World Championship Tennis

World Championship Tennis (WCT) — профессиональный теннисный тур, период активности которого пришёлся на 1968—1978 годы; в урезанной форме WCT просуществовал до 1990 года. WCT стал первым регулярным циклом профессиональных теннисных турниров, и в его рамках были внедрены несколько важных новшеств в теннисе, включая тай-брейк и ежегодный финальный турнир.

Предыстория

См. также: История тенниса#Профессиональный теннис

Первые профессиональные теннисные туры появились задолго до Второй мировой войны, когда в 1926 году антрепренёр Чарльз Пайл организовал турне с участием лучшей на тот момент теннисистки мира Сюзанн Ленглен, трёхкратной чемпионки США Мэри Браун и олимпийского чемпиона 1924 года Винсента Ричардса.

Хотя тур Пайла не получил непосредственного продолжения, Ричардс, занявшийся популяризацией профессионального тенниса, в последующие годы организовывал турне, в которых он сам был одним из участников. В предвоенные годы звёздами профессиональных туров, не носивших, однако, регулярного характера, становились такие игроки как Билл Тилден, Карел Кожелуг, Эллсуорт Вайнз и Фред Перри. В послевоенные годы традицию профессиональных теннисных турне поддерживали сначала победитель Уимблдонского турнира 1939 года Бобби Риггс, а затем Джек Креймер. Креймеру часто удавалось привлекать в свой тур значительными суммами гонораров ведущих теннисистов-любителей. В туре Креймера в 1950-е и первой половине 1960-х годов принимали участие Фрэнк Седжмен, Лью Хоуд, Род Лейвер и другие теннисисты, в прошлом возглавлявшие любительские рейтиинги. Структура тура, однако, не была регулярной и представляла собой гастроли из города в город, в каждом из которых проводилось несколько разрозненных матчей. Настоящие профессиональные турниры с участием многочисленных игроков проводились лишь несколько раз в год.

Создание WCT

В 1967 году предприниматель Дэйв Диксон, владелец футбольной команды «Нью-Орлеан Сэйнтс», в поисках дополнительных способов использования только что построенного стадиона «Луизиана Супердоум», остановил свой выбор на профессиональном теннисе. К созданию нового теннисного тура Диксон привлёк другого футбольного антрепренёра Ламара Ханта и его племянника Алана Хилла. В планах Диксона и Ханта было проведение тура в виде длинной серии турниров (по два трёхдневных турнира в неделю, до 80 за сезон) в разных городах с призовым фондом в 10 тысяч долларов в каждом. В турнирах предусматривалась сквозная система зачёта очков, коренным образом отличавшаяся от принятой в теннисе системы, в которой матч состоит из сетов, в свою очередь состоящих из геймов (в частности, в одном из первых показательных турниров WCT счёт финала был 96-33)

В преддверии тура Хант и Диксон заключили контракты на выступления с восемью теннисистами, среди которых были двое профессионалов (Деннис Ралстон и Бутч Бухгольц), чемпион Уимблдонского турнира 1967 года Джон Ньюкомб, полуфиналисты этого же турнира Роджер Тейлор и Никола Пилич, ведущий южноафриканский игрок Клифф Дрисдейл, Тони Роч и Пьер Бартез (Бад Коллинз в своей теннисной энциклопедии пишет, что последний к этому времени также был профессионалом). Эти игроки получили в прессе прозвище «Красивая восьмёрка» (англ. Handsome Eight).

В последний день 1967 года игроки Красивой восьмёрки провели показательный турнир на автомобильной стоянке в пригороде Сиднея (Австралия). Эти игры были засняты для телевидения. Первый официальный турнир WCT состоялся через месяц в Канзас-Сити (Миссури, США). Игры проходили на морозе, на искусственном покрытии Astroturf, постеленном прямо на лёд катка; площади корта не хватило на то, чтобы покрыть каток полностью, и игроки скользили по льду. Трибуны были заполнены меньше, чем на 20 %. Следующие несколько турниров были столь же неудачными, организаторы ни разу не приблизились к ожидаемой сумме выручки в размере 17 тысяч долларов и несли убытки. Вскоре Диксон, отказавшись от дальнейшего участия, продал свою долю в предприятии Ханту.

Успех

Хант и Хилл оказались упорнее Диксона и продолжили работу над развитием нового тура. На роль заместителя директора был приглашён ранее работавший с туром Джека Креймера Майк Дэвис, через год занявший пост исполнительного директора WCT. После заключения договора о телевизионной трансляции турниров с сетью NBC руководство WCT постоянно работало в направлении большей привлекательности своего тура для телезрителей. Были подписаны контракты с ещё рядом игроков, в число которых входили Марти Риссен, Реймонд Мур и финалисты первого Открытого чемпионата США Артур Эш и Том Оккер. Публику, которая на теннисных матчах обычно ведёт себя крайне сдержанно, призывали шумно поддерживать игроков, из-за чего атмосфера на играх WCT стала напоминать матчи профессиональных боксёров. Традиционная белая форма теннисистов была заменена на яркие цвета, способствовавшие привлекательности зрелища на телеэкранах. Также ради улучшения телевизионной картинки был совершён переход с белых мячей на оранжевые, а затем на жёлтые, лучше заметные на фоне синего искусственного покрытия кортов. Разделение матчей на геймы и сеты были восстановлены, но, чтобы не давать матчам затягиваться надолго, был впервые введён тай-брейк.

Успешная конкуренция с Национальной Теннисной Лигой — наследницей тура Джека Креймера — окончилась присоединением её игроков к WCT, и к звёздам лиги добавились такие знаменитые теннисисты как Род Лейвер, Кен Розуолл, Рой Эмерсон, Панчо Гонсалес, Ken Rosewall, Фред Столл и Андрес Химено. Уже к 1970 году WCT стал приносить регулярные доходы, и структура тура была изменена: теперь его сезон включал 20 турниров, а каждый из 32 игроков получал за него гарантированный гонорар в размере 50 тысяч долларов. Была усовершенствована рейтинговая система, очки в которую начислялись в соответствии с результатами в течение года, и уже в 1971 году был впервые проведён Итоговый турнир WCT, в котором участвовали только игроки с лучшими показателями в течение года. Четвертьфиналы и полуфиналы турнира прошли в ноябре в Хьюстоне, а финал — в Далласе в присутствии 8000 болельщиков. Приз Кену Розуоллу, победившему Рода Лейвера, вручал первый человек, высадившийся на Луне — астронавт Нил Армстронг. Финал следующего итогового турнира, снова с участием Розуолла и Лейвера, собрал у телевизионных экранов 21,3 миллиона зрителей. Трансляция продолжалась четыре с половиной часа, из-за чего NBC пришлось перенести три программы, запланированных на более позднее время, и включала церемонию награждения, в ходе которой Розуолл, снова ставший победителем, получил чек на 50 тысяч долларов, золотой кубок, кольцо с бриллиантом и автомобиль Lincoln Continental.

С ростом популярности WCT росло и количество игроков, заключивших контракт с его организаторами. В 1973 году проводились два параллельных тура WCT, по 11 турниров и 32 участника в каждом. Теннисисты WCT в это время представляли 18 разных стран. В 1974 и 1975 годах 84 профессионала WCT были разделены на Красную, Синюю и Зелёную группы, сильнейшие игроки которых встречались между собой в далласском итоговом турнире. Помимо организации ежегодного тура, WCT открывал теннисные курорты (Lakeway World of Tennis рядом с Остином в Техасе и Peachtree World of Tennis в районе Атланты) и теннисные академии, а также производил форму для тенниса.

Конкуренция, конфликты и ликвидация

Хотя уже в 1968 году началась Открытая эра в теннисе и игроки-профессионалы были допущены к престижным турнирам, включая турниры Большого шлема, конкурентные соображения в первые годы заставляли организаторов спортивных туров бойкотировать открытые турниры, если в них участвовали игроки из соперничающего тура. Так, в 1969 году в Открытом чемпионате Франции принимали участие игроки Национальной теннисной лиги, но не WCT.

В дальнейшем, когда финансовые успехи тура привели к беспрецедентно высоким гонорарам, это в свою очередь привело к оттоку игроков WCT даже с турниров Большого шлема. Особенно сильно это затронуло Открытый чемпионат Франции 1971 года, совпавший по времени с турнирами WCT. В ответ Международная федерация лаун-тенниса (ILTF) вначале сократила число турниров, к которым были допущены профессионалы, а затем и приняла резолюцию, запрещающую с января 1972 года участие профессионалов WCT в турнирах Большого шлема. Только по ходу 1972 года было достигнуто соглашение, согласно которому сезон WCT должен был проходить в первые месяцы года, а турниры ILTF и организованного при её участии тура Гран-при — с мая и до конца года.

Однако после раздела сфер влияния между ILTF и WCT игроки-профессионалы почувствовали, что им необходима полноценная защита их прав как наёмных работников. Результатом стало возникновение Ассоциации теннисистов-профессионалов (АТР). АТР в полной мере продемонстрировала своё влияние, когда расписание турниров WCT в очередной раз наложилось на календарь ILTF; на этот раз Никола Пилич, чей контракт обязывал его выступать в турнире WCT, пропустил матч сборной Югославии в Кубке Дэвиса. Югославская теннисная федерация дисквалифицировала Пилича на семь месяцев, а ILTF, хотя и сократила этот срок, всё же не позволила ему принять участие в Уимблдонском турнире. В ответ практически все члены АТР бойкотировали Уимблдон, и для урегулирования подобных конфликтов в дальнейшем был создан Международный совет по профессиональному мужскому теннису (англ. Men's International Professional Tennis Council).

По мере развития тура Гран-при конкуренция с ним становилась всё более тяжёлой для WCT. В 1978 году оба тура объединились, образовав тур Супергран-при, турниры которого проходили 45 недель в году. Однако в начале 1980-х годов произошёл раскол, в рамках которого Ламар Хант подал судебный иск против MIPTC и его отдельных членов, в том числе Международную федерацию тенниса и АТР. Хант обвинял Совет и АТР в нарушении антимонопольного законодательства, утверждая, что из-за их действий ему пришлось уменьшить число турниров WCT, в 1982 году составлявшее 22, до трёх на следующий год. Конфликт продолжался до осени 1983 года, когда было заключено соглашение о новом объединении календаря Гран-при и WCT. Согласно условиям этого соглашения, число турниров, остающихся под контролем WCT, сокращалось до абсолютного минимума: в 1984 году под эгидой WCT прошли три турнира, в 1985 — два, а в дальнейшем эта организация должна была проводить только турнир в Далласе.

В 1990 году на смену туру Гран-при, управляемому MIPTC, пришёл новый профессиональный тур АТР, условия в котором определяли сами игроки. В августе того же года руководство WCT объявило о его роспуске; несколько турниров под эгидой WCT, запланированных на конец этого и начало следующего года, были отменены.

Ссылки

• [worldchampionshiptennis.com/ Официальный архив WCT]  (англ.)

Отрывок, характеризующий World Championship Tennis

– Aurait on livre mon ancienne capitale sans se battre? [Неужели предали мою древнюю столицу без битвы?] – вдруг вспыхнув, быстро проговорил государь.
Мишо почтительно передал то, что ему приказано было передать от Кутузова, – именно то, что под Москвою драться не было возможности и что, так как оставался один выбор – потерять армию и Москву или одну Москву, то фельдмаршал должен был выбрать последнее.
Государь выслушал молча, не глядя на Мишо.
– L'ennemi est il en ville? [Неприятель вошел в город?] – спросил он.
– Oui, sire, et elle est en cendres a l'heure qu'il est. Je l'ai laissee toute en flammes, [Да, ваше величество, и он обращен в пожарище в настоящее время. Я оставил его в пламени.] – решительно сказал Мишо; но, взглянув на государя, Мишо ужаснулся тому, что он сделал. Государь тяжело и часто стал дышать, нижняя губа его задрожала, и прекрасные голубые глаза мгновенно увлажились слезами.
Но это продолжалось только одну минуту. Государь вдруг нахмурился, как бы осуждая самого себя за свою слабость. И, приподняв голову, твердым голосом обратился к Мишо.
– Je vois, colonel, par tout ce qui nous arrive, – сказал он, – que la providence exige de grands sacrifices de nous… Je suis pret a me soumettre a toutes ses volontes; mais dites moi, Michaud, comment avez vous laisse l'armee, en voyant ainsi, sans coup ferir abandonner mon ancienne capitale? N'avez vous pas apercu du decouragement?.. [Я вижу, полковник, по всему, что происходит, что провидение требует от нас больших жертв… Я готов покориться его воле; но скажите мне, Мишо, как оставили вы армию, покидавшую без битвы мою древнюю столицу? Не заметили ли вы в ней упадка духа?]
Увидав успокоение своего tres gracieux souverain, Мишо тоже успокоился, но на прямой существенный вопрос государя, требовавший и прямого ответа, он не успел еще приготовить ответа.
– Sire, me permettrez vous de vous parler franchement en loyal militaire? [Государь, позволите ли вы мне говорить откровенно, как подобает настоящему воину?] – сказал он, чтобы выиграть время.
– Colonel, je l'exige toujours, – сказал государь. – Ne me cachez rien, je veux savoir absolument ce qu'il en est. [Полковник, я всегда этого требую… Не скрывайте ничего, я непременно хочу знать всю истину.]
– Sire! – сказал Мишо с тонкой, чуть заметной улыбкой на губах, успев приготовить свой ответ в форме легкого и почтительного jeu de mots [игры слов]. – Sire! j'ai laisse toute l'armee depuis les chefs jusqu'au dernier soldat, sans exception, dans une crainte epouvantable, effrayante… [Государь! Я оставил всю армию, начиная с начальников и до последнего солдата, без исключения, в великом, отчаянном страхе…]
– Comment ca? – строго нахмурившись, перебил государь. – Mes Russes se laisseront ils abattre par le malheur… Jamais!.. [Как так? Мои русские могут ли пасть духом перед неудачей… Никогда!..]
Этого только и ждал Мишо для вставления своей игры слов.
– Sire, – сказал он с почтительной игривостью выражения, – ils craignent seulement que Votre Majeste par bonte de c?ur ne se laisse persuader de faire la paix. Ils brulent de combattre, – говорил уполномоченный русского народа, – et de prouver a Votre Majeste par le sacrifice de leur vie, combien ils lui sont devoues… [Государь, они боятся только того, чтобы ваше величество по доброте души своей не решились заключить мир. Они горят нетерпением снова драться и доказать вашему величеству жертвой своей жизни, насколько они вам преданы…]
– Ah! – успокоенно и с ласковым блеском глаз сказал государь, ударяя по плечу Мишо. – Vous me tranquillisez, colonel. [А! Вы меня успокоиваете, полковник.]
Государь, опустив голову, молчал несколько времени.
– Eh bien, retournez a l'armee, [Ну, так возвращайтесь к армии.] – сказал он, выпрямляясь во весь рост и с ласковым и величественным жестом обращаясь к Мишо, – et dites a nos braves, dites a tous mes bons sujets partout ou vous passerez, que quand je n'aurais plus aucun soldat, je me mettrai moi meme, a la tete de ma chere noblesse, de mes bons paysans et j'userai ainsi jusqu'a la derniere ressource de mon empire. Il m'en offre encore plus que mes ennemis ne pensent, – говорил государь, все более и более воодушевляясь. – Mais si jamais il fut ecrit dans les decrets de la divine providence, – сказал он, подняв свои прекрасные, кроткие и блестящие чувством глаза к небу, – que ma dinastie dut cesser de rogner sur le trone de mes ancetres, alors, apres avoir epuise tous les moyens qui sont en mon pouvoir, je me laisserai croitre la barbe jusqu'ici (государь показал рукой на половину груди), et j'irai manger des pommes de terre avec le dernier de mes paysans plutot, que de signer la honte de ma patrie et de ma chere nation, dont je sais apprecier les sacrifices!.. [Скажите храбрецам нашим, скажите всем моим подданным, везде, где вы проедете, что, когда у меня не будет больше ни одного солдата, я сам стану во главе моих любезных дворян и добрых мужиков и истощу таким образом последние средства моего государства. Они больше, нежели думают мои враги… Но если бы предназначено было божественным провидением, чтобы династия наша перестала царствовать на престоле моих предков, тогда, истощив все средства, которые в моих руках, я отпущу бороду до сих пор и скорее пойду есть один картофель с последним из моих крестьян, нежели решусь подписать позор моей родины и моего дорогого народа, жертвы которого я умею ценить!..] Сказав эти слова взволнованным голосом, государь вдруг повернулся, как бы желая скрыть от Мишо выступившие ему на глаза слезы, и прошел в глубь своего кабинета. Постояв там несколько мгновений, он большими шагами вернулся к Мишо и сильным жестом сжал его руку пониже локтя. Прекрасное, кроткое лицо государя раскраснелось, и глаза горели блеском решимости и гнева.
– Colonel Michaud, n'oubliez pas ce que je vous dis ici; peut etre qu'un jour nous nous le rappellerons avec plaisir… Napoleon ou moi, – сказал государь, дотрогиваясь до груди. – Nous ne pouvons plus regner ensemble. J'ai appris a le connaitre, il ne me trompera plus… [Полковник Мишо, не забудьте, что я вам сказал здесь; может быть, мы когда нибудь вспомним об этом с удовольствием… Наполеон или я… Мы больше не можем царствовать вместе. Я узнал его теперь, и он меня больше не обманет…] – И государь, нахмурившись, замолчал. Услышав эти слова, увидав выражение твердой решимости в глазах государя, Мишо – quoique etranger, mais Russe de c?ur et d'ame – почувствовал себя в эту торжественную минуту – entousiasme par tout ce qu'il venait d'entendre [хотя иностранец, но русский в глубине души… восхищенным всем тем, что он услышал] (как он говорил впоследствии), и он в следующих выражениях изобразил как свои чувства, так и чувства русского народа, которого он считал себя уполномоченным.
– Sire! – сказал он. – Votre Majeste signe dans ce moment la gloire de la nation et le salut de l'Europe! [Государь! Ваше величество подписывает в эту минуту славу народа и спасение Европы!]
Государь наклонением головы отпустил Мишо.


В то время как Россия была до половины завоевана, и жители Москвы бежали в дальние губернии, и ополченье за ополченьем поднималось на защиту отечества, невольно представляется нам, не жившим в то время, что все русские люди от мала до велика были заняты только тем, чтобы жертвовать собою, спасать отечество или плакать над его погибелью. Рассказы, описания того времени все без исключения говорят только о самопожертвовании, любви к отечеству, отчаянье, горе и геройстве русских. В действительности же это так не было. Нам кажется это так только потому, что мы видим из прошедшего один общий исторический интерес того времени и не видим всех тех личных, человеческих интересов, которые были у людей того времени. А между тем в действительности те личные интересы настоящего до такой степени значительнее общих интересов, что из за них никогда не чувствуется (вовсе не заметен даже) интерес общий. Большая часть людей того времени не обращали никакого внимания на общий ход дел, а руководились только личными интересами настоящего. И эти то люди были самыми полезными деятелями того времени.
Те же, которые пытались понять общий ход дел и с самопожертвованием и геройством хотели участвовать в нем, были самые бесполезные члены общества; они видели все навыворот, и все, что они делали для пользы, оказывалось бесполезным вздором, как полки Пьера, Мамонова, грабившие русские деревни, как корпия, щипанная барынями и никогда не доходившая до раненых, и т. п. Даже те, которые, любя поумничать и выразить свои чувства, толковали о настоящем положении России, невольно носили в речах своих отпечаток или притворства и лжи, или бесполезного осуждения и злобы на людей, обвиняемых за то, в чем никто не мог быть виноват. В исторических событиях очевиднее всего запрещение вкушения плода древа познания. Только одна бессознательная деятельность приносит плоды, и человек, играющий роль в историческом событии, никогда не понимает его значения. Ежели он пытается понять его, он поражается бесплодностью.
Значение совершавшегося тогда в России события тем незаметнее было, чем ближе было в нем участие человека. В Петербурге и губернских городах, отдаленных от Москвы, дамы и мужчины в ополченских мундирах оплакивали Россию и столицу и говорили о самопожертвовании и т. п.; но в армии, которая отступала за Москву, почти не говорили и не думали о Москве, и, глядя на ее пожарище, никто не клялся отомстить французам, а думали о следующей трети жалованья, о следующей стоянке, о Матрешке маркитантше и тому подобное…
Николай Ростов без всякой цели самопожертвования, а случайно, так как война застала его на службе, принимал близкое и продолжительное участие в защите отечества и потому без отчаяния и мрачных умозаключений смотрел на то, что совершалось тогда в России. Ежели бы у него спросили, что он думает о теперешнем положении России, он бы сказал, что ему думать нечего, что на то есть Кутузов и другие, а что он слышал, что комплектуются полки, и что, должно быть, драться еще долго будут, и что при теперешних обстоятельствах ему не мудрено года через два получить полк.
По тому, что он так смотрел на дело, он не только без сокрушения о том, что лишается участия в последней борьбе, принял известие о назначении его в командировку за ремонтом для дивизии в Воронеж, но и с величайшим удовольствием, которое он не скрывал и которое весьма хорошо понимали его товарищи.
За несколько дней до Бородинского сражения Николай получил деньги, бумаги и, послав вперед гусар, на почтовых поехал в Воронеж.
Только тот, кто испытал это, то есть пробыл несколько месяцев не переставая в атмосфере военной, боевой жизни, может понять то наслаждение, которое испытывал Николай, когда он выбрался из того района, до которого достигали войска своими фуражировками, подвозами провианта, гошпиталями; когда он, без солдат, фур, грязных следов присутствия лагеря, увидал деревни с мужиками и бабами, помещичьи дома, поля с пасущимся скотом, станционные дома с заснувшими смотрителями. Он почувствовал такую радость, как будто в первый раз все это видел. В особенности то, что долго удивляло и радовало его, – это были женщины, молодые, здоровые, за каждой из которых не было десятка ухаживающих офицеров, и женщины, которые рады и польщены были тем, что проезжий офицер шутит с ними.
В самом веселом расположении духа Николай ночью приехал в Воронеж в гостиницу, заказал себе все то, чего он долго лишен был в армии, и на другой день, чисто начисто выбрившись и надев давно не надеванную парадную форму, поехал являться к начальству.
Начальник ополчения был статский генерал, старый человек, который, видимо, забавлялся своим военным званием и чином. Он сердито (думая, что в этом военное свойство) принял Николая и значительно, как бы имея на то право и как бы обсуживая общий ход дела, одобряя и не одобряя, расспрашивал его. Николай был так весел, что ему только забавно было это.
От начальника ополчения он поехал к губернатору. Губернатор был маленький живой человечек, весьма ласковый и простой. Он указал Николаю на те заводы, в которых он мог достать лошадей, рекомендовал ему барышника в городе и помещика за двадцать верст от города, у которых были лучшие лошади, и обещал всякое содействие.
– Вы графа Ильи Андреевича сын? Моя жена очень дружна была с вашей матушкой. По четвергам у меня собираются; нынче четверг, милости прошу ко мне запросто, – сказал губернатор, отпуская его.