Аменхотеп, сын Хапу

Аменхоте́п, сын Хапу, также известный как Аменхотеп Младший и по прозвищу Хеви (ок. 1440—1357 до н. э.) — древнеегипетский сановник эпохи Нового царства, выдающийся архитектор и писец, достигший вершин чиновной карьеры при фараоне Аменхотепе III и обожествлённый после смерти.

Биография

Аменхотеп родился в нижнеегипетском городе Атрибисе во время правления царя Тутмоса III (1458—1425 гг. до н. э.) в семье Хапу и его жены Ипу. Карьера Аменхотепа началась в родном городе, где он был писцом и затем занял должность верховного жреца местной ипостаси Хора Хенти-Ирти.

При Аменхотепе III (1388—1351 гг. до н. э.) перебрался в Фивы. В первые годы правления фараона привлёк его внимание экстраординарным знанием иероглифов и стал заместителем начальника царских писцов, а затем верховным писцом, ведущим учёт мобилизованных в военных и гражданских целях; в числе его функций были и другие аспекты администрирования и охраны границ. По сути, являлся ближайшим советником фараона.

Имел титул «начальник всех работ царя», то есть был главным архитектором. Известные постройки:

• Храм бога Амона-Ра в Луксоре (построен совместно с братьями Гори и Сути, которые также были архитекторами);
• Центральная колоннада главного зала-гипостиля храма Амона-Ра в Карнаке;
• Заупокойный комплекс Аменхотепа III в Ком эль-Хетан (самое большое сооружение в Западных Фивах, от которого сохранились так называемые «колоссы Мемнона»);
• Храмы в Седеинге и Солебе (был главным управителем работ царя в Нубии).
• Известен также тем, что полностью перестроил храм богини Мут в Карнаке.

Один из сохранившихся текстов указывает, что зодчий достиг возраста 80 лет. К этому времени он носил также титул «наставника и верховного управляющего царской дочери и царской супруги» Ситамон. Он стоял за организацией праздника хеб-сед, «юбилея» стареющего царя, на 30‑м году правления Аменхотепа III. Аменхотеп Хеви умер предположительно на 31-м году правления царя Аменхотепа III (ок. 1357 г. до н. э.).

Память

Многочисленные статуи Аменхотепа, сына Хапу, передающие некрасивое, но живое лицо стареющего человека, считаются выдающимися произведениями древнеегипетского искусства. Он был удостоен беспрецедентной почести — две из изображавших его скульптур с надписями, повествующими о его биографии, ещё при жизни были установлены в храме Амона в Карнаке. Кроме того, он стал одним из нескольких чиновников, которым было даровано право на собственный заупокойный храм в окружении царских поминальных комплексов в Западных Фивах — и он возвёл самое большое из числа нецарских святилищ в непосредственной близости от построенного им же комплекса Амехотепа III.

После смерти Аменхотепа, сын Хапу, его слава только росла; он считался посредником между Амоном и людьми, и к нему предлагалось обращать молитвы. В Поздний период его начали почитать также как мудреца и целителя, обладавшего даром предвидения. в конце концов, начиная по крайней мере с правления Птолемея VIII Эвергета, он был обожествлён как божество медицины, сравнимое с греческим Асклепием — как и его древний предшественник, мудрец и строитель пирамиды фараона III династии Джосера Имхотеп. Приписываемые Аменхотепу изречения имели хождение ещё в птолемеевский период. Традиция также приписывала ему обретение 167 главы «Книги мертвых».

Его культ был первоначально ограничивался областью Фив, где в его заупокойном храме продолжали поклоняться в течение по крайней мере трех столетий после его смерти, о чём свидетельствует дошедший до нашего времени царский декрет периода XXI династии, и касающийся этого святилища, говорит о популярности культа художника-мудреца три века спустя его кончины.. Затем часовня в его честь была воздвигнута в более раннем храме женщины-фараона Хатшепсут (в Дейр эль-Бахри). Культ «равных богам» мудрецов Имхотепа и Аменхотепа, способных исцелить паломников от физических и душевных недугов, переживал новый всплеск интереса в греко-римское время в храме Хатхор и Маат в Дейр эль-Медине, а также в храме Тота в Каср эль-Агуз.

Манефон оставил легендарный отчёт об Аменхотепе как прорицателе и советнике царя по имени Аменофис (Аменхотеп, однако речь по-видимому об Аменхотепе IV), желавшего «воочию узреть богов, подобно тому, как Орус, один из его предшественников на престоле царства, желал того же до него». Иосиф Флавий, пересказывая Манефона, утверждает, что по совету Аменхотепа-Аменофиса, предлагавшего «очистить страну» от прокажённых и прочих нечистых людей, фараон собрал 80 тысяч человек и сослал в каменоломни. Мудрец якобы предвидел, что прокажённые вступят в союз с людьми, которые придут к ним на помощь и покорят Египет. Изложив это пророчество в письме царю, он покончил с собой. Манефон связывает это событие с Исходом израильтян из Египта, но Флавий решительно отвергает эту интерпретацию.

Источники

• [ru-egypt.com/lexicon/amenhotep,_syn_hapu Аменхотеп, сын Хапу]
• [maat.org.ru/news/2005/2005-09-25.shtml Забытая царица Египта. Новые открытия в Ком эль-Хеттан]

Отрывок, характеризующий Аменхотеп, сын Хапу

Вечером того же дня на квартире Денисова шел оживленный разговор офицеров эскадрона.
– А я говорю вам, Ростов, что вам надо извиниться перед полковым командиром, – говорил, обращаясь к пунцово красному, взволнованному Ростову, высокий штаб ротмистр, с седеющими волосами, огромными усами и крупными чертами морщинистого лица.
Штаб ротмистр Кирстен был два раза разжалован в солдаты зa дела чести и два раза выслуживался.
– Я никому не позволю себе говорить, что я лгу! – вскрикнул Ростов. – Он сказал мне, что я лгу, а я сказал ему, что он лжет. Так с тем и останется. На дежурство может меня назначать хоть каждый день и под арест сажать, а извиняться меня никто не заставит, потому что ежели он, как полковой командир, считает недостойным себя дать мне удовлетворение, так…
– Да вы постойте, батюшка; вы послушайте меня, – перебил штаб ротмистр своим басистым голосом, спокойно разглаживая свои длинные усы. – Вы при других офицерах говорите полковому командиру, что офицер украл…
– Я не виноват, что разговор зашел при других офицерах. Может быть, не надо было говорить при них, да я не дипломат. Я затем в гусары и пошел, думал, что здесь не нужно тонкостей, а он мне говорит, что я лгу… так пусть даст мне удовлетворение…
– Это всё хорошо, никто не думает, что вы трус, да не в том дело. Спросите у Денисова, похоже это на что нибудь, чтобы юнкер требовал удовлетворения у полкового командира?
Денисов, закусив ус, с мрачным видом слушал разговор, видимо не желая вступаться в него. На вопрос штаб ротмистра он отрицательно покачал головой.
– Вы при офицерах говорите полковому командиру про эту пакость, – продолжал штаб ротмистр. – Богданыч (Богданычем называли полкового командира) вас осадил.
– Не осадил, а сказал, что я неправду говорю.
– Ну да, и вы наговорили ему глупостей, и надо извиниться.
– Ни за что! – крикнул Ростов.
– Не думал я этого от вас, – серьезно и строго сказал штаб ротмистр. – Вы не хотите извиниться, а вы, батюшка, не только перед ним, а перед всем полком, перед всеми нами, вы кругом виноваты. А вот как: кабы вы подумали да посоветовались, как обойтись с этим делом, а то вы прямо, да при офицерах, и бухнули. Что теперь делать полковому командиру? Надо отдать под суд офицера и замарать весь полк? Из за одного негодяя весь полк осрамить? Так, что ли, по вашему? А по нашему, не так. И Богданыч молодец, он вам сказал, что вы неправду говорите. Неприятно, да что делать, батюшка, сами наскочили. А теперь, как дело хотят замять, так вы из за фанаберии какой то не хотите извиниться, а хотите всё рассказать. Вам обидно, что вы подежурите, да что вам извиниться перед старым и честным офицером! Какой бы там ни был Богданыч, а всё честный и храбрый, старый полковник, так вам обидно; а замарать полк вам ничего? – Голос штаб ротмистра начинал дрожать. – Вы, батюшка, в полку без году неделя; нынче здесь, завтра перешли куда в адъютантики; вам наплевать, что говорить будут: «между павлоградскими офицерами воры!» А нам не всё равно. Так, что ли, Денисов? Не всё равно?
Денисов всё молчал и не шевелился, изредка взглядывая своими блестящими, черными глазами на Ростова.
– Вам своя фанаберия дорога, извиниться не хочется, – продолжал штаб ротмистр, – а нам, старикам, как мы выросли, да и умереть, Бог даст, приведется в полку, так нам честь полка дорога, и Богданыч это знает. Ох, как дорога, батюшка! А это нехорошо, нехорошо! Там обижайтесь или нет, а я всегда правду матку скажу. Нехорошо!
И штаб ротмистр встал и отвернулся от Ростова.
– Пг'авда, чог'т возьми! – закричал, вскакивая, Денисов. – Ну, Г'остов! Ну!
Ростов, краснея и бледнея, смотрел то на одного, то на другого офицера.
– Нет, господа, нет… вы не думайте… я очень понимаю, вы напрасно обо мне думаете так… я… для меня… я за честь полка.да что? это на деле я покажу, и для меня честь знамени…ну, всё равно, правда, я виноват!.. – Слезы стояли у него в глазах. – Я виноват, кругом виноват!… Ну, что вам еще?…
– Вот это так, граф, – поворачиваясь, крикнул штаб ротмистр, ударяя его большою рукою по плечу.
– Я тебе говог'ю, – закричал Денисов, – он малый славный.
– Так то лучше, граф, – повторил штаб ротмистр, как будто за его признание начиная величать его титулом. – Подите и извинитесь, ваше сиятельство, да с.
– Господа, всё сделаю, никто от меня слова не услышит, – умоляющим голосом проговорил Ростов, – но извиняться не могу, ей Богу, не могу, как хотите! Как я буду извиняться, точно маленький, прощенья просить?
Денисов засмеялся.
– Вам же хуже. Богданыч злопамятен, поплатитесь за упрямство, – сказал Кирстен.
– Ей Богу, не упрямство! Я не могу вам описать, какое чувство, не могу…
– Ну, ваша воля, – сказал штаб ротмистр. – Что ж, мерзавец то этот куда делся? – спросил он у Денисова.
– Сказался больным, завтг'а велено пг'иказом исключить, – проговорил Денисов.
– Это болезнь, иначе нельзя объяснить, – сказал штаб ротмистр.
– Уж там болезнь не болезнь, а не попадайся он мне на глаза – убью! – кровожадно прокричал Денисов.
В комнату вошел Жерков.
– Ты как? – обратились вдруг офицеры к вошедшему.
– Поход, господа. Мак в плен сдался и с армией, совсем.
– Врешь!
– Сам видел.