Crosby, Stills, Nash & Young

Crosby, Stills, Nash & Young
Слева направо: Грэм Нэш, Стивен Стилз, Нил Янг и Дэвид Кросби, Август, 2006
Основная информация
Жанр	рок; фолк-рок.
Годы	1968—1972; 1973-1974; 1977 - 2016
Страна	США США
Язык песен	английский
Состав	Дэвид Кросби Стивен Стиллз Грэм Нэш Нил Янг
Другие проекты	CPR, Crosby & Nash, Manassas, The Stills-Young Band, The Hollies, Buffalo Springfield, The Byrds
[www.csny.com www.csny.com] [www.crosbystillsnash.com www.crosbystillsnash.com]

Crosby, Stills, Nash & YoungCrosby, Stills, Nash & Young

Crosby, Stills, Nash & Young (Кросби, Стилз, Нэш и Янг, первоначально — Кросби, Стилз и Нэш) — музыкальный коллектив из числа супергрупп, работающий преимущественно в стиле фолк-рок. Основными участниками группы считаются Дэвид Кросби, Стивен Стиллз и Грэм Нэш; временами к ним присоединялся Нил Янг, и тогда группа выступала и записывалась как Crosby, Stills, Nash & Young. Вокальные партии музыкантов знамениты сложными, причудливыми гармоническими изысками, а сами певцы — сложными и часто напряжёнными взаимоотношениями, политической активностью и неослабевающим влиянием на музыку и культуру.

История

Рождение группы

Изначально затеянное тройкой — Дэвидом Кросби, Стивеном Стилзом и Грэмом Нэшем — возникновение коллектива берёт начало в двух рок-группах шестидесятых годов прошлого века — The Byrds and The Hollies, благодаря кончине третьей, Buffalo Springfield. Из-за трений между коллегами по The Byrds Дэвиду Кросби пришлось оставить группу осенью 1967 года. В начале 1968 и Баффало Спрингфилд тоже развалилась по причинам личного характера, и Стивен Стилз, закончив помощь в записи последнего альбома группы, к лету оказался безработным. Они с Кросби стали дружески встречаться, музицировать вместе, и проводя время на яхте Кросби во Флориде вместе с Полом Кэнтнером, втроём сочинили песню «Wooden Ships».

Грэм Нэш познакомился с Кросби во время гастролей The Byrds в Великобритании в 1966, и когда the Hollies прибыли в 1968 году в Калифорнию, Нэш возобновил знакомство с Кросби. На вечеринке в доме у Касс Эллиот в июле 1968 года Нэш попросил Стилза и Кросби ещё раз спеть новую песню Стилза «You Don’t Have To Cry» (рус. Не надо плакать), в которой Нэш импровизировал вторым голосом. Голоса оказались идеально гармоничными, и тройка поняла, что они владеют чудом вокальной алхимии.

Творчески разочарованный работой с the Hollies, Нэш решает покинуть группу и разделить судьбу с Кросби и Стилзом. После неудачного прослушивания на принадлежащей Битлз студии Apple Records, они подписали контракт с Ахметом Эртегюном, владельцем студии Atlantic Records. Эртегюн был горячим поклонником Buffalo Springfield и очень расстроился, узнав о кончине группы. С самого начала, наученные опытом выхода из прежних групп, трио решило не замыкаться в составе группы, а использовать свои имена в качестве её идентификаторов, чтобы быть независимыми и иметь гарантию невозможности продолжения существования группы без кого — либо из основателей, как это произошло с The Byrds и The Hollies после того, как из них ушли Кросби и Нэш. Это было закреплено в контракте с Atlantic, который давал CSN невиданную по тем временам для неизвестной группы свободу. Кроме того, троица обзавелась уникальной командой менеджеров в лице Элиота Робертса и Дэвида Геффена, которые и выстроили такую схему взаимоотношений между CSN и Atlantic и всегда были готовы совместными усилиями помогать музыкантам в работе. Робертс обеспечивал команде сосредоточенность и выстраивал межличностные отношения, тогда как Геффен занимался деловой частью, поскольку, по словам Кросби, им нужна была акула, а Геффен как раз акулой и был. В ранние годы существования трио именно Робертс и Геффен оказались главными творцами благополучия и успеха группы. В самом начале, когда было объявлено об организации группы, возникли некоторые сложности с подписанием контракта. Кросби и Стилз подписали контракт с Atlantic, но, поскольку Нэш «числился» в Hollies, он оказался связанным контрактом с Epic Records, продавцом записей The Hollies в Северной Америке. Чтобы выйти из этого затруднения Геффен организовал соглашение, по которому «выменял» Нэша у Epic Records на группу Ричи Фьюрея Poco, «принадлежавшую» Atlantic по контракту с Buffalo Springfield.

Первый успех

Первый альбом трио Crosby, Stills, & Nash был выпущен в мае 1969 года и немедленно стал сенсацией, родив две «сорокопятки», вошедшие в список «40 лучших» и став главной темой радиопередач в новом формате FM. Если не учитывать работу барабанщика Далласа Тэйлора, на Стилза пришлась львиная доля инструментальных партий. Это стало ярким свидетельством его таланта, и с ними можно было справляться в студии, но сложный инструментал поставил группу перед необходимостью привлечения дополнительных музыкантов для выступлений «вживую», которые естественно вытекали из коммерческого успеха дебютного альбома.

Добро пожаловать, Нил!

Решили оставить Тэйлора и нанять клавишника. Какое-то время Стилз хотел пригласить Стива Винвуда который тогда был занят в недавно созданной группе Blind Faith. Со своей стороны Ахмет Эртегюн, глава Atlantic Records, предложил взять канадского певца и автора песен Нила Янга, чьими делами также занимался Эллиот Робертс. Стилз и Нэш некоторое время не соглашались с предложением Эртегюна, Стилз по причине неприятностей в составе Buffalo Springfield, где ему приходилось общаться с Янгом, а Нэш просто из-за того, что не был с ним знаком лично. Но в после нескольких встреч трио превратилось в квартет с участием Янга как полноправного партнёра. Контракт оставлял Янгу полную свободу работы в его новой «запасной» группе Crazy Horse.

Чтобы ритмическая часть ансамбля стала полной, по рекомендации бывшего коллеги Янга Рика Джеймса решили пригласить восемнадцатилетнего басиста из Motown Грега Ривза.

Поздним летом 1969 года с Янгом на борту группа отправилась в турне, длившееся до конца года. Первое выступление состоялось 17 августа 1969 года в Auditorium Theater в Чикаго; открыла его Джони Митчелл. Между прочим кто-то из музыкантов сказал, что завтра им предстоит поездка в какой-то городок под названием Вудсток, но они и понятия не имеют, где это. Второй концерт этого вечера они открыли тем же заявлением, с которого начали выступление в Вудстоке: — «Мы появляемся на публике второй раз, и у нас коленки трясутся». Начали с сюиты «Голубоглазая Джуди», а затем разразились собственной версией песни Beatles «Blackbird», насыщенной удивительной гармонией, в которой CSN&Y равных не было.

Вторым выступлением группы стало крещение огнём на Вудстокском фестивале. Потом запись CSNY песни Джони Митчелл «Woodstock» станет символом этого фестиваля. И, напротив, о последующем появлении группы на Алтамонтском концерте почти не упоминается, так что музыкантам удалось сохранить свою репутацию незапятнанной участием в печально знаменитом фестивале.

От супергруппы в новом составе многого ждали, и первый альбом с участием Янга Déjà Vu, появившийся в продаже в марте 1970 был встречен с огромным энтузиазмом — он занял первые места в списках и стал поводом для издания 3-х «сорокопяток». Альбом «Дежа вю» стал первым в новой для Atlantic Records номинации SD-7200 «суперстар», созданной студией звукозаписи исключительно для артистов высшего качества. Последовавшие за «Дежа вю» сольные альбомы Кросби, Стилза и Нэша издавались здесь же.

Грег Ривз стал работать спустя рукава, и в апреле 1970 года был заменён Фаззи Сэмюэлзом.

Янг и Кросби были в доме под Сан-Франциско, когда поступило сообщение о расстреле студентов в Кентском университете, и в ответ Янг написал ставшую классической песней протеста «Огайо». Песня была записана и издана молниеносно, уже через неделю после трагедии, и обеспечила ансамблю ещё одно место в двадцатке лучших.

Однако с умыслом созданная хрупкой система взаимоотношений музыкантов не выдержала нагрузки успехом, и группа распалась летом 1970 года по завершении турне. Концертные записи с этого турне, в конце концов, выльются в двойной альбом Four Way Street (Улица на все четыре стороны) который попадёт в список лучших 1971 года, но никогда уже музыканты не будут звучать так сильно, как они звучали в составе трио и квартета.

Меняясь местами

От сентября 1970 по май 1971 года каждый из участников квартета выпустил ставшие знаменитыми сольные альбомы: Кросби «Не вспомнить, как меня зовут», Стилз — «Стивен Стилз», Нэш «Песни для новичков», и Янг — «После золотой лихорадки». Все четыре сольных альбома попали в 15 лучших, а альбом Стилза взобрался аж на 3-е место. В 1971 году Стилз выпустил дополнительный альбом Stills «Стивен Стилз 2», который тоже вошёл в десятку. Кросби и Нэш отправились в турне с выступлениями под собственный акустический аккомпанемент и одинокий рояль. Съёмки 10 октября 1971 года во время концерта в Павильоне Дороти Чендлер Музыкального центра Лос-Анджелеса послужили основой для документального фильма 1998 года «Another Stoney Evening». Тогда казалось, что неудача для участников ансамбля невозможна, поют они по отдельности или в любом сочетании.

Несмотря на то, что официальной совместной работы в составе трио или квартета на протяжении года не планировалось, 1972 год оказался плодотворным для всех участников ансамбля в смысле сольной деятельности. Альбом Harvest и сопутствующая ему «сорокопятка» «Heart of Gold» сделали Янга соло — суперзвездой. Стилз вместе с Крисом Хилманом, бывшим участником The Byrds, создали группу Manassas и выпустили двойной альбом в стиле кантри с таким же названием. В него входили три песни CSN, и вот так Мэнесес стал шестым подряд альбомом Стилза, попавшим в десятку лучших. Нэш помог Янгу записать «сорокапятку» с песней Янга «War Song». Во время турне Нэш и Кросби опять почувстовали ту же радость совместной работы, которая объединяла их в CSN, но всё портили мелкие «внутрисемейные» эгоистические ссоры, из-за которых последние выступления CSNY оказались такими трудными. Тем не менее, радость творческого общения позволила им записать в составе дуэта альбом Graham Nash David Crosby, который поднялся на 4-е место в списке альбомов популярной музыки.

Следующий год для участников группы не был таким удачным. Янг предпринял сольное турне, знаменитое мрачным тоном выступлений и сумасбродными выходками артиста (позже записи выступлений в этом турне были изданы альбомом Time Fades Away) и начал работу над набросками документального фильма «Journey Through the Past» (рус. Путешествие по прошлому). Кросби организовал временное воссоединение оригинального квинтета «Byrds», но альбом The Byrds оказался неудачным и продажи его были посредственны. Последовал второй сольный альбом Нэша, он был невзрачен, а Стиллс выпустил второй диск с Manassas — ни один из дисков не оправдал ожиданий по продажам. В июне и июле этого года, во время рабочего отдыха, Кросби Стилз Нэш и Янг встречались на ранчо Янга и в студии записи на Гавайях под предлогом записи нового альбома с рабочим названием Human Highway, но пререкания, которые одолели группу в 1970 году, быстро возобновились и опять разделили музыкантов.

Хрупкое согласие

В конце концов Робертсу удалось убедить группу реализовать коммерческий потенциал, и квартет ещё раз объединился летом 1974 года. К началу первого турне на открытых стадионах, организованного импресарио из Сан-Франциско Биллом Грэмом, который только что закончил крупномасштабное турне на закрытых стадионах, организованное в начале года для возвращения Дилана на широкую публику, пригласили басиста Тима Драммонда, ударника Расса Канкела и перкуссиониста Джо Лала. В основном группа выступала по три с половиной часа с любимыми старыми и новыми песнями, многие из которых раньше не появлялись в окончательном студийном формате CSN или CSNY. По невыпущенному в прокат фильму Грэма Нэша Wembley Stadium по этому выступлению можно судить об объёме и качестве представлений; четыре основных участника в одной и той же песне часто передают своё инструментальное видение темы.

Музыканты стараются убедить журналистов, что их обычные разногласия остались в прошлом, но характерные для настоящего времени проявления неуклонно дают о себе знать. Стилз стал пополнять свой «фирменный» рабочий гардероб футбольных маек военной формой, ненавязчиво намекая, что он — глубоко законспирированный агент CIA. В антураже Кросби появились две скандальные подружки и ещё больше напрягли обстановку. Янг во время турне держался в стороне от группы, путешествуя в жилом фургоне вместе с сыном и сопровождающей группой, и, как сообщалось, очень сетовал, что весь успех нового материала квартета стоит на его песнях. Попытка записать осенью новый альбом CSNY не состоялась, под названием альбома So Far были перечислены песни, которые надо было продвинуть за счёт турне. Нэш счёл перетасовку дорожек только из двух альбомов и одного сингла абсурдной мыслью — они и без того заняли первые места в хит-парадах. Песни, спетые в ходе турне 1974 года впоследствии вышли в разных выпусках, а именно, Stills, Zuma, American Stars 'n Bars, Long May You Run, Comes a Time, Hawks & Doves, Wind on the Water, and Whistling Down the Wire. Оказавшись в тупике с воссозданием исходной группы, Кросби и Нэш решили вернуться к партнёрству и работать в составе дуэта с регулярными турне, записав в это время на ABC Records ещё два студийных альбома — Wind On The Water в 1975 и Whistling Down The Wire в 1976 году. С дуэтом, начиная с первого альбома, работали приглашённые музыканты — группа «The Section». Эта великолепная группа в семидесятых годах принимала участие в записях множества других исполнителей, работающих в похожем стиле, например, Кэрол Кинг, Джеймс Тэйлор и Джексон Браун, а также в записи концертного альбома Кросби и Нэша Crosby-Nash Live, вышедшего в 1977 году.

-->

Дискография

• 1969 Crosby, Stills & Nash (CSN)
• 1970 Déjà Vu (CSNY)
• 1977 CSN (CSN)
• 1982 Daylight Again (CSN)
• 1988 American Dream (CSNY)
• 1990 Live It Up (CSN)
• 1994 After the Storm (CSN)
• 1999 Looking Forward (CSNY)

Отрывок, характеризующий Crosby, Stills, Nash & Young

– Я к вашим услугам, – проговорила она.
Наташа знала, что ей надо уйти, но она не могла этого сделать: что то сжимало ей горло, и она неучтиво, прямо, открытыми глазами смотрела на князя Андрея.
«Сейчас? Сию минуту!… Нет, это не может быть!» думала она.
Он опять взглянул на нее, и этот взгляд убедил ее в том, что она не ошиблась. – Да, сейчас, сию минуту решалась ее судьба.
– Поди, Наташа, я позову тебя, – сказала графиня шопотом.
Наташа испуганными, умоляющими глазами взглянула на князя Андрея и на мать, и вышла.
– Я приехал, графиня, просить руки вашей дочери, – сказал князь Андрей. Лицо графини вспыхнуло, но она ничего не сказала.
– Ваше предложение… – степенно начала графиня. – Он молчал, глядя ей в глаза. – Ваше предложение… (она сконфузилась) нам приятно, и… я принимаю ваше предложение, я рада. И муж мой… я надеюсь… но от нее самой будет зависеть…
– Я скажу ей тогда, когда буду иметь ваше согласие… даете ли вы мне его? – сказал князь Андрей.
– Да, – сказала графиня и протянула ему руку и с смешанным чувством отчужденности и нежности прижалась губами к его лбу, когда он наклонился над ее рукой. Она желала любить его, как сына; но чувствовала, что он был чужой и страшный для нее человек. – Я уверена, что мой муж будет согласен, – сказала графиня, – но ваш батюшка…
– Мой отец, которому я сообщил свои планы, непременным условием согласия положил то, чтобы свадьба была не раньше года. И это то я хотел сообщить вам, – сказал князь Андрей.
– Правда, что Наташа еще молода, но так долго.
– Это не могло быть иначе, – со вздохом сказал князь Андрей.
– Я пошлю вам ее, – сказала графиня и вышла из комнаты.
– Господи, помилуй нас, – твердила она, отыскивая дочь. Соня сказала, что Наташа в спальне. Наташа сидела на своей кровати, бледная, с сухими глазами, смотрела на образа и, быстро крестясь, шептала что то. Увидав мать, она вскочила и бросилась к ней.
– Что? Мама?… Что?
– Поди, поди к нему. Он просит твоей руки, – сказала графиня холодно, как показалось Наташе… – Поди… поди, – проговорила мать с грустью и укоризной вслед убегавшей дочери, и тяжело вздохнула.
Наташа не помнила, как она вошла в гостиную. Войдя в дверь и увидав его, она остановилась. «Неужели этот чужой человек сделался теперь всё для меня?» спросила она себя и мгновенно ответила: «Да, всё: он один теперь дороже для меня всего на свете». Князь Андрей подошел к ней, опустив глаза.
– Я полюбил вас с той минуты, как увидал вас. Могу ли я надеяться?
Он взглянул на нее, и серьезная страстность выражения ее лица поразила его. Лицо ее говорило: «Зачем спрашивать? Зачем сомневаться в том, чего нельзя не знать? Зачем говорить, когда нельзя словами выразить того, что чувствуешь».
Она приблизилась к нему и остановилась. Он взял ее руку и поцеловал.
– Любите ли вы меня?
– Да, да, – как будто с досадой проговорила Наташа, громко вздохнула, другой раз, чаще и чаще, и зарыдала.
– Об чем? Что с вами?
– Ах, я так счастлива, – отвечала она, улыбнулась сквозь слезы, нагнулась ближе к нему, подумала секунду, как будто спрашивая себя, можно ли это, и поцеловала его.
Князь Андрей держал ее руки, смотрел ей в глаза, и не находил в своей душе прежней любви к ней. В душе его вдруг повернулось что то: не было прежней поэтической и таинственной прелести желания, а была жалость к ее женской и детской слабости, был страх перед ее преданностью и доверчивостью, тяжелое и вместе радостное сознание долга, навеки связавшего его с нею. Настоящее чувство, хотя и не было так светло и поэтично как прежнее, было серьезнее и сильнее.
– Сказала ли вам maman, что это не может быть раньше года? – сказал князь Андрей, продолжая глядеть в ее глаза. «Неужели это я, та девочка ребенок (все так говорили обо мне) думала Наташа, неужели я теперь с этой минуты жена , равная этого чужого, милого, умного человека, уважаемого даже отцом моим. Неужели это правда! неужели правда, что теперь уже нельзя шутить жизнию, теперь уж я большая, теперь уж лежит на мне ответственность за всякое мое дело и слово? Да, что он спросил у меня?»
– Нет, – отвечала она, но она не понимала того, что он спрашивал.
– Простите меня, – сказал князь Андрей, – но вы так молоды, а я уже так много испытал жизни. Мне страшно за вас. Вы не знаете себя.
Наташа с сосредоточенным вниманием слушала, стараясь понять смысл его слов и не понимала.
– Как ни тяжел мне будет этот год, отсрочивающий мое счастье, – продолжал князь Андрей, – в этот срок вы поверите себя. Я прошу вас через год сделать мое счастье; но вы свободны: помолвка наша останется тайной и, ежели вы убедились бы, что вы не любите меня, или полюбили бы… – сказал князь Андрей с неестественной улыбкой.
– Зачем вы это говорите? – перебила его Наташа. – Вы знаете, что с того самого дня, как вы в первый раз приехали в Отрадное, я полюбила вас, – сказала она, твердо уверенная, что она говорила правду.
– В год вы узнаете себя…
– Целый год! – вдруг сказала Наташа, теперь только поняв то, что свадьба отсрочена на год. – Да отчего ж год? Отчего ж год?… – Князь Андрей стал ей объяснять причины этой отсрочки. Наташа не слушала его.
– И нельзя иначе? – спросила она. Князь Андрей ничего не ответил, но в лице его выразилась невозможность изменить это решение.
– Это ужасно! Нет, это ужасно, ужасно! – вдруг заговорила Наташа и опять зарыдала. – Я умру, дожидаясь года: это нельзя, это ужасно. – Она взглянула в лицо своего жениха и увидала на нем выражение сострадания и недоумения.
– Нет, нет, я всё сделаю, – сказала она, вдруг остановив слезы, – я так счастлива! – Отец и мать вошли в комнату и благословили жениха и невесту.
С этого дня князь Андрей женихом стал ездить к Ростовым.


Обручения не было и никому не было объявлено о помолвке Болконского с Наташей; на этом настоял князь Андрей. Он говорил, что так как он причиной отсрочки, то он и должен нести всю тяжесть ее. Он говорил, что он навеки связал себя своим словом, но что он не хочет связывать Наташу и предоставляет ей полную свободу. Ежели она через полгода почувствует, что она не любит его, она будет в своем праве, ежели откажет ему. Само собою разумеется, что ни родители, ни Наташа не хотели слышать об этом; но князь Андрей настаивал на своем. Князь Андрей бывал каждый день у Ростовых, но не как жених обращался с Наташей: он говорил ей вы и целовал только ее руку. Между князем Андреем и Наташей после дня предложения установились совсем другие чем прежде, близкие, простые отношения. Они как будто до сих пор не знали друг друга. И он и она любили вспоминать о том, как они смотрели друг на друга, когда были еще ничем , теперь оба они чувствовали себя совсем другими существами: тогда притворными, теперь простыми и искренними. Сначала в семействе чувствовалась неловкость в обращении с князем Андреем; он казался человеком из чуждого мира, и Наташа долго приучала домашних к князю Андрею и с гордостью уверяла всех, что он только кажется таким особенным, а что он такой же, как и все, и что она его не боится и что никто не должен бояться его. После нескольких дней, в семействе к нему привыкли и не стесняясь вели при нем прежний образ жизни, в котором он принимал участие. Он про хозяйство умел говорить с графом и про наряды с графиней и Наташей, и про альбомы и канву с Соней. Иногда домашние Ростовы между собою и при князе Андрее удивлялись тому, как всё это случилось и как очевидны были предзнаменования этого: и приезд князя Андрея в Отрадное, и их приезд в Петербург, и сходство между Наташей и князем Андреем, которое заметила няня в первый приезд князя Андрея, и столкновение в 1805 м году между Андреем и Николаем, и еще много других предзнаменований того, что случилось, было замечено домашними.
В доме царствовала та поэтическая скука и молчаливость, которая всегда сопутствует присутствию жениха и невесты. Часто сидя вместе, все молчали. Иногда вставали и уходили, и жених с невестой, оставаясь одни, всё также молчали. Редко они говорили о будущей своей жизни. Князю Андрею страшно и совестно было говорить об этом. Наташа разделяла это чувство, как и все его чувства, которые она постоянно угадывала. Один раз Наташа стала расспрашивать про его сына. Князь Андрей покраснел, что с ним часто случалось теперь и что особенно любила Наташа, и сказал, что сын его не будет жить с ними.
– Отчего? – испуганно сказала Наташа.
– Я не могу отнять его у деда и потом…
– Как бы я его любила! – сказала Наташа, тотчас же угадав его мысль; но я знаю, вы хотите, чтобы не было предлогов обвинять вас и меня.
Старый граф иногда подходил к князю Андрею, целовал его, спрашивал у него совета на счет воспитания Пети или службы Николая. Старая графиня вздыхала, глядя на них. Соня боялась всякую минуту быть лишней и старалась находить предлоги оставлять их одних, когда им этого и не нужно было. Когда князь Андрей говорил (он очень хорошо рассказывал), Наташа с гордостью слушала его; когда она говорила, то со страхом и радостью замечала, что он внимательно и испытующе смотрит на нее. Она с недоумением спрашивала себя: «Что он ищет во мне? Чего то он добивается своим взглядом! Что, как нет во мне того, что он ищет этим взглядом?» Иногда она входила в свойственное ей безумно веселое расположение духа, и тогда она особенно любила слушать и смотреть, как князь Андрей смеялся. Он редко смеялся, но зато, когда он смеялся, то отдавался весь своему смеху, и всякий раз после этого смеха она чувствовала себя ближе к нему. Наташа была бы совершенно счастлива, ежели бы мысль о предстоящей и приближающейся разлуке не пугала ее, так как и он бледнел и холодел при одной мысли о том.
Накануне своего отъезда из Петербурга, князь Андрей привез с собой Пьера, со времени бала ни разу не бывшего у Ростовых. Пьер казался растерянным и смущенным. Он разговаривал с матерью. Наташа села с Соней у шахматного столика, приглашая этим к себе князя Андрея. Он подошел к ним.
– Вы ведь давно знаете Безухого? – спросил он. – Вы любите его?
– Да, он славный, но смешной очень.
И она, как всегда говоря о Пьере, стала рассказывать анекдоты о его рассеянности, анекдоты, которые даже выдумывали на него.
– Вы знаете, я поверил ему нашу тайну, – сказал князь Андрей. – Я знаю его с детства. Это золотое сердце. Я вас прошу, Натали, – сказал он вдруг серьезно; – я уеду, Бог знает, что может случиться. Вы можете разлю… Ну, знаю, что я не должен говорить об этом. Одно, – чтобы ни случилось с вами, когда меня не будет…
– Что ж случится?…
– Какое бы горе ни было, – продолжал князь Андрей, – я вас прошу, m lle Sophie, что бы ни случилось, обратитесь к нему одному за советом и помощью. Это самый рассеянный и смешной человек, но самое золотое сердце.
Ни отец и мать, ни Соня, ни сам князь Андрей не могли предвидеть того, как подействует на Наташу расставанье с ее женихом. Красная и взволнованная, с сухими глазами, она ходила этот день по дому, занимаясь самыми ничтожными делами, как будто не понимая того, что ожидает ее. Она не плакала и в ту минуту, как он, прощаясь, последний раз поцеловал ее руку. – Не уезжайте! – только проговорила она ему таким голосом, который заставил его задуматься о том, не нужно ли ему действительно остаться и который он долго помнил после этого. Когда он уехал, она тоже не плакала; но несколько дней она не плача сидела в своей комнате, не интересовалась ничем и только говорила иногда: – Ах, зачем он уехал!
Но через две недели после его отъезда, она так же неожиданно для окружающих ее, очнулась от своей нравственной болезни, стала такая же как прежде, но только с измененной нравственной физиогномией, как дети с другим лицом встают с постели после продолжительной болезни.


Здоровье и характер князя Николая Андреича Болконского, в этот последний год после отъезда сына, очень ослабели. Он сделался еще более раздражителен, чем прежде, и все вспышки его беспричинного гнева большей частью обрушивались на княжне Марье. Он как будто старательно изыскивал все больные места ее, чтобы как можно жесточе нравственно мучить ее. У княжны Марьи были две страсти и потому две радости: племянник Николушка и религия, и обе были любимыми темами нападений и насмешек князя. О чем бы ни заговорили, он сводил разговор на суеверия старых девок или на баловство и порчу детей. – «Тебе хочется его (Николеньку) сделать такой же старой девкой, как ты сама; напрасно: князю Андрею нужно сына, а не девку», говорил он. Или, обращаясь к mademoiselle Bourime, он спрашивал ее при княжне Марье, как ей нравятся наши попы и образа, и шутил…
Он беспрестанно больно оскорблял княжну Марью, но дочь даже не делала усилий над собой, чтобы прощать его. Разве мог он быть виноват перед нею, и разве мог отец ее, который, она всё таки знала это, любил ее, быть несправедливым? Да и что такое справедливость? Княжна никогда не думала об этом гордом слове: «справедливость». Все сложные законы человечества сосредоточивались для нее в одном простом и ясном законе – в законе любви и самоотвержения, преподанном нам Тем, Который с любовью страдал за человечество, когда сам он – Бог. Что ей было за дело до справедливости или несправедливости других людей? Ей надо было самой страдать и любить, и это она делала.
Зимой в Лысые Горы приезжал князь Андрей, был весел, кроток и нежен, каким его давно не видала княжна Марья. Она предчувствовала, что с ним что то случилось, но он не сказал ничего княжне Марье о своей любви. Перед отъездом князь Андрей долго беседовал о чем то с отцом и княжна Марья заметила, что перед отъездом оба были недовольны друг другом.
Вскоре после отъезда князя Андрея, княжна Марья писала из Лысых Гор в Петербург своему другу Жюли Карагиной, которую княжна Марья мечтала, как мечтают всегда девушки, выдать за своего брата, и которая в это время была в трауре по случаю смерти своего брата, убитого в Турции.
«Горести, видно, общий удел наш, милый и нежный друг Julieie».