Аркадская академия

Арка́дская акаде́мия или академия Арка́дии, также Академия аркади́йцев (арка́дцев или аркадия́н; итал. Accademia dell’Arcadia) — сообщество учёных, поэтов и любителей искусства, основанное в Риме в 1690 году, с целью противодействия испорченному литературному вкусу XVII столетия.

Предыстория

Научные общества, именуемые «академиями», в эпоху Возрождения получили на Апеннинском полуострове широкое распространение: к середине XVII века их насчитывалось около 200 и даже небольшие города имели свои академии. Основанию академии, получившей название «Аркадия», способствовала отрёкшаяся от шведского престола королева Христина, собравшая вокруг себя учёных-гуманитариев; первое заседание кружка, принявшего позже название академии, состоялось 24 января 1656 года. После смерти королевы Христины в 1689 году прежние члены академии образовали под председательством Джованни Крешимбени новое учёное общество, главным интересом которого была поэзия; учредителями «Аркадской академии» (Academia degli Arcadi), официально открывшееся 5 октября 1690 года, стали 14 литераторов.

Деятельность «Аркадии»

Как писал Лудовико Антонио Муратори (1672-1750), один из идеологов Аркадии, новая академия стремилась стать «лиги почетнейших литераторов всех городов Италии, профессоров всех искусств и наук, — к благу католической религии, к славе Италии, к общественной и личном пользе». Иными словами, "Аркадия" стремилась духовно объединить Италию, в то время разделённую на ряд не связанных между собою государств, и объединить в борьбе с «испорченным вкусом» эпохи барокко. Художественные вкусы членов академии нашли своё выражение в её названии: «аркадийство» в итальянской культуре возникло задолго до создания академии и связано было не с местностью в центре Пелопоннеса, а с поэтическим значением Аркадии — воспетой Вергилием в «Буколиках» благословенной мифической страной, где люди жили простой патриархальной жизнью, в единении с природой, были свободны и счастливы. «Аркадийские», пасторально-идиллические мотивы присутствовали в творчестве и Дж. Боккаччо и Т. Тассо.

Для членов «Аркадии» пастораль была художественным и эстетическим идеалом; в то же время она позволяла аркадийцам совмещать интеллектуальные задачи с игрой, свойственной аристократическому обществу конца XVII века: вступая в академию, её члены брали себе вымышленные имена пастухов и пастушек, которыми пользовались не только во время своих собраний, но и в обычной жизни.

Творчество аркадийцев поначалу ограничивалось литературно-критическими трактатами и лирической поэзией; вместе с тем члены сообщества не могли пройти и мимо растущей популярности оперы, которая в их представлении олицетворяла дурной барочный вкус. В начале XVIII века «Аркадия», уже имевшая филиалы в ряде городов Италии, активно привлекала в свои ряды авторов оперных либретто; в списке членов академии, опубликованном Дж. Крешимбени в 1711 году в книге «Аркадия», уже присутствовало 23 либреттиста. В 1706 году в академию начали принимать и музыкантов; первыми аркадийцами стали Арканджело Корелли, Алессандро Скарлатти и Бернардо Пасквини. В сонете, посвященном их приёму в академию, выражалась надежда на то, что сотрудничество с «Аркадией» поможет композиторам избежать заблуждений.

Организация

Она находилась под управлением президента (custode), избиравшегося не более как на одну олимпиаду. Первым президентом был Крешимбени. В академию допускались только поэты, как мужчины, так и женщины, и любители поэзии, заседания её проводились на открытом воздухе, 7 собраний в год. Многие римские папы и европейские государи были её членами. Луи-Наполеон, будучи первым президентом французской республики, был избран в её члены в 1850 году. Академия имела свои оригинальные уставы и издавала «Giornale arcadico».

Впоследствии академия преследовала преимущественно научные цели, тогда как поэзия отошла на второй план. Учёные заседания происходили два раза в месяц во дворце Альтемпс.

Наличие женщин в составе Аркадской академии являлось скорее исключением, ввиду господствовавших предрассудков о превосходстве мужского ума. Среди учёных-женщин в этой академии были переводчица Джузеппа Барбапиккола (псевдоним Myristic; 1702 — прим. 1740), филолог и лингвист Клотильда Тамброни (1758—1817). Членом академии также была французская поэтесса Сюзанна Вердье (1745—1813).

Президенты академии

1. Крешимбени, Джованни (Alfesibeo Cario, 1663—1728)
2. Francesco Lorenzini (Filacida Eliaco и Filacida Luciniano, 1680—1743; президент с 1728 по 1743)
3. Michele Giuseppe Morei (Mireo Roseatico, 1695—1767; президент с 1743 по 1766)
4. Giuseppe Brogi (Acamante Pallanzio)
5. Gioacchino Pizzi (Nivildo Amarinzio; по 1790)
6. Luigi Godard (Cimante Micenio; с 1790 по 1824)
7. Loreto Antonio Santucci (Larindo Tesejo; с 1824 по 1828)
8. Gabriele Laureani (Filandro Gerometeo, 1788—1850; с 1829 по 1850)
9. Paolo Barola (Cratildo Lampeo, 1788—1863; до 1863)
10. Antonio Somai (Ortodico Calcidiense; до 1869)
11. Stefano Ciccolini (Agesandro Tresporide; до 1888)
12. Agostino Bartolini (Eristeno Nassio; 1839—1916)
13. Enrico Salvadori (Licando Clidonio; до 1924)
14. Nicola Festa (Maronte Larisseo; до 1940)
15. Luigi Pietrobono (Edelio Echeo; до 1953)
16. Pietro Paolo Trompeo (Diodoro Milesio; с 1953 по 1958)
17. Alfredo Schiaffini (с 1958)

Литература

• Луцкер П. В., Сусидко И. П. Итальянская опера XVIII века. — М., 1998. — Т. 1. Под знаком Аркадии. — 440 с. — ISBN 5-87334-030-7.
• Крешимбени, «Storia d’Arcadia» (Рим, 1709).
• Академiи // Энциклопедический словарь, составленный русскими учеными и литераторами. — СПб., 1861.

Ссылки

• Аркадияне // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Аркадская академия

Преступников расставили по известному порядку, который был в списке (Пьер стоял шестым), и подвели к столбу. Несколько барабанов вдруг ударили с двух сторон, и Пьер почувствовал, что с этим звуком как будто оторвалась часть его души. Он потерял способность думать и соображать. Он только мог видеть и слышать. И только одно желание было у него – желание, чтобы поскорее сделалось что то страшное, что должно было быть сделано. Пьер оглядывался на своих товарищей и рассматривал их.
Два человека с края были бритые острожные. Один высокий, худой; другой черный, мохнатый, мускулистый, с приплюснутым носом. Третий был дворовый, лет сорока пяти, с седеющими волосами и полным, хорошо откормленным телом. Четвертый был мужик, очень красивый, с окладистой русой бородой и черными глазами. Пятый был фабричный, желтый, худой малый, лет восемнадцати, в халате.
Пьер слышал, что французы совещались, как стрелять – по одному или по два? «По два», – холодно спокойно отвечал старший офицер. Сделалось передвижение в рядах солдат, и заметно было, что все торопились, – и торопились не так, как торопятся, чтобы сделать понятное для всех дело, но так, как торопятся, чтобы окончить необходимое, но неприятное и непостижимое дело.
Чиновник француз в шарфе подошел к правой стороне шеренги преступников в прочел по русски и по французски приговор.
Потом две пары французов подошли к преступникам и взяли, по указанию офицера, двух острожных, стоявших с края. Острожные, подойдя к столбу, остановились и, пока принесли мешки, молча смотрели вокруг себя, как смотрит подбитый зверь на подходящего охотника. Один все крестился, другой чесал спину и делал губами движение, подобное улыбке. Солдаты, торопясь руками, стали завязывать им глаза, надевать мешки и привязывать к столбу.
Двенадцать человек стрелков с ружьями мерным, твердым шагом вышли из за рядов и остановились в восьми шагах от столба. Пьер отвернулся, чтобы не видать того, что будет. Вдруг послышался треск и грохот, показавшиеся Пьеру громче самых страшных ударов грома, и он оглянулся. Был дым, и французы с бледными лицами и дрожащими руками что то делали у ямы. Повели других двух. Так же, такими же глазами и эти двое смотрели на всех, тщетно, одними глазами, молча, прося защиты и, видимо, не понимая и не веря тому, что будет. Они не могли верить, потому что они одни знали, что такое была для них их жизнь, и потому не понимали и не верили, чтобы можно было отнять ее.
Пьер хотел не смотреть и опять отвернулся; но опять как будто ужасный взрыв поразил его слух, и вместе с этими звуками он увидал дым, чью то кровь и бледные испуганные лица французов, опять что то делавших у столба, дрожащими руками толкая друг друга. Пьер, тяжело дыша, оглядывался вокруг себя, как будто спрашивая: что это такое? Тот же вопрос был и во всех взглядах, которые встречались со взглядом Пьера.
На всех лицах русских, на лицах французских солдат, офицеров, всех без исключения, он читал такой же испуг, ужас и борьбу, какие были в его сердце. «Да кто жо это делает наконец? Они все страдают так же, как и я. Кто же? Кто же?» – на секунду блеснуло в душе Пьера.
– Tirailleurs du 86 me, en avant! [Стрелки 86 го, вперед!] – прокричал кто то. Повели пятого, стоявшего рядом с Пьером, – одного. Пьер не понял того, что он спасен, что он и все остальные были приведены сюда только для присутствия при казни. Он со все возраставшим ужасом, не ощущая ни радости, ни успокоения, смотрел на то, что делалось. Пятый был фабричный в халате. Только что до него дотронулись, как он в ужасе отпрыгнул и схватился за Пьера (Пьер вздрогнул и оторвался от него). Фабричный не мог идти. Его тащили под мышки, и он что то кричал. Когда его подвели к столбу, он вдруг замолк. Он как будто вдруг что то понял. То ли он понял, что напрасно кричать, или то, что невозможно, чтобы его убили люди, но он стал у столба, ожидая повязки вместе с другими и, как подстреленный зверь, оглядываясь вокруг себя блестящими глазами.
Пьер уже не мог взять на себя отвернуться и закрыть глаза. Любопытство и волнение его и всей толпы при этом пятом убийстве дошло до высшей степени. Так же как и другие, этот пятый казался спокоен: он запахивал халат и почесывал одной босой ногой о другую.
Когда ему стали завязывать глаза, он поправил сам узел на затылке, который резал ему; потом, когда прислонили его к окровавленному столбу, он завалился назад, и, так как ему в этом положении было неловко, он поправился и, ровно поставив ноги, покойно прислонился. Пьер не сводил с него глаз, не упуская ни малейшего движения.
Должно быть, послышалась команда, должно быть, после команды раздались выстрелы восьми ружей. Но Пьер, сколько он ни старался вспомнить потом, не слыхал ни малейшего звука от выстрелов. Он видел только, как почему то вдруг опустился на веревках фабричный, как показалась кровь в двух местах и как самые веревки, от тяжести повисшего тела, распустились и фабричный, неестественно опустив голову и подвернув ногу, сел. Пьер подбежал к столбу. Никто не удерживал его. Вокруг фабричного что то делали испуганные, бледные люди. У одного старого усатого француза тряслась нижняя челюсть, когда он отвязывал веревки. Тело спустилось. Солдаты неловко и торопливо потащили его за столб и стали сталкивать в яму.
Все, очевидно, несомненно знали, что они были преступники, которым надо было скорее скрыть следы своего преступления.
Пьер заглянул в яму и увидел, что фабричный лежал там коленами кверху, близко к голове, одно плечо выше другого. И это плечо судорожно, равномерно опускалось и поднималось. Но уже лопатины земли сыпались на все тело. Один из солдат сердито, злобно и болезненно крикнул на Пьера, чтобы он вернулся. Но Пьер не понял его и стоял у столба, и никто не отгонял его.
Когда уже яма была вся засыпана, послышалась команда. Пьера отвели на его место, и французские войска, стоявшие фронтами по обеим сторонам столба, сделали полуоборот и стали проходить мерным шагом мимо столба. Двадцать четыре человека стрелков с разряженными ружьями, стоявшие в середине круга, примыкали бегом к своим местам, в то время как роты проходили мимо них.