайпер впервые прибыла в Великобританию. На станции её встретил профессор Лодж и отвёз в кембриджскую резиденцию Фредерика У. Майерса, где она и поселилась. Майерс самолично подобрал для гостьи слуг из сельской местности, которые не могли бы знать никого из возможных визитеров, и сам отбирал последних, в основном, сохраняя им анонимность. Под наблюдением Майерса, Лоджа и доктора Уолтера Лифа в период с ноября 1889 по февраль 1890 года миссис Пайпер провела 88 сеансов и каждый раз в чём-то поражала присутствовавших. При этом повсюду, даже в магазины, её сопровождали наблюдатели. Лодж в этом смысле даже превзошёл Майерса: прежде чем пригласить миссис Пайпер к себе домой в Ливерпуль он попросил жену сменить в доме всех слуг, спрятал фамильную Библию и на протяжении всего времени, пока гостья оставалась в доме, лично прочитывал (с её согласия) всю приходившую к ней корреспонденцию.

Уже на первом сеансе, организованном Лоджем, медиум совершенно точно описала ему внешность его покойных дяди, тети и ребенка, скончавшегося в младенчестве, предоставив многочисленные детали личного свойства. В течение последующих встреч она развернула перед Лоджем всю историю его семьи в нескольких поколениях. В 1890 году отчет сэра Оливера Лоджа был опубликован с предисловием Ф. У. Г. Майерса, который закончил его такими словами:

Многие из представленных нам фактов не могли быть добыты даже самым искусным детективом. Другие - даже если и можно было бы получить их обычным путём, - потребовали бы таких затрат денег и времени, каковыми миссис Пайпер не располагает. Её поведение не предоставило нам никакого повода заподозрить в том, что она способна на мошенничество или обман. Ф. Майерс

Сэр Оливер Лодж провёл обратный эксперимент: нанял профессионального агента с целью получить тот же объём информации о собственных родственниках и предках, и убедился в том, что сделать это невозможно. Лодж в своем отчете подтвердил способность медиума в трансе ставить правильные медицинские диагнозы, а также безошибочно называть владельцев, как живых, так и умерших, приносившихся гостями небольших предметов. Лодж писал в своем отчёте: «Со всей определенностью могу заявить две вещи: Первое — миссис Пайпер неспособна на обман. Второе: никакое предположение о мыслимом и немыслимом обмане со стороны миссис Пайпер не может объяснить свершившиеся факты».

По возвращении миссис Пайпер в США наблюдением за ней вновь занялся профессор Ходжсон. Его первый отчет был опубликован в 1892 году в восьмом томе «SPR Proceedings» и ещё допускал различные толкования наблюдавшегося феномена. Второй был намного более категоричным:

У меня не осталось сомнений в том, что “главные коммуникаторы” - те самые личности, за которых они себя выдают. Что они пережили изменение, которое мы именуем смертью, и - посредством миссис Пайпер, находившейся в трансе, - напрямую общались с нами, теми, кто считает себя “живущими”. В течение нескольких лет сопоставляя две возможных гипотезы: телепатическую и духовную, я со всей уверенностью и без промедления утверждаю, что “духовная” гипотеза оказалась подтверждена собственными плодами, чего о другой не скажешь. Оригинальный текст (англ.)   I cannot profess to have any doubt but that the 'chief communicators '... are veritably the personalities that they claim to be; that they have survived the change we call death, and that they have directly communicated with us whom we call living through Mrs. Piper's entranced organism. Having tried the hypothesis of telepathy from the living for several years, and the 'spirit' hypothesis also for several years, I have no hesitation in affirming with the most absolute assurance that the 'spirit' hypothesis is justified by its fruits and the other hypothesis is not. У. Ходжсон, SPR Proceedings, Vol. XIII, 1897

«Признание» и опровержение

За всю жизнь миссис Пайпер с её именем был связан лишь один публичный скандал. 20 октября 1901 года газета «New York Herald» опубликовала заявление Пайпер, разрекламированное как «признание», в котором медиум заявляла что намерена прекратить работу, которую в течение 14 лет проводила для ОПИ поскольку ей так и не удалось внести ясность в суть происходящих явлений. При этом газета приписала ей следующие слова: «Теория телепатической передачи сообщений кажется мне наиболее вероятной и научно обоснованной… Я не верю в то, что духи умерших контролировали меня, когда я находилась в трансе….Возможно это и так, но подтвердить это невозможно».

Поскольку многие исследователи в любом случае подозревали, что в случае с Пайпер они имеют дело с некой формой экстрасенсорного восприятия, статья в газете сенсации не вызвала. Но 25 октября миссис Пайпер поместила в «Boston Advertiser» следующий ответ:

Я никогда не произносила тех слов, что были напечатаны в “New York Herald” - в частности, не говорила, что не верю в то, что нахожусь в трансе под контролем духов... Сегодня на этот счет я придерживаюсь точно того же мнения, какого придерживалась 18 лет назад. Возможно это духи умерших, возможно - нет. Признание могу сделать только одно: кто они, я не знаю. Но своей позиции я никогда не меняла. Леонора Пайпер

Как отмечал сэр Оливер Лодж, в искренности и логичности этого заявление ни у кого не возникло сомнений, и та же «New York Herald» вскоре приняла версию медиума, впрочем, заметив: «Миссис Пайпер в наименьшей степени, чем кто либо из присутствующих на её сеансах способна сформировать определенное мнение на этот счет, просто потому что не помнит всего, что происходило с ней в трансе».

Перекрёстная переписка

Третий отчёт, готовившийся Ходжсоном, опубликован не был: этому помешала внезапная кончина профессора в 1905 году. Из Британии в США прибыл Дж. Г. Пиддингтон: здесь была создана комиссия с тем, чтобы решить дальнейшую судьбу накопленного материала. Проблема состояла в том, что стенограммы сеансов были полны интимными подробностями из жизни известных людей, которые вверяли свои репутации доктору Ходжсону, и только ему одному. В конечном итоге, преодолев отчаянное сопротивление профессора Хайслопа, комиссия решила раздать весь материал тем людям, которых он касался непосредственно: так эти документы были утеряны безвозвратно. С этих пор наблюдение за миссис Пайпер от лица ОПИ осуществлял профессор Хайслоп.

В 1906 году Леонора Пайпер совершила свой второй вояж в Британию, на этот раз, чтобы помочь распутать загадку феномена, получившего название «перекрестной переписки». Сразу несколько знаменитых исследователей психических явлений (Майерс, Гёрней, Ходжсон) отошли в мир иной, и медиумы стали получать сообщения якобы от лица их духов. Миссис Пайпер провела здесь 74 сеанса; в числе медиумов, принимавших участие в эксперименте, были миссис Веррал и миссис Холланд. Результат был суммирован и проанализирован Пиддингтоном, который пришёл к выводу: совпадений в содержании и стиле сообщений столько, что объяснить их случайностью невозможно. В 1909 году профессор Джеймс опубликовал отчет о переписке с «Ходжсоном». О переписке с «духами» Майерса, Гернея и Айзека Томпсона сэр Оливер Лодж писал:

В целом они (послания) свидетельствуют о существовании некого стороннего контролирующего разума, независимого от сознания и, насколько я могу судить, подсознания медиумов. Все это позволяет предположить, что мы вступили в косвенное взаимодействие с неким слоем личности умершего, сохранившей жизнь после смерти физического тела. О. Лодж

Закат карьеры Леоноры Пайпер

1908—1909 годы наложили отпечаток на всю дальнейшую карьеру и жизнь миссис Пайпер. Организацией её сеансов в США занялись профессиональные психологи Дж. Стенли Холл и Эми Таннер. Несмотря на то, что последняя в книге «Studies in Spiritualism» (1910) утверждала обратное, эта работа была хаотична, сеансы посвящались исключительно личным темам, многие сообщения не записывались. Кроме того, к медиумам в то время принято было применять методы контроля, близкие к пыточным. В течение этих двух лет миссис Пайпер полностью утратила способность к трансовому медиумизму — как считает её дочь Альта, исключительно из-за подсознательного страха перед погружением в транс и тем, что могут сделать с ней «исследователи», пока она находится без сознания.

В октябре 1909 года миссис Пайпер в третий раз посетила Британию. Обессилев от перенесенного гриппа, она отменила несколько сеансов, а вернувшись к активной деятельности ранним летом 1910 года, стала (по свидетельству Лоджа) испытывать явные трудности с погружением в транс и возвращении из него. 24 мая 1911 года было объявлено о том, что миссис Пайпер прекращает давать сеансы. Последний из них был проведен 3 июля: здесь появилась новая сущность «мадмуазель Гуйон», после чего «Император» официально закрыл собрание. В течение нескольких лет время от времени Пайпер получала письменные автоматические сообщения, но трансовое состояние вернулось к ней лишь однажды, в 1915 году, когда она получила знаменитое послание от «Фавна», в котором тот сообщал о грядущей гибели на фронте Рэймонда Лоджа, сына сэра Оливера (о посмертном общении с которым учёный впоследствии написал получившую широкую известность книгу «Рэймонд»).

В период с 1914 по 1924 годы Леонора Пайпер не проводила регулярной медиумистской работы: отчасти из-за болезни матери, но также и потому, что не было человека, который взял бы на себя организационные обязанности. В октябре 1924 от доктора Гарднера Мёрфи поступило приглашение провести сеансы для бостонского отделения АОПИ. Леонора Пайпер согласилась, но в дальнейшем возвращалась к сеансам лишь эпизодически.

Леонора Пайпер скончалась 3 июля 1950 года. Она сохранила репутацию выдающегося медиума, большую часть своей жизни, здоровья и сил отдавшего науке. «Значение работы миссис Пайпер просто невозможно оценить по достоинству. В течение нескольких десятилетий она подвергалась такому тестированию, какое никогда не применялось по отношению к другим медиумам. Феномен Пайпер так и остался в истории неразрешенной загадкой», — писал в Энциклопедии психической науки Нандор Фодор.

Литература

• Sage M.: Mrs. Piper and the SPR, 1903
• Anna Manning Robbins: Both Sides of the Veil, 1909
• Alta L. Piper. The Life and Work of Mrs. Piper, 1929.
• Berger, Arthur S., and Joyce Berger. The Encyclopedia of Parapsychology and Psychical Research. New York: Paragon House, 1991.
• Bull, K. T. «Mrs. Piper: A Study». Harper’s Bazaar 33 (1900).
• Matlock, James G. «Leonora or Leonore? A Note on Mrs. Piper’s First Name.» Journal of the American Society for Psychical Research 82, no. 3 (July 1988).
• Pleasants, Helene, ed. Biographical Dictionary of Parapsychology. New York: Helix Press, 1964.
• Robbins, Anne Manning. Both Sides of the Veil: A Personal Experience. Boston: Sherman & French, 1909.
• Robbins, Anne Manning. Past and Present with Mrs. Piper. Henry Holt and Company, 1922
• Sage, M. Mrs. Piper and the Society for Psychical Research. London, 1903.
• Salter, W. H. Trance Mediumship: An Introductory Study of Mrs. Piper and Mrs. Leonard. London: Society for Psychical Research, 1950

Примечания

Комментарии

Источники

Ссылки

• [survivalafterdeath.org.uk/articles/heywood/piper.htm Mediumship: Mrs Piper]
• [www.prairieghosts.com/cross_corr.html Cross Correspondencies]
• [bohm.narod.ru/books/kingdomcults/ch07a.html Уолтер Мартин. Царство культов. Глава 7. Спиритизм — культ античности]
• [vef.vlz.ru/frames/list5.htm В. Ефимчук. Об инструментальной транскоммуникации]

Отрывок, характеризующий Пайпер, Леонора

Все в доме чувствовали для кого ездил князь Андрей, и он, не скрывая, целый день старался быть с Наташей. Не только в душе Наташи испуганной, но счастливой и восторженной, но во всем доме чувствовался страх перед чем то важным, имеющим совершиться. Графиня печальными и серьезно строгими глазами смотрела на князя Андрея, когда он говорил с Наташей, и робко и притворно начинала какой нибудь ничтожный разговор, как скоро он оглядывался на нее. Соня боялась уйти от Наташи и боялась быть помехой, когда она была с ними. Наташа бледнела от страха ожидания, когда она на минуты оставалась с ним с глазу на глаз. Князь Андрей поражал ее своей робостью. Она чувствовала, что ему нужно было сказать ей что то, но что он не мог на это решиться.
Когда вечером князь Андрей уехал, графиня подошла к Наташе и шопотом сказала:
– Ну что?
– Мама, ради Бога ничего не спрашивайте у меня теперь. Это нельзя говорить, – сказала Наташа.
Но несмотря на то, в этот вечер Наташа, то взволнованная, то испуганная, с останавливающимися глазами лежала долго в постели матери. То она рассказывала ей, как он хвалил ее, то как он говорил, что поедет за границу, то, что он спрашивал, где они будут жить это лето, то как он спрашивал ее про Бориса.
– Но такого, такого… со мной никогда не бывало! – говорила она. – Только мне страшно при нем, мне всегда страшно при нем, что это значит? Значит, что это настоящее, да? Мама, вы спите?
– Нет, душа моя, мне самой страшно, – отвечала мать. – Иди.
– Все равно я не буду спать. Что за глупости спать? Maмаша, мамаша, такого со мной никогда не бывало! – говорила она с удивлением и испугом перед тем чувством, которое она сознавала в себе. – И могли ли мы думать!…
Наташе казалось, что еще когда она в первый раз увидала князя Андрея в Отрадном, она влюбилась в него. Ее как будто пугало это странное, неожиданное счастье, что тот, кого она выбрала еще тогда (она твердо была уверена в этом), что тот самый теперь опять встретился ей, и, как кажется, неравнодушен к ней. «И надо было ему нарочно теперь, когда мы здесь, приехать в Петербург. И надо было нам встретиться на этом бале. Всё это судьба. Ясно, что это судьба, что всё это велось к этому. Еще тогда, как только я увидала его, я почувствовала что то особенное».
– Что ж он тебе еще говорил? Какие стихи то эти? Прочти… – задумчиво сказала мать, спрашивая про стихи, которые князь Андрей написал в альбом Наташе.
– Мама, это не стыдно, что он вдовец?
– Полно, Наташа. Молись Богу. Les Marieiages se font dans les cieux. [Браки заключаются в небесах.]
– Голубушка, мамаша, как я вас люблю, как мне хорошо! – крикнула Наташа, плача слезами счастья и волнения и обнимая мать.
В это же самое время князь Андрей сидел у Пьера и говорил ему о своей любви к Наташе и о твердо взятом намерении жениться на ней.

В этот день у графини Елены Васильевны был раут, был французский посланник, был принц, сделавшийся с недавнего времени частым посетителем дома графини, и много блестящих дам и мужчин. Пьер был внизу, прошелся по залам, и поразил всех гостей своим сосредоточенно рассеянным и мрачным видом.
Пьер со времени бала чувствовал в себе приближение припадков ипохондрии и с отчаянным усилием старался бороться против них. Со времени сближения принца с его женою, Пьер неожиданно был пожалован в камергеры, и с этого времени он стал чувствовать тяжесть и стыд в большом обществе, и чаще ему стали приходить прежние мрачные мысли о тщете всего человеческого. В это же время замеченное им чувство между покровительствуемой им Наташей и князем Андреем, своей противуположностью между его положением и положением его друга, еще усиливало это мрачное настроение. Он одинаково старался избегать мыслей о своей жене и о Наташе и князе Андрее. Опять всё ему казалось ничтожно в сравнении с вечностью, опять представлялся вопрос: «к чему?». И он дни и ночи заставлял себя трудиться над масонскими работами, надеясь отогнать приближение злого духа. Пьер в 12 м часу, выйдя из покоев графини, сидел у себя наверху в накуренной, низкой комнате, в затасканном халате перед столом и переписывал подлинные шотландские акты, когда кто то вошел к нему в комнату. Это был князь Андрей.
– А, это вы, – сказал Пьер с рассеянным и недовольным видом. – А я вот работаю, – сказал он, указывая на тетрадь с тем видом спасения от невзгод жизни, с которым смотрят несчастливые люди на свою работу.
Князь Андрей с сияющим, восторженным и обновленным к жизни лицом остановился перед Пьером и, не замечая его печального лица, с эгоизмом счастия улыбнулся ему.
– Ну, душа моя, – сказал он, – я вчера хотел сказать тебе и нынче за этим приехал к тебе. Никогда не испытывал ничего подобного. Я влюблен, мой друг.
Пьер вдруг тяжело вздохнул и повалился своим тяжелым телом на диван, подле князя Андрея.
– В Наташу Ростову, да? – сказал он.
– Да, да, в кого же? Никогда не поверил бы, но это чувство сильнее меня. Вчера я мучился, страдал, но и мученья этого я не отдам ни за что в мире. Я не жил прежде. Теперь только я живу, но я не могу жить без нее. Но может ли она любить меня?… Я стар для нее… Что ты не говоришь?…
– Я? Я? Что я говорил вам, – вдруг сказал Пьер, вставая и начиная ходить по комнате. – Я всегда это думал… Эта девушка такое сокровище, такое… Это редкая девушка… Милый друг, я вас прошу, вы не умствуйте, не сомневайтесь, женитесь, женитесь и женитесь… И я уверен, что счастливее вас не будет человека.
– Но она!
– Она любит вас.
– Не говори вздору… – сказал князь Андрей, улыбаясь и глядя в глаза Пьеру.
– Любит, я знаю, – сердито закричал Пьер.
– Нет, слушай, – сказал князь Андрей, останавливая его за руку. – Ты знаешь ли, в каком я положении? Мне нужно сказать все кому нибудь.
– Ну, ну, говорите, я очень рад, – говорил Пьер, и действительно лицо его изменилось, морщина разгладилась, и он радостно слушал князя Андрея. Князь Андрей казался и был совсем другим, новым человеком. Где была его тоска, его презрение к жизни, его разочарованность? Пьер был единственный человек, перед которым он решался высказаться; но зато он ему высказывал всё, что у него было на душе. То он легко и смело делал планы на продолжительное будущее, говорил о том, как он не может пожертвовать своим счастьем для каприза своего отца, как он заставит отца согласиться на этот брак и полюбить ее или обойдется без его согласия, то он удивлялся, как на что то странное, чуждое, от него независящее, на то чувство, которое владело им.
– Я бы не поверил тому, кто бы мне сказал, что я могу так любить, – говорил князь Андрей. – Это совсем не то чувство, которое было у меня прежде. Весь мир разделен для меня на две половины: одна – она и там всё счастье надежды, свет; другая половина – всё, где ее нет, там всё уныние и темнота…
– Темнота и мрак, – повторил Пьер, – да, да, я понимаю это.
– Я не могу не любить света, я не виноват в этом. И я очень счастлив. Ты понимаешь меня? Я знаю, что ты рад за меня.
– Да, да, – подтверждал Пьер, умиленными и грустными глазами глядя на своего друга. Чем светлее представлялась ему судьба князя Андрея, тем мрачнее представлялась своя собственная.


Для женитьбы нужно было согласие отца, и для этого на другой день князь Андрей уехал к отцу.
Отец с наружным спокойствием, но внутренней злобой принял сообщение сына. Он не мог понять того, чтобы кто нибудь хотел изменять жизнь, вносить в нее что нибудь новое, когда жизнь для него уже кончалась. – «Дали бы только дожить так, как я хочу, а потом бы делали, что хотели», говорил себе старик. С сыном однако он употребил ту дипломацию, которую он употреблял в важных случаях. Приняв спокойный тон, он обсудил всё дело.
Во первых, женитьба была не блестящая в отношении родства, богатства и знатности. Во вторых, князь Андрей был не первой молодости и слаб здоровьем (старик особенно налегал на это), а она была очень молода. В третьих, был сын, которого жалко было отдать девчонке. В четвертых, наконец, – сказал отец, насмешливо глядя на сына, – я тебя прошу, отложи дело на год, съезди за границу, полечись, сыщи, как ты и хочешь, немца, для князя Николая, и потом, ежели уж любовь, страсть, упрямство, что хочешь, так велики, тогда женись.
– И это последнее мое слово, знай, последнее… – кончил князь таким тоном, которым показывал, что ничто не заставит его изменить свое решение.
Князь Андрей ясно видел, что старик надеялся, что чувство его или его будущей невесты не выдержит испытания года, или что он сам, старый князь, умрет к этому времени, и решил исполнить волю отца: сделать предложение и отложить свадьбу на год.
Через три недели после своего последнего вечера у Ростовых, князь Андрей вернулся в Петербург.

На другой день после своего объяснения с матерью, Наташа ждала целый день Болконского, но он не приехал. На другой, на третий день было то же самое. Пьер также не приезжал, и Наташа, не зная того, что князь Андрей уехал к отцу, не могла себе объяснить его отсутствия.
Так прошли три недели. Наташа никуда не хотела выезжать и как тень, праздная и унылая, ходила по комнатам, вечером тайно от всех плакала и не являлась по вечерам к матери. Она беспрестанно краснела и раздражалась. Ей казалось, что все знают о ее разочаровании, смеются и жалеют о ней. При всей силе внутреннего горя, это тщеславное горе усиливало ее несчастие.
Однажды она пришла к графине, хотела что то сказать ей, и вдруг заплакала. Слезы ее были слезы обиженного ребенка, который сам не знает, за что он наказан.
Графиня стала успокоивать Наташу. Наташа, вслушивавшаяся сначала в слова матери, вдруг прервала ее:
– Перестаньте, мама, я и не думаю, и не хочу думать! Так, поездил и перестал, и перестал…
Голос ее задрожал, она чуть не заплакала, но оправилась и спокойно продолжала: – И совсем я не хочу выходить замуж. И я его боюсь; я теперь совсем, совсем, успокоилась…
На другой день после этого разговора Наташа надела то старое платье, которое было ей особенно известно за доставляемую им по утрам веселость, и с утра начала тот свой прежний образ жизни, от которого она отстала после бала. Она, напившись чаю, пошла в залу, которую она особенно любила за сильный резонанс, и начала петь свои солфеджи (упражнения пения). Окончив первый урок, она остановилась на середине залы и повторила одну музыкальную фразу, особенно понравившуюся ей. Она прислушалась радостно к той (как будто неожиданной для нее) прелести, с которой эти звуки переливаясь наполнили всю пустоту залы и медленно замерли, и ей вдруг стало весело. «Что об этом думать много и так хорошо», сказала она себе и стала взад и вперед ходить по зале, ступая не простыми шагами по звонкому паркету, но на всяком шагу переступая с каблучка (на ней были новые, любимые башмаки) на носок, и так же радостно, как и к звукам своего голоса прислушиваясь к этому мерному топоту каблучка и поскрипыванью носка. Проходя мимо зеркала, она заглянула в него. – «Вот она я!» как будто говорило выражение ее лица при виде себя. – «Ну, и хорошо. И никого мне не нужно».
Лакей хотел войти, чтобы убрать что то в зале, но она не пустила его, опять затворив за ним дверь, и продолжала свою прогулку. Она возвратилась в это утро опять к своему любимому состоянию любви к себе и восхищения перед собою. – «Что за прелесть эта Наташа!» сказала она опять про себя словами какого то третьего, собирательного, мужского лица. – «Хороша, голос, молода, и никому она не мешает, оставьте только ее в покое». Но сколько бы ни оставляли ее в покое, она уже не могла быть покойна и тотчас же почувствовала это.
В передней отворилась дверь подъезда, кто то спросил: дома ли? и послышались чьи то шаги. Наташа смотрелась в зеркало, но она не видала себя. Она слушала звуки в передней. Когда она увидала себя, лицо ее было бледно. Это был он. Она это верно знала, хотя чуть слышала звук его голоса из затворенных дверей.
Наташа, бледная и испуганная, вбежала в гостиную.
– Мама, Болконский приехал! – сказала она. – Мама, это ужасно, это несносно! – Я не хочу… мучиться! Что же мне делать?…
Еще графиня не успела ответить ей, как князь Андрей с тревожным и серьезным лицом вошел в гостиную. Как только он увидал Наташу, лицо его просияло. Он поцеловал руку графини и Наташи и сел подле дивана.
– Давно уже мы не имели удовольствия… – начала было графиня, но князь Андрей перебил ее, отвечая на ее вопрос и очевидно торопясь сказать то, что ему было нужно.
– Я не был у вас всё это время, потому что был у отца: мне нужно было переговорить с ним о весьма важном деле. Я вчера ночью только вернулся, – сказал он, взглянув на Наташу. – Мне нужно переговорить с вами, графиня, – прибавил он после минутного молчания.
Графиня, тяжело вздохнув, опустила глаза.
– Я к вашим услугам, – проговорила она.
Наташа знала, что ей надо уйти, но она не могла этого сделать: что то сжимало ей горло, и она неучтиво, прямо, открытыми глазами смотрела на князя Андрея.
«Сейчас? Сию минуту!… Нет, это не может быть!» думала она.
Он опять взглянул на нее, и этот взгляд убедил ее в том, что она не ошиблась. – Да, сейчас, сию минуту решалась ее судьба.
– Поди, Наташа, я позову тебя, – сказала графиня шопотом.
Наташа испуганными, умоляющими глазами взглянула на князя Андрея и на мать, и вышла.
– Я приехал, графиня, просить руки вашей дочери, – сказал князь Андрей. Лицо графини вспыхнуло, но она ничего не сказала.
– Ваше предложение… – степенно начала графиня. – Он молчал, глядя ей в глаза. – Ваше предложение… (она сконфузилась) нам приятно, и… я принимаю ваше предложение, я рада. И муж мой… я надеюсь… но от нее самой будет зависеть…
– Я скажу ей тогда, когда буду иметь ваше согласие… даете ли вы мне его? – сказал князь Андрей.
– Да, – сказала графиня и протянула ему руку и с смешанным чувством отчужденности и нежности прижалась губами к его лбу, когда он наклонился над ее рукой. Она желала любить его, как сына; но чувствовала, что он был чужой и страшный для нее человек. – Я уверена, что мой муж будет согласен, – сказала графиня, – но ваш батюшка…
– Мой отец, которому я сообщил свои планы, непременным условием согласия положил то, чтобы свадьба была не раньше года. И это то я хотел сообщить вам, – сказал князь Андрей.
– Правда, что Наташа еще молода, но так долго.
– Это не могло быть иначе, – со вздохом сказал князь Андрей.
– Я пошлю вам ее, – сказала графиня и вышла из комнаты.
– Господи, помилуй нас, – твердила она, отыскивая дочь. Соня сказала, что Наташа в спальне. Наташа сидела на своей кровати, бледная, с сухими глазами, смотрела на образа и, быстро крестясь, шептала что то. Увидав мать, она вскочила и бросилась к ней.
– Что? Мама?… Что?
– Поди, поди к нему. Он просит твоей руки, – сказала графиня холодно, как показалось Наташе… – Поди… поди, – проговорила мать с грустью и укоризной вслед убегавшей дочери, и тяжело вздохнула.
Наташа не помнила, как она вошла в гостиную. Войдя в дверь и увидав его, она остановилась. «Неужели этот чужой человек сделался теперь всё для меня?» спросила она себя и мгновенно ответила: «Да, всё: он один теперь дороже для меня всего на свете». Князь Андрей подошел к ней, опустив глаза.
– Я полюбил вас с той минуты, как увидал вас. Могу ли я надеяться?
Он взглянул на нее, и серьезная страстность выражения ее лица поразила его. Лицо ее говорило: «Зачем спрашивать? Зачем сомневаться в том, чего нельзя не знать? Зачем говорить, когда нельзя словами выразить того, что чувствуешь».
Она приблизилась к нему и остановилась. Он взял ее руку и поцеловал.
– Любите ли вы меня?
– Да, да, – как будто с досадой проговорила Наташа, громко вздохнула, другой раз, чаще и чаще, и зарыдала.
– Об чем? Что с вами?
– Ах, я так счастлива, – отвечала она, улыбнулась сквозь слезы, нагнулась ближе к нему, подумала секунду, как будто спрашивая себя, можно ли это, и поцеловала его.
Князь Андрей держал ее руки, смотрел ей в глаза, и не находил в своей душе прежней любви к ней. В душе его вдруг повернулось что то: не было прежней поэтической и таинственной прелести желания, а была жалость к ее женской и детской слабости, был страх перед ее преданностью и доверчивостью, тяжелое и вместе радостное сознание долга, навеки связавшего его с нею. Настоящее чувство, хотя и не было так светло и поэтично как прежнее, было серьезнее и сильнее.
– Сказала ли вам maman, что это не может быть раньше года? – сказал князь Андрей, продолжая глядеть в ее глаза. «Неужели это я, та девочка ребенок (все так говорили обо мне) думала Наташа, неужели я теперь с этой минуты жена , равная этого чужого, милого, умного человека, уважаемого даже отцом моим. Неужели это правда! неужели правда, что теперь уже нельзя шутить жизнию, теперь уж я большая, теперь уж лежит на мне ответственность за всякое мое дело и слово? Да, что он спросил у меня?»
– Нет, – отвечала она, но она не понимала того, что он спрашивал.
– Простите меня, – сказал князь Андрей, – но вы так молоды, а я уже так много испытал жизни. Мне страшно за вас. Вы не знаете себя.
Наташа с сосредоточенным вниманием слушала, стараясь понять смысл его слов и не понимала.
– Как ни тяжел мне будет этот год, отсрочивающий мое счастье, – продолжал князь Андрей, – в этот срок вы поверите себя. Я прошу вас через год сделать мое счастье; но вы свободны: помолвка наша останется тайной и, ежели вы убедились бы, что вы не любите меня, или полюбили бы… – сказал князь Андрей с неестественной улыбкой.
– Зачем вы это говорите? – перебила его Наташа. – Вы знаете, что с того самого дня, как вы в первый раз приехали в Отрадное, я полюбила вас, – сказала она, твердо уверенная, что она говорила правду.
– В год вы узнаете себя…
– Целый год! – вдруг сказала Наташа, теперь только поняв то, что свадьба отсрочена на год. – Да отчего ж год? Отчего ж год?… – Князь Андрей стал ей объяснять причины этой отсрочки. Наташа не слушала его.
– И нельзя иначе? – спросила она. Князь Андрей ничего не ответил, но в лице его выразилась невозможность изменить это решение.
– Это ужасно! Нет, это ужасно, ужасно! – вдруг заговорила Наташа и опять зарыдала. – Я умру, дожидаясь года: это нельзя, это ужасно. – Она взглянула в лицо своего жениха и увидала на нем выражение сострадания и недоумения.
– Нет, нет, я всё сделаю, – сказала она, вдруг остановив слезы, – я так счастлива! – Отец и мать вошли в комнату и благословили жениха и невесту.
С этого дня князь Андрей женихом стал ездить к Ростовым.


Обручения не было и никому не было объявлено о помолвке Болконского с Наташей; на этом настоял князь Андрей. Он говорил, что так как он причиной отсрочки, то он и должен нести всю тяжесть ее. Он говорил, что он навеки связал себя своим словом, но что он не хочет связывать Наташу и предоставляет ей полную свободу. Ежели она через полгода почувствует, что она не любит его, она будет в своем праве, ежели откажет ему. Само собою разумеется, что ни родители, ни Наташа не хотели слышать об этом; но князь Андрей настаивал на своем. Князь Андрей бывал каждый день у Ростовых, но не как жених обращался с Наташей: он говорил ей вы и целовал только ее руку. Между князем Андреем и Наташей после дня предложения установились совсем другие чем прежде, близкие, простые отношения. Они как будто до сих пор не знали друг друга. И он и она любили вспоминать о том, как они смотрели друг на друга, когда были еще ничем , теперь оба они чувствовали себя совсем другими существами: тогда притворными, теперь простыми и искренними. Сначала в семействе чувствовалась неловкость в обращении с князем Андреем; он казался человеком из чуждого мира, и Наташа долго приучала домашних к князю Андрею и с гордостью уверяла всех, что он только кажется таким особенным, а что он такой же, как и все, и что она его не боится и что никто не должен бояться его. После нескольких дней, в семействе к нему привыкли и не стесняясь вели при нем прежний образ жизни, в котором он принимал участие. Он про хозяйство умел говорить с графом и про наряды с графиней и Наташей, и про альбомы и канву с Соней. Иногда домашние Ростовы между собою и при князе Андрее удивлялись тому, как всё это случилось и как очевидны были предзнаменования этого: и приезд князя Андрея в Отрадное, и их приезд в Петербург, и сходство между Наташей и князем Андреем, которое заметила няня в первый приезд князя Андрея, и столкновение в 1805 м году между Андреем и Николаем, и еще много других предзнаменований того, что случилось, было замечено домашними.
В доме царствовала та поэтическая скука и молчаливость, которая всегда сопутствует присутствию жениха и невесты. Часто сидя вместе, все молчали. Иногда вставали и уходили, и жених с невестой, оставаясь одни, всё также молчали. Редко они говорили о будущей своей жизни. Князю Андрею страшно и совестно было говорить об этом. Наташа разделяла это чувство, как и все его чувства, которые она постоянно угадывала. Один раз Наташа стала расспрашивать про его сына. Князь Андрей покраснел, что с ним часто случалось теперь и что особенно любила Наташа, и сказал, что сын его не будет жить с ними.
– Отчего? – испуганно сказала Наташа.
– Я не могу отнять его у деда и потом…
– Как бы я его любила! – сказала Наташа, тотчас же угадав его мысль; но я знаю, вы хотите, чтобы не было предлогов обвинять вас и меня.
Старый граф иногда подходил к князю Андрею, целовал его, спрашивал у него совета на счет воспитания Пети или службы Николая. Старая графиня вздыхала, глядя на них. Соня боялась всякую минуту быть лишней и старалась находить предлоги оставлять их одних, когда им этого и не нужно было. Когда князь Андрей говорил (он очень хорошо рассказывал), Наташа с гордостью слушала его; когда она говорила, то со страхом и радостью замечала, что он внимательно и испытующе смотрит на нее. Она с недоумением спрашивала себя: «Что он ищет во мне? Чего то он добивается своим взглядом! Что, как нет во мне того, что он ищет этим взглядом?» Иногда она входила в свойственное ей безумно веселое расположение духа, и тогда она особенно любила слушать и смотреть, как князь Андрей смеялся. Он редко смеялся, но зато, когда он смеялся, то отдавался весь своему смеху, и всякий раз после этого смеха она чувствовала себя ближе к нему. Наташа была бы совершенно счастлива, ежели бы мысль о предстоящей и приближающейся разлуке не пугала ее, так как и он бледнел и холодел при одной мысли о том.
Накануне своего отъезда из Петербурга, князь Андрей привез с собой Пьера, со времени бала ни разу не бывшего у Ростовых. Пьер казался растерянным и смущенным. Он разговаривал с матерью. Наташа села с Соней у шахматного столика, приглашая этим к себе князя Андрея. Он подошел к ним.
– Вы ведь давно знаете Безухого? – спросил он. – Вы любите его?
– Да, он славный, но смешной очень.
И она, как всегда говоря о Пьере, стала рассказывать анекдоты о его рассеянности, анекдоты, которые даже выдумывали на него.
– Вы знаете, я поверил ему нашу тайну, – сказал князь Андрей. – Я знаю его с детства. Это золотое сердце. Я вас прошу, Натали, – сказал он вдруг серьезно; – я уеду, Бог знает, что может случиться. Вы можете разлю… Ну, знаю, что я не должен говорить об этом. Одно, – чтобы ни случилось с вами, когда меня не будет…
– Что ж случится?…
– Какое бы горе ни было, – продолжал князь Андрей, – я вас прошу, m lle Sophie, что бы ни случилось, обратитесь к нему одному за советом и помощью. Это самый рассеянный и смешной человек, но самое золотое сердце.
Ни отец и мать, ни Соня, ни сам князь Андрей не могли предвидеть того, как подействует на Наташу расставанье с ее женихом. Красная и взволнованная, с сухими глазами, она ходила этот день по дому, занимаясь самыми ничтожными делами, как будто не понимая того, что ожидает ее. Она не плакала и в ту минуту, как он, прощаясь, последний раз поцеловал ее руку. – Не уезжайте! – только проговорила она ему таким голосом, который заставил его задуматься о том, не нужно ли ему действительно остаться и который он долго помнил после этого. Когда он уехал, она тоже не плакала; но несколько дней она не плача сидела в своей комнате, не интересовалась ничем и только говорила иногда: – Ах, зачем он уехал!